Неточные совпадения
Глеб — он жаден
был — соблазняется:
Завещание сожигается!
На десятки лет, до недавних дней
Восемь тысяч душ закрепил злодей,
С родом, с племенем; что народу-то!
Что народу-то! с камнем в воду-то!
Все прощает Бог, а Иудин
грехНе прощается.
Ой мужик! мужик! ты грешнее всех,
И за то тебе вечно маяться!
Такая рожь богатая
В тот год у нас родилася,
Мы землю
не ленясь
Удобрили, ухолили, —
Трудненько
было пахарю,
Да весело жнее!
Снопами нагружала я
Телегу со стропилами
И
пела, молодцы.
(Телега нагружается
Всегда с веселой песнею,
А сани с горькой думою:
Телега хлеб домой везет,
А сани — на базар!)
Вдруг стоны я услышала:
Ползком ползет Савелий-дед,
Бледнешенек как смерть:
«Прости, прости, Матренушка! —
И повалился в ноженьки. —
Мой
грех — недоглядел...
— По-нашему ли, Климушка?
А Глеб-то?.. —
Потолковано
Немало: в рот положено,
Что
не они ответчики
За Глеба окаянного,
Всему виною: крепь!
— Змея родит змеенышей.
А крепь —
грехи помещика,
Грех Якова несчастного,
Грех Глеба родила!
Нет крепи — нет помещика,
До петли доводящего
Усердного раба,
Нет крепи — нет дворового,
Самоубийством мстящего
Злодею своему,
Нет крепи — Глеба нового
Не будет на Руси!
«Избави Бог, Парашенька,
Ты в Питер
не ходи!
Такие
есть чиновники,
Ты день у них кухаркою,
А ночь у них сударкою —
Так это наплевать!»
«Куда ты скачешь, Саввушка?»
(Кричит священник сотскому
Верхом, с казенной бляхою.)
— В Кузьминское скачу
За становым. Оказия:
Там впереди крестьянина
Убили… — «Эх!..
грехи...
Велик дворянский
грех!»
— Велик, а все
не быть ему
Против
греха крестьянского, —
Опять Игнатий Прохоров
Не вытерпел — сказал.
Скотинин. Суженого конем
не объедешь, душенька! Тебе на свое счастье
грех пенять. Ты
будешь жить со мною припеваючи. Десять тысяч твоего доходу! Эко счастье привалило; да я столько родясь и
не видывал; да я на них всех свиней со бела света выкуплю; да я, слышь ты, то сделаю, что все затрубят: в здешнем-де околотке и житье одним свиньям.
Цыфиркин. Теперь, правда,
не за что, а кабы ты, барин, что-нибудь у меня перенял,
не грех бы тогда
было и еще прибавить десять.
А что, если это так именно и надо? что, ежели признано необходимым, чтобы в Глупове,
грех его ради,
был именно такой, а
не иной градоначальник?
— Ну, старички, — сказал он обывателям, — давайте жить мирно.
Не трогайте вы меня, а я вас
не трону. Сажайте и сейте,
ешьте и
пейте, заводите фабрики и заводы — что же-с! Все это вам же на пользу-с! По мне, даже монументы воздвигайте — я и в этом препятствовать
не стану! Только с огнем, ради Христа, осторожнее обращайтесь, потому что тут недолго и до
греха. Имущества свои попалите, сами погорите — что хорошего!
— Ну как
не грех не прислать сказать! Давно ли? А я вчера
был у Дюссо и вижу на доске «Каренин», а мне и в голову
не пришло, что это ты! — говорил Степан Аркадьич, всовываясь с головой в окно кареты. А то я бы зашел. Как я рад тебя видеть! — говорил он, похлопывая ногу об ногу, чтобы отряхнуть с них снег. — Как
не грех не дать знать! — повторил он.
— Это можно, — сказал Рябинин, садясь и самым мучительным для себя образом облокачиваясь на спинку кресла. — Уступить надо, князь.
Грех будет. A деньги готовы окончательно, до одной копейки. За деньгами остановки
не бывает.
Лошадей запускали в пшеницу, потому что ни один работник
не хотел
быть ночным сторожем, и, несмотря на приказание этого
не делать, работники чередовались стеречь ночное, и Ванька, проработав весь день, заснул и каялся в своем
грехе, говоря: «воля ваша».
Что-то такое он представлял себе в езде на степной лошади дикое, поэтическое, из которого ничего
не выходило; но наивность его, в особенности в соединении с его красотой, милою улыбкой и грацией движений,
была очень привлекательна. Оттого ли, что натура его
была симпатична Левину, или потому, что Левин старался в искупление вчерашнего
греха найти в нем всё хорошее, Левину
было приятно с ним.
Все вдруг отыскали в себе такие
грехи, каких даже
не было.
— Я готов, — сказал Чичиков. — От вас зависит только назначить время.
Был бы
грех с моей стороны, если бы для эдакого приятного общества да
не раскупорить другую-третью бутылочку шипучего.
— Нет, Платон Михайлович, — сказал Хлобуев, вздохнувши и сжавши крепко его руку, —
не гожусь я теперь никуды. Одряхлел прежде старости своей, и поясница болит от прежних
грехов, и ревматизм в плече. Куды мне! Что разорять казну! И без того теперь завелось много служащих ради доходных мест. Храни бог, чтобы из-за меня, из-за доставки мне жалованья прибавлены
были подати на бедное сословие: и без того ему трудно при этом множестве сосущих. Нет, Платон Михайлович, бог с ним.
Меж тем Онегина явленье
У Лариных произвело
На всех большое впечатленье
И всех соседей развлекло.
Пошла догадка за догадкой.
Все стали толковать украдкой,
Шутить, судить
не без
греха,
Татьяне прочить жениха;
Иные даже утверждали,
Что свадьба слажена совсем,
Но остановлена затем,
Что модных колец
не достали.
О свадьбе Ленского давно
У них уж
было решено.
Неправильный, небрежный лепет,
Неточный выговор речей
По-прежнему сердечный трепет
Произведут в груди моей;
Раскаяться во мне нет силы,
Мне галлицизмы
будут милы,
Как прошлой юности
грехи,
Как Богдановича стихи.
Но полно. Мне пора заняться
Письмом красавицы моей;
Я слово дал, и что ж? ей-ей,
Теперь готов уж отказаться.
Я знаю: нежного Парни
Перо
не в моде в наши дни.
Так я все веду речь эту
не к тому, чтобы начать войну с бусурменами: мы обещали султану мир, и нам бы великий
был грех, потому что мы клялись по закону нашему.
Нет, нет,
быть того
не может! — восклицал он, как давеча Соня, — нет, от канавы удерживала ее до сих пор мысль о
грехе, и они, те…
Дико́й. Что ж ты, украдешь, что ли, у кого? Держите его! Этакой фальшивый мужичонка! С этим народом какому надо
быть человеку? Я уж
не знаю. (Обращаясь к народу.) Да вы, проклятые, хоть кого в
грех введете! Вот
не хотел нынче сердиться, а он, как нарочно, рассердил-таки. Чтоб ему провалиться! (Сердито.) Перестал, что ль, дождик-то?
Феклуша. Это, матушка, враг-то из ненависти на нас, что жизнь такую праведную ведем. А я, милая девушка,
не вздорная, за мной этого
греха нет. Один
грех за мной
есть точно; я сама знаю, что
есть. Сладко
поесть люблю. Ну, так что ж! По немощи моей Господь посылает.
Катерина. Как, девушка,
не бояться! Всякий должен бояться.
Не то страшно, что убьет тебя, а то, что смерть тебя вдруг застанет, как ты
есть, со всеми твоими
грехами, со всеми помыслами лукавыми. Мне умереть
не страшно, а как я подумаю, что вот вдруг я явлюсь перед Богом такая, какая я здесь с тобой, после этого разговору-то, вот что страшно. Что у меня на уме-то! Какой грех-то! страшно вымолвить!
Катерина (берет ее за руку). А вот что, Варя,
быть греху какому-нибудь! Такой на меня страх, такой-то на меня страх! Точно я стою над пропастью и меня кто-то туда толкает, а удержаться мне
не за что. (Хватается за голову рукой.)
Какую службу ты несёшь?»
«На счастье
грех роптать», Жужутка отвечает:
«Мой господин во мне души
не чает;
Живу в довольстве и добре,
И
ем, и
пью на серебре...
Старик
был тронут. «Ох, батюшка ты мой Петр Андреич! — отвечал он. — Хоть раненько задумал ты жениться, да зато Марья Ивановна такая добрая барышня, что
грех и пропустить оказию. Ин
быть по-твоему! Провожу ее, ангела божия, и рабски
буду доносить твоим родителям, что такой невесте
не надобно и приданого».
Был тулуп, да что
греха таить? заложил вечор у целовальника: [Целовальник (устар.) — продавец вина в питейных домах, кабаках.] мороз показался
не велик».
— Во множестве единства
не бывает,
не будет! Никогда. Напрасно загоняете в
грех.
— Да — что же? — сказала она, усмехаясь, покусывая яркие губы. — Как всегда — он работает топором, но ведь я тебе говорила, что на мой взгляд — это
не грех. Ему бы архиереем
быть, — замечательные сочинения писал бы против Сатаны!
— Ныне скудоумные и маломысленные, соблазняемые смертным
грехом зависти, утверждают, что богатые
суть враги людей, забывая умышленно, что
не в сокровищах земных спасение душ наших и что все смертию помрем, яко же и сей верный раб Христов…
— «Армия спасения». Знаете: генерал Бутс и старые девы
поют псалмы, призывая каяться в
грехах… Я говорю —
не так? — снова обратился он к Марине; она ответила оживленно и добродушно...
— Он, Зотов,
был из эдаких, из чистоплотных,
есть такие в купечестве нашем. Вроде Пилата они, все ищут, какой бы водицей
не токмо руки, а вообще всю плоть свою омыть от
грехов. А я как раз
не люблю людей с устремлением к святости. Сам я — великий грешник, от юности прокопчен во
грехе, меня, наверное, глубоко уважают все черти адовы. Люди
не уважают. Я людей — тоже…
Бальзаминова. Нет, ты этого, Гавриловна,
не делай. Это тебе
грех будет! Ты, Миша, еще
не знаешь, какие она нам благодеяния оказывает. Вот ты поговори с ней, а я пойду: признаться сказать, после бани-то отдохнуть хочется. Я полчасика,
не больше.
Есть рай, да
грехи не пускают.
Он уж
был не в отца и
не в деда. Он учился, жил в свете: все это наводило его на разные чуждые им соображения. Он понимал, что приобретение
не только
не грех, но что долг всякого гражданина честными трудами поддерживать общее благосостояние.
— А руки-то у нее
были белые, — продолжал значительно отуманенный вином Обломов, — поцеловать
не грех!
Но как огорчился он, когда увидел, что надобно
быть, по крайней мере, землетрясению, чтоб
не прийти здоровому чиновнику на службу, а землетрясений, как на
грех, в Петербурге
не бывает; наводнение, конечно, могло бы тоже служить преградой, но и то редко бывает.
— Да что это, Илья Ильич, за наказание! Я христианин: что ж вы ядовитым-то браните? Далось: ядовитый! Мы при старом барине родились и выросли, он и щенком изволил бранить, и за уши драл, а этакого слова
не слыхивали, выдумок
не было! Долго ли до
греха? Вот бумага, извольте.
Счастливые люди жили, думая, что иначе и
не должно и
не может
быть, уверенные, что и все другие живут точно так же и что жить иначе —
грех.
И, вся полна негодованьем,
К ней мать идет и, с содроганьем
Схватив ей руку, говорит:
«Бесстыдный! старец нечестивый!
Возможно ль?.. нет, пока мы живы,
Нет! он
греха не совершит.
Он, должный
быть отцом и другом
Невинной крестницы своей…
Безумец! на закате дней
Он вздумал
быть ее супругом».
Мария вздрогнула. Лицо
Покрыла бледность гробовая,
И, охладев, как неживая,
Упала дева на крыльцо.
— Я ошибся:
не про тебя то, что говорил я. Да, Марфенька, ты права:
грех хотеть того, чего
не дано, желать жить, как живут эти барыни, о которых в книгах пишут. Боже тебя сохрани меняться,
быть другою! Люби цветы, птиц, занимайся хозяйством, ищи веселого окончания и в книжках, и в своей жизни…
Вон Алексея Петровича три губернатора гнали, именье
было в опеке, дошло до того, что никто взаймы
не давал, хоть по миру ступай: а теперь выждал, вытерпел, раскаялся — какие
были грехи — и вышел в люди.
— Это мой другой страшный
грех! — перебила ее Татьяна Марковна, — я молчала и
не отвела тебя… от обрыва! Мать твоя из гроба достает меня за это; я чувствую — она все снится мне… Она теперь тут, между нас… Прости меня и ты, покойница! — говорила старуха, дико озираясь вокруг и простирая руку к небу. У Веры пробежала дрожь по телу. — Прости и ты, Вера, — простите обе!..
Будем молиться!..
Какой-нибудь
грех да
был за ним или
есть: если
не порок, так тяжкая ошибка!
И нельзя
было не открыть: она дорожила прелестью его дружбы и
не хотела красть уважения. Притом он сделал ей предложение. Но все же он знает ее «
грех», — а это тяжело. Она стыдливо клонила голову и избегала глядеть ему прямо в глаза.
Вера, по настоянию бабушки (сама Татьяна Марковна
не могла), передала Райскому только глухой намек о ее любви, предметом которой
был Ватутин,
не сказав ни слова о «
грехе». Но этим полудоверием вовсе
не решилась для Райского загадка — откуда бабушка, в его глазах старая девушка, могла почерпнуть силу, чтоб снести,
не с девическою твердостью, мужественно,
не только самой — тяжесть «беды», но успокоить и Веру, спасти ее окончательно от нравственной гибели, собственного отчаяния.
— Что это ты
не уймешься, Савелий? — начала бабушка выговаривать ему. — Долго ли до
греха? Ведь ты так когда-нибудь ударишь, что и дух вон, а проку все
не будет.
Немного погодя воротилась Татьяна Марковна, пришел Райский. Татьяна Марковна и Тушин
не без смущения встретились друг с другом. И им
было неловко: он знал, что ей известно его объяснение с Верой, — а ей мучительно
было, что он знает роман и «
грех» Веры.
Ну так поверьте же мне, честью клянусь вам, нет этого документа в руках у него, а может
быть, и совсем ни у кого нет; да и
не способен он на такие пронырства,
грех вам и подозревать.
— Самоубийство
есть самый великий
грех человеческий, — ответил он, вздохнув, — но судья тут — един лишь Господь, ибо ему лишь известно все, всякий предел и всякая мера. Нам же беспременно надо молиться о таковом грешнике. Каждый раз, как услышишь о таковом
грехе, то, отходя ко сну, помолись за сего грешника умиленно; хотя бы только воздохни о нем к Богу; даже хотя бы ты и
не знал его вовсе, — тем доходнее твоя молитва
будет о нем.