Неточные совпадения
Идите вы
к чиновнику,
К вельможному боярину,
Идите вы
к царю,
А
женщин вы не трогайте, —
Вот Бог! ни с чем проходите
До гробовой доски!
Самгины
пошли к Омону, чтоб посмотреть дебют Алины Телепневой; она недавно возвратилась из-за границы, где, выступая в Париже и Вене, увеличила свою
славу дорогой и безумствующей
женщины анекдотами, которые вызывали возмущение знатоков и любителей морали.
Этой части города он не знал,
шел наугад, снова повернул в какую-то улицу и наткнулся на группу рабочих, двое были удобно, головами друг
к другу, положены
к стене, под окна дома, лицо одного — покрыто шапкой: другой, небритый, желтоусый, застывшими глазами смотрел в сизое небо, оно крошилось снегом; на каменной ступени крыльца сидел пожилой человек в серебряных очках, толстая
женщина, стоя на коленях, перевязывала ему ногу выше ступни, ступня была в крови, точно в красном носке, человек шевелил пальцами ноги, говоря негромко, неуверенно...
Клим получил наконец аттестат зрелости и собирался ехать в Петербург, когда на его пути снова встала Маргарита. Туманным вечером он
шел к Томилину прощаться, и вдруг с крыльца неприглядного купеческого дома сошла на панель
женщина, — он тотчас признал в ней Маргариту. Встреча не удивила его, он понял, что должен был встретить швейку, он ждал этой случайной встречи, но радость свою он, конечно, скрыл.
К собору, где служили молебен, Самгин не
пошел, а остановился в городском саду и оттуда посмотрел на площадь; она была точно огромное блюдо, наполненное салатом из овощей, зонтики и платья
женщин очень напоминали куски свеклы, моркови, огурцов. Сад был тоже набит людями, образовав тесные группы, они тревожно ворчали; на одной скамье стоял длинный, лысый чиновник и кричал...
— Не надо,
идем к тому, — повторил мужчина, вставая. Самгину снова показалось, что он где-то видел его, слышал этот угрюмый, тяжелый голос.
Женщина тоже встала и, сунув папиросу в пепельницу, сказала громко...
Сотни рук встретили ее аплодисментами, криками; стройная, гибкая, в коротенькой до колен юбке, она тоже что-то кричала, смеялась, подмигивала в боковую ложу, солдат шаркал ногами, кланялся,
посылал кому-то воздушные поцелуи, — пронзительно взвизгнув,
женщина схватила его, и они, в профиль
к публике, делая на сцене дугу, начали отчаянно плясать матчиш.
Среда, в которой он вращался, адвокаты с большим самолюбием и нищенской практикой, педагоги средней школы, замученные и раздраженные своей практикой, сытые, но угнетаемые скукой жизни эстеты типа Шемякина,
женщины, которые читали историю Французской революции, записки m-me Роллан и восхитительно путали политику с кокетством, молодые литераторы, еще не облаянные и не укушенные критикой, собакой
славы, но уже с признаками бешенства в их отношении
к вопросу о социальной ответственности искусства, представители так называемой «богемы», какие-то молчаливые депутаты Думы, причисленные
к той или иной партии, но, видимо, не уверенные, что программы способны удовлетворить все разнообразие их желаний.
Клим Самгин, прождав нежеланную гостью до полуночи, с треском закрыл дверь и лег спать, озлобленно думая, что Лютов, может быть, не
пошел к невесте, а приятно проводит время в лесу с этой не умеющей улыбаться
женщиной.
Владимир Петрович Лютов был в состоянии тяжкого похмелья,
шел он неестественно выпрямясь, как солдат, но покачивался, толкал встречных, нагловато улыбался
женщинам и, схватив Клима под руку, крепко прижав ее
к своему боку, говорил довольно громко...
Говорил он легко, плавно, голос у него был альтовый, точно у
женщины, но это очень
шло к его красивой, статной фигуре и картинному лицу. Вмешательство Ногайцева возбудило у Самгина какие-то подозрения, но Фроленков погасил их.
Он задремал, затем его разбудил шум, — это Дуняша, надевая ботинки, двигала стулом. Сквозь веки он следил, как эта
женщина, собрав свои вещи в кучу, зажала их под мышкой, погасила свечу и
пошла к двери. На секунду остановилась, и Самгин догадался, что она смотрит на него; вероятно, подойдет. Но она не подошла, а, бесшумно открыв дверь, исчезла.
«Вот и я привлечен
к отбыванию тюремной повинности», — думал он, чувствуя себя немножко героем и не сомневаясь, что арест этот — ошибка, в чем его убеждало и поведение товарища прокурора.
Шли переулками, в одном из них, шагов на пять впереди Самгина, открылась дверь крыльца, на улицу вышла
женщина в широкой шляпе, сером пальто, невидимый мужчина, закрывая дверь, сказал...
Сквозь хмель Клим подумал, что при Алине стало как-то благочестиво и что это очень смешно. Он захотел показать, что эта
женщина, ошеломившая всех своей красотой, — ничто для него. Усмехаясь, он
пошел к ней, чтоб сказать что-то очень фамильярное, от чего она должна будет смутиться, но она воскликнула...
Люди
шли не торопясь, угрюмо оглядываясь назад, но некоторые бежали, толкая попутчиков, и у всех был такой растерянный вид, точно никто из них не знал, зачем и куда
идет он, Самгин тоже не знал этого. Впереди его шагала, пошатываясь,
женщина, без шляпки, с растрепанными волосами, она прижимала
к щеке платок, смоченный кровью; когда Самгин обогнал ее, она спросила...
Лишь только он вошел в длинную аллею, он видел, как с одной скамьи встала и
пошла к нему навстречу
женщина под вуалью.
А он
шел, мучась сомнениями, и страдал за себя и за нее. Она не подозревала его тайных мук, не подозревала, какою страстною любовью охвачен был он
к ней — как
к женщине человек и как
к идеалу художник.
Она примирительно смотрела на весь мир. Она стояла на своем пьедестале, но не белой, мраморной статуей, а живою, неотразимо пленительной
женщиной, как то поэтическое видение, которое снилось ему однажды, когда он, под обаянием красоты Софьи,
шел к себе домой и видел женщину-статую, сначала холодную, непробужденную, потом видел ее преображение из статуи в живое существо, около которого заиграла и заструилась жизнь, зазеленели деревья, заблистали цветы, разлилась теплота…
Он не забирался при ней на диван прилечь, вставал, когда она подходила
к нему,
шел за ней послушно в деревню и поле, когда она
шла гулять, терпеливо слушал ее объяснения по хозяйству. Во все, даже мелкие отношения его
к бабушке, проникло то удивление, какое вызывает невольно
женщина с сильной нравственной властью.
«Еще опыт, — думал он, — один разговор, и я буду ее мужем, или… Диоген искал с фонарем „человека“ — я ищу
женщины: вот ключ
к моим поискам! А если не найду в ней, и боюсь, что не найду, я, разумеется, не затушу фонаря,
пойду дальше… Но Боже мой! где кончится это мое странствие?»
Я хотел было напомнить детскую басню о лгуне; но как я солгал первый, то мораль была мне не
к лицу. Однако ж пора было вернуться
к деревне. Мы
шли с час все прямо, и хотя
шли в тени леса, все в белом с ног до головы и легком платье, но было жарко. На обратном пути встретили несколько малайцев, мужчин и
женщин. Вдруг до нас донеслись знакомые голоса. Мы взяли направо в лес, прямо на голоса, и вышли на широкую поляну.
У него в городе громадная практика, некогда вздохнуть, и уже есть имение и два дома в городе, и он облюбовывает себе еще третий, повыгоднее, и когда ему в Обществе взаимного кредита говорят про какой-нибудь дом, назначенный
к торгам, то он без церемонии
идет в этот дом и, проходя через все комнаты, не обращая внимания на неодетых
женщин и детей, которые глядят на него с изумлением и страхом, тычет во все двери палкой и говорит...
Голову Григория обмыли водой с уксусом, и от воды он совсем уже опамятовался и тотчас спросил: «Убит аль нет барин?» Обе
женщины и Фома
пошли тогда
к барину и, войдя в сад, увидали на этот раз, что не только окно, но и дверь из дома в сад стояла настежь отпертою, тогда как барин накрепко запирался сам с вечера каждую ночь вот уже всю неделю и даже Григорию ни под каким видом не позволял стучать
к себе.
— Надо справиться. От истерики, впрочем, никогда и никто не умирал. Да и пусть истерика, Бог
женщине послал истерику любя. Не
пойду я туда вовсе.
К чему лезть опять.
— Оставьте все, Дмитрий Федорович! — самым решительным тоном перебила госпожа Хохлакова. — Оставьте, и особенно
женщин. Ваша цель — прииски, а
женщин туда незачем везти. Потом, когда вы возвратитесь в богатстве и
славе, вы найдете себе подругу сердца в самом высшем обществе. Это будет девушка современная, с познаниями и без предрассудков.
К тому времени, как раз созреет теперь начавшийся женский вопрос, и явится новая
женщина…
— Я должен вам сообщить, — произнес тоже дрожащим голосом Алеша, — о том, что сейчас было у него с отцом. — И он рассказал всю сцену, рассказал, что был послан за деньгами, что тот ворвался, избил отца и после того особенно и настоятельно еще раз подтвердил ему, Алеше,
идти «кланяться»… — Он
пошел к этой
женщине… — тихо прибавил Алеша.
Увидав отворенною эту дверь, все они тотчас же, обе
женщины и Фома, забоялись
идти к барину, «чтобы не вышло чего потом».
Около устья реки Давасигчи было удэгейское стойбище, состоящее из четырех юрт. Мужчины все были на охоте, дома остались только
женщины и дети. Я рассчитывал сменить тут проводников и нанять других, но из-за отсутствия мужчин это оказалось невозможным.
К моей радости, лаохозенские удэгейцы согласились
идти с нами дальше.
Я последовал за ним, а следом за мной
пошли и казаки. Минуты через три мы действительно подошли
к удэгейскому стойбищу. Тут были три юрты. В них жили 9 мужчин и 3
женщины с 4 детьми.
Идет ему навстречу некто осанистый, моцион делает, да как осанистый, прямо на него, не сторонится; а у Лопухова было в то время правило: кроме
женщин, ни перед кем первый не сторонюсь; задели друг друга плечами; некто, сделав полуоборот, сказал: «что ты за свинья, скотина», готовясь продолжать назидание, а Лопухов сделал полный оборот
к некоему, взял некоего в охапку и положил в канаву, очень осторожно, и стоит над ним, и говорит: ты не шевелись, а то дальше протащу, где грязь глубже.
В «Страшном суде» Сикстинской капеллы, в этой Варфоломеевской ночи на том свете, мы видим сына божия, идущего предводительствовать казнями; он уже поднял руку… он даст знак, и
пойдут пытки, мученья, раздастся страшная труба, затрещит всемирное аутодафе; но — женщина-мать, трепещущая и всех скорбящая, прижалась в ужасе
к нему и умоляет его о грешниках; глядя на нее, может, он смягчится, забудет свое жестокое «
женщина, что тебе до меня?» и не подаст знака.
Оставя жандармов внизу, молодой человек второй раз
пошел на чердак; осматривая внимательно, он увидел небольшую дверь, которая вела
к чулану или
к какой-нибудь каморке; дверь была заперта изнутри, он толкнул ее ногой, она отворилась — и высокая
женщина, красивая собой, стояла перед ней; она молча указывала ему на мужчину, державшего в своих руках девочку лет двенадцати, почти без памяти.
Улиту, в одной рубашке, снесли обратно в чулан и заперли на ключ, который барин взял
к себе. Вечером он не утерпел и
пошел в холодную, чтобы произвести новый допрос Улите, но нашел ее уже мертвою. В ту же ночь призвали попа, обвертели замученную
женщину в рогожу и свезли на погост.
— Рррра-ррр-ра-а!
К началу! У нас Юлия Пастраны [
Женщина с бородой, которую в то время показывали в цирках и балаганах.] — двоюродная внучка от облизьяны! Дыра на боку, вся в шелку!.. — И
пойдет и
пойдет…
Женщины, согнувшись под тяжестью узлов и котомок, плетутся по шоссе, вялые, еще не пришедшие в себя от морской болезни, а за ними, как на ярмарке за комедиантами,
идут целые толпы баб, мужиков, ребятишек и лиц, причастных
к канцеляриям.
Он
пошел по дороге, огибающей парк,
к своей даче. Сердце его стучало, мысли путались, и всё кругом него как бы походило на сон. И вдруг, так же как и давеча, когда он оба раза проснулся на одном и том же видении, то же видение опять предстало ему. Та же
женщина вышла из парка и стала пред ним, точно ждала его тут. Он вздрогнул и остановился; она схватила его руку и крепко сжала ее. «Нет, это не видение!»
В день похорон, когда Нюрочка одна
пошла из дому, она увидела, как у ворот груздевского дома, прислонившись
к верее, стоял груздевский обережной Матюшка Гущин, а около него какая-то
женщина.
— Мать, опомнись, что ты говоришь? — застонал Мухин, хватаясь за голову. — Неужели тебя радует, что несчастная
женщина умерла?.. Постыдись хоть той девочки, которая нас слушает!.. Мне так тяжело было
идти к тебе, а ты опять за старое… Мать, бог нас рассудит!
У Полиньки Калистратовой, как говорят
женщины, предчувствие было, что ей не должно
идти к террасе, и предчувствие ее оправдалось.
— Дуся! Милый, — ласково произнесла
женщина воркующим, немного хриплым со сна голосом, — а я тебя ждала, ждала и даже рассердилась. А потом заснула и всю ночь тебя во сне видела.
Иди ко мне, моя цыпочка, моя ляленька! — Она притянула его
к себе, грудь
к груди.
— Милая, милая девочка, хоть и побранила меня! — продолжал он, с наслаждением смакуя вино, — но эти милые существа именно тут-то и милы, в такие именно моменты… А ведь она, наверно, думала, что меня пристыдила, помните в тот вечер, разбила в прах! Ха, ха, ха! И как
к ней
идет румянец! Знаток вы в
женщинах? Иногда внезапный румянец ужасно
идет к бледным щекам, заметили вы это? Ах, боже мой! Да вы, кажется, опять сердитесь?
Женщина с ребяческими мыслями в голове и с пошло-старческими словами на языке;
женщина, пораженная недугом институтской мечтательности и вместе с тем по уши потонувшая в мелочах самой скаредной обыденной жизни;
женщина, снедаемая неутолимою жаждой приобретения и, в то же время, считающая не иначе, как по пальцам;
женщина, у которой с первым ударом колокола
к «достойной» выступают на глазах слезки и кончик носа неизменно краснеет и которая, во время проскомидии, считает вполне дозволенным думать:"А что, кабы у крестьян пустошь Клинцы перебить, да потом им же перепродать?.
Потому что дело
идет не о том только, чтобы наполнить праздное и скучающее существование, но о том, чтобы освободить это существование от тисков, которыми оно охвачено и которые со всех сторон заграждают путь
к сердцу
женщины.
По улице
шли быстро и молча. Мать задыхалась от волнения и чувствовала — надвигается что-то важное. В воротах фабрики стояла толпа
женщин, крикливо ругаясь. Когда они трое проскользнули во двор, то сразу попали в густую, черную, возбужденно гудевшую толпу. Мать видела, что все головы были обращены в одну сторону,
к стене кузнечного цеха, где на груде старого железа и фоне красного кирпича стояли, размахивая руками, Сизов, Махотин, Вялов и еще человек пять пожилых, влиятельных рабочих.
Все это подвигало сердце ближе
к женщине со светлыми глазами, и мать невольно жалась
к ней, стараясь
идти в ногу. Но порою в словах Софьи вдруг являлось что-то резкое, оно казалось матери лишним и возбуждало у нее опасливую думу...
Минут десять спустя Марья Николаевна появилась опять в сопровождении своего супруга. Она подошла
к Санину… а походка у ней была такая, что иные чудаки в те, увы! уже далекие времена, — от одной этой походки с ума сходили. «Эта
женщина, когда
идет к тебе, точно все счастье твоей жизни тебе навстречу несет», — говаривал один из них. Она подошла
к Санину — и, протянув ему руку, промолвила своим ласковым и как бы сдержанным голосом по русски: «Вы меня дождетесь, не правда? Я вернусь скоро».
Когда кончили читать, Зухин, другие студенты и я, чтоб доказать свое желание быть товарищем, выпили по рюмке водки, и в штофе почти ничего не осталось. Зухин спросил, у кого есть четвертак, чтоб еще
послать за водкой какую-то старую
женщину, которая прислуживала ему. Я предложил было своих денег, но Зухин, как будто не слыхав меня, обратился
к Оперову, и Оперов, достав бисерный кошелек, дал ему требуемую монету.
Всякая
женщина,
идя к венцу, в этом роде чем-нибудь запасается из мужнина старого, но ведь тогда… что через год-то будет?
— Что мужчина объясняется в любви замужней
женщине — это еще небольшая беда, если только в ней самой есть противодействие
к тому, но… — и, произнеся это но, Егор Егорыч на мгновение приостановился, как бы желая собраться с духом, — но когда и она тоже носит в душе элемент симпатии
к нему, то… — тут уж Егор Егорыч остановился на то: — то ей остается одно: или победить себя и вырвать из души свою склонность, или, что гораздо естественнее,
идти без оглядки, куда влечется она своим чувством.
Это была замечательно красивая
женщина, прозрачно-смуглая (так что белое платье, в сущности, не
шло к ней), высокая, с большими темными глазами, опушенными густыми и длинными ресницами, с алым румянцем на щеках и с алыми же и сочными губами, над которыми трепетал темноватый пушок.