Неточные совпадения
Но почти всегда, вслед за этим, Клим недоуменно, с досадой, близкой
злому унынию, вспоминал о Лидии, которая не умеет или не хочет видеть его таким, как видят другие. Она днями и неделями как будто даже и совсем не видела его, точно он для нее бесплотен, бесцветен, не существует.
Вырастая, она становилась все более странной и трудной девочкой. Варавка, улыбаясь в лисью бороду большой, красной улыбкой, говорил...
Случается и то, что он исполнится презрения к людскому пороку, ко лжи, к клевете, к разлитому в мире
злу и разгорится желанием указать человеку на его язвы, и вдруг загораются в нем мысли, ходят и гуляют в голове, как волны в море, потом
вырастают в намерения, зажгут всю кровь в нем, задвигаются мускулы его, напрягутся жилы, намерения преображаются в стремления: он, движимый нравственною силою, в одну минуту быстро изменит две-три позы, с блистающими глазами привстанет до половины на постели, протянет руку и вдохновенно озирается кругом…
Удивительно ли после этого, что осторожность и боязнь повторения старых
зол отдалили их от нас, помешали им
вырасти и что у них осталась только их природная смышленость да несколько опытов, давших им фальшивое понятие обо всем, что носит название образованности?
Мои
злые — злы, но под их
злою рукою
растет добро.
История есть и не прогресс по восходящей линии и не регресс, а трагическая борьба, в ней
вырастает и добро и
зло, в ней обнажаются противоположности.
Она стала требовать, чтоб я всё больше заучивал стихов, а память моя всё хуже воспринимала эти ровные строки, и всё более
росло, всё
злее становилось непобедимое желание переиначить, исказить стихи, подобрать к ним другие слова; это удавалось мне легко — ненужные слова являлись целыми роями и быстро спутывали обязательное, книжное.
Пусть накопляется в человечестве
зло и месть, пусть, — они
растут и зреют, как чудовищный нарыв — нарыв — нарыв во весь земной шар величиной.
Платя дань веку, вы видели в Грозном проявление божьего гнева и сносили его терпеливо; но вы шли прямою дорогой, не бояся ни опалы, ни смерти; и жизнь ваша не прошла даром, ибо ничто на свете не пропадает, и каждое дело, и каждое слово, и каждая мысль
вырастает, как древо; и многое доброе и
злое, что как загадочное явление существует поныне в русской жизни, таит свои корни в глубоких и темных недрах минувшего.
Я прихожу к вечеру усталый, голодный, но мне кажется, что за день я
вырос, узнал что-то новое, стал сильнее. Эта новая сила дает мне возможность слушать
злые насмешки деда спокойно и беззлобно; видя это, дед начинал говорить толково, серьезно...
Бричка покатила дальше, и чебаны со своими
злыми собаками остались позади. Егорушка нехотя глядел вперед на лиловую даль, и ему уже начинало казаться, что мельница, машущая крыльями, приближается. Она становилась все больше и больше, совсем
выросла, и уж можно было отчетливо разглядеть ее два крыла. Одно крыло было старое, заплатанное, другое только недавно сделано из нового дерева и лоснилось на солнце.
— Не дружись с ним. Он поганый… Он злющий! Они все
злые — у него отец в каторге… а дядя горбатый!.. У него тоже горб
вырастет! Пакостник ты! — смело наступая на Илью, кричала она. — Дрянь паршивая!.. тряпичная душа! Ну-ка, иди? Как я тебе рожу-то расцарапаю! Ну-ка, сунься!?
Илья слушал спор, песню, хохот, но всё это падало куда-то мимо него и не будило в нём мысли. Пред ним во тьме плавало худое, горбоносое лицо помощника частного пристава, на лице этом блестели
злые глаза и двигались рыжие усы. Он смотрел на это лицо и всё крепче стискивал зубы. Но песня за стеной
росла, певцы воодушевлялись, их голоса звучали смелее и громче, жалобные звуки нашли дорогу в грудь Ильи и коснулись там ледяного кома злобы и обиды.
Борьба трудна и часто пагубна; но тем больше славы для избранных: на них благословение потомства; без них ложь,
зло, насилие
выросли бы до того, что закрыли бы от людей свет солнечный…
— Постараюсь-с. Но не скрываю от себя, что задача будет трудная, потому что
зло слишком глубоко пустило корни… Ну-с, а скажите, и лес в вашей губернии
растет?
Теперь я отдаю полную справедливость его неусыпной, хотя слишком строгой и педантической деятельности, но тогда он казался мне тираном, извергом,
злым духом, который
вырастал как будто из земли даже в таких местах, куда и надзиратели не заглядывали.
Но этого мало, в течение одних суток головастики
выросли необычайно в лягушек, и до того
злых и прожорливых, что половина их тут же была перелопана другой половиной.
Никита зашёл на кладбище, проститься с могилой отца, встал на колени пред нею и задумался, не молясь, — вот как повернулась жизнь! Когда за спиною его взошло солнце и на омытый
росою дёрн могилы легла широкая, угловатая тень, похожая формой своей на конуру
злого пса Тулуна, Никита, поклонясь в землю, сказал...
Нет, у сего начала
растет зол конец».
— Хочешь ли ты указать мне, что ради праха и
золы погубил я душу мою, — этого ли хочешь? Не верю, не хочу унижения твоего, не по твоей воле горит, а мужики это подожгли по злобе на меня и на Титова! Не потому не верю в гнев твой, что я не достоин его, а потому, что гнев такой не достоин тебя! Не хотел ты подать мне помощи твоей в нужный час, бессильному, против греха. Ты виноват, а не я! Я вошёл в грех, как в тёмный лес, до меня он
вырос, и — где мне найти свободу от него?
Вспоминаю
злую жадность монахов до женщины и все пакости плоти их, коя и скотом не брезгует, лень их и обжорство, и ссоры при дележе братской кружки, когда они злобно каркают друг на друга, словно вороны на кладбище. Рассказывал мне Гриша, что как ни много работают мужики на монастырь этот, а долги их всё
растут и
растут.
Так прожил он еще семь лет. Старшей дочери было уже 16 лет, еще один ребенок умер, и оставался мальчик-гимназист, предмет раздора. Иван Ильич хотел отдать его в Правоведение, а Прасковья Федоровна на
зло ему отдала в гимназию. Дочь училась дома и
росла хорошо, мальчик тоже учился недурно.
В царствование Николая желтая, желчная,
злая фигура Аракчеева нежно исчезает — Рогнедой, плачущей на гробе Анастасии, но школа его
растет, но его ставленники, его ученики идут вперед. Школа писарей, кантонистов и аудиторов, дельцов и флигельманов, людей бездарных — но точных, людей бездушных — но полных честолюбия, людей посредственных — но которых «усердие все превозмогает!»
А Макар продолжал: у них все записано в книге… Пусть же они поищут: когда он испытал от кого-нибудь ласку, привет или радость? Где его дети? Когда они умирали, ему было горько и тяжело, а когда
вырастали, то уходили от него, чтобы в одиночку биться с тяжелою нуждой. И он состарился один со своей второю старухой и видел, как его оставляют силы и подходит
злая, бесприютная дряхлость. Они стояли одинокие, как стоят в степи две сиротливые елки, которых бьют отовсюду жестокие метели.
Младенец
рос милее с каждым днем:
Живые глазки, белые ручонки
И русый волос, вьющийся кольцом —
Пленяли всех знакомых; уж пеленки
Рубашечкой сменилися на нем;
И, первые проказы начиная,
Уж он дразнил собак и попугая…
Года неслись, а Саша
рос, и в пять
Добро и
зло он начал понимать;
Но, верно, по врожденному влеченью,
Имел большую склонность к разрушенью.
Под рубищем простым она
рослаВ невежестве, как травка полевая
Прохожим не замечена, — ни
зла,
Ни гордой добродетели не зная.
Но час настал, — пора любви пришла.
Какой-то смертный ей сказал два слова:
Она в объятья божества земного
Упала; но увы, прошло дней шесть,
Уж полубог успел ей надоесть;
И с этих пор, чтоб избежать ошибки,
Она дарила всем свои улыбки…
Голова у него большая, лысая, лицо строгое, жёлтое и глаза россыпью — то колют тонкими, как иголки, хитрыми лучами, то вдруг округлятся и зелено горят,
злые и насмешливые, рыжеватая с проседью борода
растёт клочьями, буйно.
Лошади, коровы, овцы и ульи мало-помалу, друг за дружкой стали исчезать со двора, долги
росли, жена становилась постылой… Все эти напасти, как говорил Максим, произошли оттого, что у него
злая, глупая жена, что бог прогневался на него и на жену… за больного казака. Он всё чаще и чаще напивался. Когда был пьян, то сидел дома и шумел, а трезвый ходил по степи и ждал, не встретится ли ему казак…
— Не я, Петя, пью, — заговорила она с отчаяньем в голосе. — Горе мое пьет!.. Тоска тоскучая напала на меня, нашла со всего света вольного… Эх ты, Петя мой, Петенька!.. Беды меня поро́дили, горе горенское выкормило,
злая кручинушка
вырастила… Ничего-то ты не знаешь, мил сердечный друг!
В городе, где Юрасов родился и
вырос, у домов и улиц есть глаза, и они смотрят ими на людей, одни враждебно и
зло, другие ласково, — а здесь никто не смотрит на него и не знает о нем.
На почве этого сознания
растет постыдное равнодушие к добру и
злу, отказ от мужественного противления
злу.
Это была знаменитая Дора, или Доротея Карловна Вахер, уверявшая всех, что родилась и
выросла в Вене, этом городе красивых женщин, по уверению же
злых, но, кажется, в данном случае правдивых языков, родом из Риги.