Неточные совпадения
— И на что бы так
много! — горестно сказал побледневший жид, развязывая кожаный мешок свой; но он счастлив был, что в его кошельке не было более и что гайдук далее ста не умел считать. — Пан, пан! уйдем скорее! Видите, какой тут нехороший народ! — сказал Янкель, заметивши, что гайдук перебирал на руке деньги, как бы
жалея о том, что не запросил более.
Но этот народ он не считал тем, настоящим,
о котором так
много и заботливо говорят, сочиняют стихи, которого все любят,
жалеют и единодушно желают ему счастья.
Ибо в каждый час и каждое мгновение тысячи людей покидают жизнь свою на сей земле и души их становятся пред Господом — и сколь
многие из них расстались с землею отъединенно, никому не ведомо, в грусти и тоске, что никто-то не
пожалеет о них и даже не знает
о них вовсе: жили ль они или нет.
Но она
много думала
о нем, особенно в последнее время, и
жалела себя.
Это была русская женщина, поэтически восполняющая прелестные типы женщин Бертольда Ауэрбаха. Она не была второю Женни, и здесь не место говорить
о ней
много; но автор, находясь под неотразимым влиянием этого типа, будет очень
жалеть, если у него не достанет сил и уменья когда-нибудь в другом месте рассказать, что за лицо была Марья Михайловна Райнер, и напомнить ею один из наших улетающих и всеми позабываемых женских типов.
Он всё расспрашивал его, что делает государь и военный министр, и рассказывал ему с ненатуральным восторгом подвиги храбрости, свершенные в Севастополе,
жалел о том, как мало встречаешь патриотизма, и какие делаются неблагоразумные распоряжения и т. д., вообще выказывал
много знания, ума и благородных чувств; но почему-то всё это казалось Володе заученным и неестественным.
Я промолчал, но слова эти на
многое намекали. После того целых пять дней мы ни слова не упоминали
о Липутине; мне ясно было, что Степан Трофимович очень
жалел о том, что обнаружил предо мною такие подозрения и проговорился.
Может быть, — когда, через
много лет, придется оставить его, — еще
пожалею о нем!..» — прибавлял я не без примеси того злорадного ощущения, которое доходит иногда до потребности нарочно бередить свою рану, точно желая полюбоваться своей болью, точно в сознании всей великости несчастия есть действительно наслаждение.
Он казался мне бессмертным, — трудно было представить, что он может постареть, измениться. Ему нравилось рассказывать истории
о купцах,
о разбойниках,
о фальшивомонетчиках, которые становились знаменитыми людьми; я уже
много слышал таких историй от деда, и дед рассказывал лучше начетчика. Но смысл рассказов был одинаков: богатство всегда добывалось грехом против людей и бога. Петр Васильев людей не
жалел, а
о боге говорил с теплым чувством, вздыхая и пряча глаза.
Варвара Михайловна. Зачем взвешивать… рассчитывать!.. Как мы все боимся жить! Что это значит, скажите, что это значит? Как мы все
жалеем себя! Я не знаю, что говорю… Может быть, это дурно и нужно не так говорить… Но я… я не понимаю!.. Я бьюсь, как большая, глупая муха бьется
о стекло… желая свободы… Мне больно за вас… Я хотела бы хоть немножко радости вам… И мне жалко брата! Вы могли бы сделать ему
много доброго! У него не было матери… Он так
много видел горя, унижений… вы были бы матерью ему…
Лотохин. Да жалеть-то
много не
о чем. Она сама не влюблена ли в кого на старости лет?
Семен Матвеич оказался барином строгим; вероятно,
многие пожалели о покойнике.
Я вспомнил эти дни
много лет спустя, когда прочитал удивительно правдивый рассказ А.П. Чехова про извозчика, который беседовал с лошадью
о смерти сына своего. И
пожалел, что в те дни острой тоски не было около меня ни лошади, ни собаки и что я не догадался поделиться горем с крысами — их было
много в пекарне, и я жил с ними в отношениях доброй дружбы.
Филицата. Значит, и
жалеть о ней тебе
много нечего.
— Это есть вера денежная, вся она на семишниках держится, сёдни свеча, да завтра свеча, ан поглядишь и рубаха с плеча — дорогая вера! У татар
много дешевле, мулла поборами с крестьян не занимается, чистый человек. А у нас: родился — плати, женился — плати, помер — тащи трёшницу! Конечно, для бога ничего не должно
жалеть, и я не
о том говорю, а только про то, что бог — он сыт, а мужики — голодны!
Мы довольно долго продолжали между собою ту однообразную военную болтовню, которую знает каждый, кто бывал в походах, жаловались всё одними и теми же выражениями на скуку и продолжительность похода, одним и тем же манером рассуждали
о начальстве, всё так же, как
много раз прежде, хвалили одного товарища,
жалели другого, удивлялись, как
много выиграл тот, как
много проиграл этот, и т. д., и т. д.
Им владело чувство полного отрешения от того, что делалось вокруг него. Он знал, куда едет и где будет через два,
много два с половиной часа; знал, что может еще застать конец поздней обедни. Ему хотелось думать
о своем богомолье,
о местах, мимо которых проходит дорога — древний путь московских царей; он
жалел, что не пошел пешком по Ярославскому шоссе, с котомкой и палкой. Можно было бы, если б выйти чем свет, в две-три упряжки, попасть поздним вечером к угоднику.
Проникают к квасной лавке — одна только и пользуется известностью — через Сундучный ряд, под вывеску, которая доживет, наверное, до дня разрушения гостиного двора с его норами, провалившимися плитами и половицами, сыростью, духотой и вонью. Но
многие пожалеют летом
о прохладе Сундучного ряда, где недалеко от входа усталый путник, измученный толкотней суровских лавок и сорочьей болтовней зазывающих мальчишек и молодцов Ножовой линии, находил квасное и съедобное приволье…
Нравы, собственно говоря, изменились еще более, чем здания, и тоже, может быть, не во всех отношениях к лучшему. Перебирать и критиковать этого не будем, ибо «всякой вещи свое время под солнцем», но
пожалеть о том, что было мило нам в нашей юности, надеюсь, простительно, и кто, подобно мне, уже пережил лучшие годы жизни, тот, вероятно, не осудит меня за маленькое пристрастие к тому старенькому, серому Киеву, в котором было еще очень
много простоты, ныне совершенно исчезнувшей.
— Ничего особенного, но поверьте, вы узнаете
много интересного и не
пожалеете о подаренном мне часе.
Ужасная процессия потянулась по набережной, по Великой улице, к Москворецкому мосту. Толпы народа начали сноваться вслед за ней. Казалось, надо бы ожидать, что чернь присоединит свои оскорбления к тем, которыми татаре угощали свою несчастную жертву; напротив, русские, смотря на молодость, красоту, благородный вид Антона, слыша, что он готовился принять русский закон,
жалели о нем и бранили татар,
многие женщины плакали.
Пчелы и не знали и не думали
о том, какое значение приписывали себе трутни, но допускали их праздность и обжорство, потому что думали, во-первых, что один из них понадобится, во-вторых, потому что всего было
много и можно было не
жалеть добро даже для праздных и ненужных трутней.
Не могу здесь не
пожалеть о тех несчастных людях, подобных г. К., которые, в силу какого-то особенного устройства их мозгов, всегда обращают свои взоры в сторону темного, когда так
много радости и света в нашей тюрьме!
Жюли была особенно ласкова к Борису:
жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так
много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбоме два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les ténèbres et la mélancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
Колосов и Померанцев живут по соседству и поэтому ехали домой на одном извозчике. Дорогой Померанцев очень
много говорил
о сегодняшнем деле,
жалел Таню и радовался снисхождению, которое дано Хоботьеву. Колосов отвечал односложно и неохотно. Дома Колосов, не торопясь, разделся, спросил, спит ли жена, и, проходя мимо, детской, машинально взялся за ручку двери, чтобы, по обыкновению, зайти поцеловать детей, но раздумал и прошел прямо к себе в спальню.