Неточные совпадения
Был,
говорит он, в древности народ, головотяпами именуемый, и жил он далеко на севере, там, где греческие и римские историки и географы предполагали существование Гиперборейского
моря.
Не
говорю уже о тех подводных течениях, которые двинулись в стоячем
море народа и которые ясны для всякого непредубежденного человека; взгляни на общество в тесном смысле.
Вместо вопросов: «Почем, батюшка, продали меру овса? как воспользовались вчерашней порошей?» —
говорили: «А что пишут в газетах, не выпустили ли опять Наполеона из острова?» Купцы этого сильно опасались, ибо совершенно верили предсказанию одного пророка, уже три года сидевшего в остроге; пророк пришел неизвестно откуда в лаптях и нагольном тулупе, страшно отзывавшемся тухлой рыбой, и возвестил, что Наполеон есть антихрист и держится на каменной цепи, за шестью стенами и семью
морями, но после разорвет цепь и овладеет всем миром.
Она была так огорчена, что сразу не могла
говорить и только лишь после того, как по встревоженному лицу Лонгрена увидела, что он ожидает чего-то значительно худшего действительности, начала рассказывать, водя пальцем по стеклу окна, у которого стояла, рассеянно наблюдая
море.
— Когда так, извольте послушать. — И Хин рассказал Грэю о том, как лет семь назад девочка
говорила на берегу
моря с собирателем песен. Разумеется, эта история с тех пор, как нищий утвердил ее бытие в том же трактире, приняла очертания грубой и плоской сплетни, но сущность оставалась нетронутой. — С тех пор так ее и зовут, — сказал Меннерс, — зовут ее Ассоль Корабельная.
И он стал читать — вернее,
говорить и кричать — по книге древние слова
моря. Это был первый урок Грэя. В течение года он познакомился с навигацией, практикой, кораблестроением, морским правом, лоцией и бухгалтерией. Капитан Гоп подавал ему руку и
говорил: «Мы».
Тут
Море, на себя взяв Амфитриды вид,
Пловцу, явяся,
говорит:
«На что винишь меня напрасно!
Пора,
Пора тебе за ум хватиться!»
А Мельник
говорит: «Далёко до беды,
Не
море надо мне воды,
И ею мельница по весь мой век богата».
—
Море вовсе не такое, как я думала, —
говорила она матери. — Это просто большая, жидкая скука. Горы — каменная скука, ограниченная небом. Ночами воображаешь, что горы ползут на дома и хотят столкнуть их в воду, а
море уже готово схватить дома…
Варвара сидела у борта, держась руками за перила, упираясь на руки подбородком, голова ее дрожала мелкой дрожью, непокрытые волосы шевелились. Клим стоял рядом с нею, вполголоса вспоминая стихи о
море,
говорить громко было неловко, хотя все пассажиры давно уже пошли спать. Стихов он знал не много, они скоро иссякли, пришлось
говорить прозой.
— Пробовал я там
говорить с людями — не понимают. То есть — понимают, но — не принимают. Пропагандист я — неумелый, не убедителен. Там все индивидуалисты… не пошатнешь! Один сказал: «Что ж мне о людях заботиться, ежели они обо мне и не думают?» А другой
говорит: «Может, завтра
море смерти моей потребует, а ты мне внушаешь, чтоб я на десять лет вперед жизнь мою рассчитывал». И все в этом духе…
Лидия села в кресло, закинув ногу на ногу, сложив руки на груди, и как-то неловко тотчас же начала рассказывать о поездке по Волге, Кавказу, по
морю из Батума в Крым.
Говорила она, как будто торопясь дать отчет о своих впечатлениях или вспоминая прочитанное ею неинтересное описание пароходов, городов, дорог. И лишь изредка вставляла несколько слов, которые Клим принимал как ее слова.
— Ну, довольно! Ты — не гувернер мой. Ты бы лучше воздерживался от нелепых попыток каламбурить. Стыдно
говорить Наташка вместо — натяжка и очепятка вместо — опечатка. Еще менее остроумно называть Ботнический залив — болтуническим, Адриатическое
море — идиотическим…
— А если Нева вдруг вся утечет в
море, а если лодка перевернется, а если Морская и наш дом провалятся, а если ты вдруг разлюбишь меня… —
говорила она и опять брызнула ему в лицо.
«Что ж это? — с ужасом думала она. — Ужели еще нужно и можно желать чего-нибудь? Куда же идти? Некуда! Дальше нет дороги… Ужели нет, ужели ты совершила круг жизни? Ужели тут все… все…» —
говорила душа ее и чего-то не договаривала… и Ольга с тревогой озиралась вокруг, не узнал бы, не подслушал бы кто этого шепота души… Спрашивала глазами небо,
море, лес… нигде нет ответа: там даль, глубь и мрак.
— Что сказать — я не знаю… «грусть находит, какие-то вопросы тревожат»: что из этого поймешь? Мы
поговорим опять об этом и посмотрим: кажется, надо опять купаться в
море…
Я не про веру мою
говорю: вера моя невелика, я — деист, философский деист, как вся наша тысяча, так я полагаю, но… но замечательно, что я всегда кончал картинку мою видением, как у Гейне, «Христа на Балтийском
море».
Сегодня старик приехал рано утром и написал предлинное извинение,
говоря, что он огорчен случившимся; жалеет, что мы не можем указать виновных, что их бы наказали весьма строго; просил не сердиться и оправдывался незнанием корейцев о том, что делается «внутри четырех
морей», то есть на белом свете.
«Боже мой! кто это выдумал путешествия? — невольно с горестью воскликнул я, — едешь четвертый месяц, только и видишь серое небо и качку!» Кто-то засмеялся. «Ах, это вы!» — сказал я, увидя, что в каюте стоит, держась рукой за потолок, самый высокий из моих товарищей, К. И. Лосев. «Да право! — продолжал я, — где же это синее
море, голубое небо да теплота, птицы какие-то да рыбы, которых,
говорят, видно на самом дне?» На ропот мой как тут явился и дед.
Я смотрел на все это рассеянно и слушал с большим равнодушием, что
говорили кругом. Меня убаюкивал тихий плеск
моря, теплая погода.
«В
море», —
говорит он сердито.
«А это по-дружески, когда вам
говорят, что нам необходимо поверить хронометры, что без этого нельзя в
море идти, а вы не отводите места?» — «Из Едо… хо-хо-хо… не получено», — начал Кичибе.
В
море, о, в
море совсем иначе
говорит этот царственный покой сердцу!
Другие
говорят, что если они плавают долго в
море, им хочется берега; а поживут на берегу, хочется в
море.
Ведь вы тоже пробыли долго в
море, хотите развлечься, однако ж никто из вас не выпил даже бутылки вина: это просто удивительно!» Такой отзыв нас удивил немного: никто не станет так
говорить о своих соотечественниках, да еще с иностранцами.
Бурун с
моря хлещет,
говорят, в бурю до самого фонаря.
В другой раз, где-то в поясах сплошного лета, при безветрии, мы прохаживались с отцом Аввакумом все по тем же шканцам. Вдруг ему вздумалось взобраться по трехступенной лесенке на площадку, с которой обыкновенно, стоя, командует вахтенный офицер. Отец Аввакум обозрел
море и потом, обернувшись спиной к нему, вдруг… сел на эту самую площадку «отдохнуть», как он
говаривал.
«Что же это? как можно?» — закричите вы на меня… «А что ж с ним делать? не послать же в самом деле в Россию». — «В стакан поставить да на стол». — «Знаю, знаю. На
море это не совсем удобно». — «Так зачем и
говорить хозяйке, что пошлете в Россию?» Что это за житье — никогда не солги!
Человек мечется в тоске, ищет покойного угла, хочет забыться, забыть
море, качку, почитать,
поговорить — не удается.
Собственно
говоря, здесь две речки сходятся вместе в одном километре от
моря.
На реке Гага, как раз против притока Ада, в 5 км от
моря, есть теплый ключ. Окружающая его порода — диабаз. Здесь, собственно
говоря, два ключа: горячий и холодный. Оба они имеют выходы на дне небольшого водоема, длина которого равна 2 м, ширина 5 м и глубина 0,6 м. Со дна с шипением выделяется сероводород. Температура воды +28,1°; на поверхности земли, около резервуара, была +12°. Температура воздуха +7,5°С.
В низовьях Такема разбивается на три рукава. Они все впадают в длинную заводь, которая тянется вдоль берега
моря и отделена от него песчаным валом. Раньше устье Такемы было в 12 км от
моря, там, где долина суживается и образует «щеки». Об этом красноречиво
говорят следы коррозии [Углубления, проделанные морским прибоем в горной породе.] с левой стороны долины, у подножия отодвинутых ныне в глубь страны береговых обрывов, состоящих из аклировидного гранита.
Речка Шакира также небольшая. Устье ее находится по соседству с рекой Билимбе. Собственно
говоря, устья у этой реки нет вовсе — вода разливается по низине и просачивается в
море сквозь прибрежную гальку. Долина Шакиры довольно узкая, расширяющаяся к истокам; почва у ней каменистая; в горах всюду виднеются осыпи. Травяная растительность состоит главным образом из полыни, орляка и полевого горошка; на речках — заросли орешника, шиповника, таволги и леспедецы.
Поговорив немного с туземцами, мы пошли дальше, а Дерсу остался. На другой день он догнал нас и сообщил много интересного. Оказалось, что местные китайцы решили отобрать у горбатого тазы жену с детьми и увезти их на Иман. Таз решил бежать. Если бы он пошел сухопутьем, китайцы догнали бы его и убили. Чан Лин посоветовал ему сделать лодку и уйти
морем.
Собственно
говоря, устья у этой реки нет вовсе — вода разливается по низине и просачивается в
море сквозь прибрежную гальку.
Они
говорили, что к
морю по реке Ли-Фудзину [Ли-фу-цзинь — внутренний Фу-цзинь.] давно уже никто не ходит, что тропа заросла и завалена буреломом.
Китаец
говорил, что если мы будем идти целый день, то к вечеру дойдем до земледельческих фанз. Действительно, в сумерки мы дошли до устья Эрлдагоу (вторая большая падь). Это чрезвычайно порожистая и быстрая река. Она течет с юго-запада к северо-востоку и на пути своем прорезает мощные порфировые пласты. Некоторые из порогов ее имеют вид настоящих водопадов. Окрестные горы слагаются из роговика и кварцита. Отсюда до
моря около 78 км.
Как все нервные люди, Галахов был очень неровен, иногда молчалив, задумчив, но par saccades [временами (фр.).]
говорил много, с жаром, увлекал вещами серьезными и глубоко прочувствованными, а иногда
морил со смеху неожиданной капризностью формы и резкой верностью картин, которые делал в два-три штриха.
Я давно
говорил, что Тихий океан — Средиземное
море будущего. [С большой радостью видел я, что нью-йоркские журналы несколько раз повторили это. (Прим. А. И. Герцена.)] В этом будущем роль Сибири, страны между океаном, южной Азией и Россией, чрезвычайно важна. Разумеется, Сибирь должна спуститься к китайской границе. Не в самом же деле мерзнуть и дрожать в Березове и Якутске, когда есть Красноярск, Минусинск и проч.
Зато на другой день, когда я часов в шесть утра отворил окно, Англия напомнила о себе: вместо
моря и неба, земли и дали была одна сплошная масса неровного серого цвета, из которой лился частый, мелкий дождь, с той британской настойчивостью, которая вперед
говорит: «Если ты думаешь, что я перестану, ты ошибаешься, я не перестану». В семь часов поехал я под этой душей в Брук Гауз.
Разве три министра, один не министр, один дюк, один профессор хирургии и один лорд пиетизма не засвидетельствовали всенародно в камере пэров и в низшей камере, в журналах и гостиных, что здоровый человек, которого ты видел вчера, болен, и болен так, что его надобно послать на яхте вдоль Атлантического океана и поперек Средиземного
моря?.. «Кому же ты больше веришь: моему ослу или мне?» —
говорил обиженный мельник, в старой басне, скептическому другу своему, который сомневался, слыша рев, что осла нет дома…
— Правду пословица
говорит: за
морем телушка полушка, да рубль перевоз. Зато там хлеб дорог.
— А мы как живем! Нас господа и щами, и толокном, и молоком — всем доволят, а мы ропщем,
говорим: немилостивые у нас господа! с голоду
морят!
Познакомился с милой Полли, кормилицей, ласкавшей бедную Флоренсу, с больным мальчиком, спрашивавшим на берегу, о чем
говорит море, с его ранней больной детской мудростью…
Виахты, на реке Виахту, соединяющей озеро с
морем и в этом отношении напоминающей Неву.
Говорят, что в озере ловятся сиги и осетры. Жителей 17: 9 м. и 8 ж. Хозяев 7.
Туманы здесь довольно частое явление, особенно на
море, где они представляют для моряков настоящее бедствие; соленые морские туманы, как
говорят, действуют разрушающим образом на прибрежную растительность, и на деревья, и на луга.
Но как в Татарском проливе бывают сильные бури и моряки
говорят, что это отголоски циклона, бушующего в Китайском и Японском
морях, так и в жизни этого общества нет-нет да и отзовутся недавнее прошлое и близость Сибири.
В 1852 г. он был послан сюда Невельским, чтобы проверить сведения насчет залежей каменного угля, полученные от гиляков, затем пересечь поперек остров и выйти на берег Охотского
моря, где, как
говорили, находится прекрасная гавань.
Когда я подошел к ним, они тревожно стали
говорить о том, что мертвый зверь есть «Тэму» — грозный хозяин
морей, и потому надо как можно скорее уходить отсюда.
Еще в Императорской Гавани старик ороч И. М. Бизанка
говорил мне, что около мыса Сюркум надо быть весьма осторожным и для плавания нужно выбирать тихую погоду. Такой же наказ дважды давали старики селения Дата сопровождавшим меня туземцам. Поэтому, дойдя до бухты Аука, я предоставил орочам Копинке и Намуке самим ориентироваться и выбрать время для дальнейшего плавания на лодках. Они все время поглядывали на
море, смотрели на небо и по движению облаков старались угадать погоду.