Прудон, конечно, виноват, поставив в своих «Противоречиях» эпиграфом: «Destruam et aedificabo»; [«Разрушу и воздвигну» (лат.).] сила его не в создании, а в критике существующего. Но эту ошибку делали спокон века все, ломавшие старое: человеку одно разрушение противно; когда он принимается ломать, какой-нибудь
идеал будущей постройки невольно бродит в его голове, хотя иной раз это песня каменщика, разбирающего стену.
И не право оно, во-первых, потому, что в основании социологических изысканий лежит предусмотрительность, которая всегда была главным и существенным основанием развития человеческих обществ, и, во-вторых, потому, что ежели и справедливо, что утопии производили в массах известный переполох, то причину этого нужно искать не в открытом обсуждении
идеалов будущего, а скорее в стеснениях и преследованиях, которыми постоянно сопровождалось это обсуждение.
Таким образом,"новый человек", с его протестом против настоящего, с его
идеалами будущего, самою силою обстоятельств устраняется из области художественного воспроизведения, или, говоря скромнее, из области беллетристики. Указывать на его пороки — легко, но жутко; указывать же на его добродетели не только неудобно, но если хорошенько взвесить все условия современного русского быта, то и материально невозможно.
Неточные совпадения
Левин едва помнил свою мать. Понятие о ней было для него священным воспоминанием; и
будущая жена его должна была быть в его воображении повторением того прелестного, святого
идеала женщины, каким была для него мать.
Женское развитие и даже политическая роль женщины в самом ближайшем
будущем — вот мой
идеал.
Они просто римская армия для
будущего всемирного земного царства, с императором — римским первосвященником во главе… вот их
идеал, но безо всяких тайн и возвышенной грусти…
Чему-нибудь послужим и мы. Войти в
будущее как элемент не значит еще, что
будущее исполнит наши
идеалы. Рим не исполнил ни Платонову республику, ни вообще греческий
идеал. Средние века не были развитием Рима. Современная мысль западная войдет, воплотится в историю, будет иметь свое влияние и место так, как тело наше войдет в состав травы, баранов, котлет, людей. Нам не нравится это бессмертие — что же с этим делать?
Гаев. Да… Это вещь… (Ощупав шкаф.) Дорогой, многоуважаемый шкаф! Приветствую твое существование, которое вот уже больше ста лет было направлено к светлым
идеалам добра и справедливости; твой молчаливый призыв к плодотворной работе не ослабевал в течение ста лет, поддерживая (сквозь слезы) в поколениях нашего рода бодрость, веру в лучшее
будущее и воспитывая в нас
идеалы добра и общественного самосознания.
Он не верит в
будущее своего собственного
идеала.
Всегда эта страна представляла собой грудь, о которую разбивались удары истории. Вынесла она и удельную поножовщину, и татарщину, и московские
идеалы государственности, и петербургское просветительное озорство и закрепощение. Все выстрадала и за всем тем осталась загадочною, не выработав самостоятельных форм общежития. А между тем самый поверхностный взгляд на карту удостоверяет, что без этих форм в
будущем предстоит только мучительное умирание…
— Довольно! Слушайте, я бросил папу! К черту шигалевщину! К черту папу! Нужно злобу дня, а не шигалевщину, потому что шигалевщина ювелирская вещь. Это
идеал, это в
будущем. Шигалев ювелир и глуп, как всякий филантроп. Нужна черная работа, а Шигалев презирает черную работу. Слушайте: папа будет на Западе, а у нас, у нас будете вы!
Идеал — не заботиться о
будущем, жить настоящим часом; заповедь, указывающая степень достижения, ниже которой вполне возможно не спускаться, — не клясться, вперед не обещать ничего людям. И это — третья заповедь.
Ты не понимаешь собственного счастья, как здоровый не ценит своего здоровья, а между тем именно такая комната —
идеал для всякого
будущего знаменитого человека…
История человечества гласит об этом во всеуслышание и удостоверяет наглядным образом, что не практики, вроде Шешковского, Аракчеева и Магницкого, устрояют
будущее, а люди иных
идеалов, люди"расплывающихся"мыслей и чувств.
Что это отсутствие
идеалов и бедность умственных и нравственных задач, эта низменность стремлений, заставляющая колебаться в выборе между Шиллером и городовым, очень существенно и горько отзовутся не только на настоящем, но и на
будущем общества, — в этом не может быть ни малейшего сомнения.
Таким образом, оказывается, что все стоящее до известной степени выше ординарного уровня жизни, все представляющее собой выражение
идеала в каком бы то ни было смысле: в смысле ли
будущего или в смысле прошедшего — все это становится заповедною областью, недоступною ни для воздействия публицистики, ни для художественного воспроизведения.
Он уже не раз видел себя в мечтах перебравшимся в Петербург и оттуда делающим экскурсии «гля дебоширства» в Париж, Ниццу, Баден-Баден и пр.; но покуда это — еще
идеал более или менее отдаленного
будущего.
Не ее вина, что из этого выходил
будущий «муж-мальчик, муж-слуга —
идеал московских мужей!» На другие
идеалы негде было наткнуться в доме Фамусова.
Едва ли перед глазами 20-летнего Суворова обрисовывался определенными очертаниями
идеал, во всем схожий с
будущим, действительным Суворовым зрелых лет.
Одной из главных составных частей того
идеала была: «мужчина любящий» — эта-то часть теперь, увы, отпадала, отпадала также и вторая часть
идеала — «мужчина уважаемый», и молодая женщина с ужасом всматривалась в
будущее, которое ей рисовало мрачную картину жизни с человеком, который не любит ее и которого она не может уважать.
Этот золотой век, который, по их понятиям, наступит в отдаленной будущности, они считают
идеалом земной жизни, презирая все прошедшее, все настоящее, все близкое
будущее.
Идеал гражданского устройства, существующий для них в отдаленном, невозвратимом прошедшем, не существует в
будущем.