Неточные совпадения
Есть слух, что стрелок — раскаявшийся провокатор, а также
говорят, что
на допросе он заявил: жизнь — не бессмысленна, но смысл ее сводится к поглощению отбивных котлет, и ведь неважно — съем я еще тысячу котлет или перестану поглощать их, потому что завтра меня повесят.
— Хотя — сознаюсь:
на первых двух
допросах боялась я, что при обыске они нашли один адрес. А в общем я ждала, что все это будет как-то серьезнее, умнее. Он мне
говорит: «Вот вы Лассаля читаете». — «А вы, спрашиваю, не читали?» — «Я,
говорит, эти вещи читаю по обязанности службы, а вам, девушке, — зачем?» Так и сказал.
Варя, так строго обращавшаяся с ним прежде, не подвергала его теперь ни малейшему
допросу об его странствиях; а Ганя, к большому удивлению домашних,
говорил и даже сходился с ним иногда совершенно дружески, несмотря
на всю свою ипохондрию, чего никогда не бывало прежде, так как двадцатисемилетний Ганя, естественно, не обращал
на своего пятнадцатилетнего брата ни малейшего дружелюбного внимания, обращался с ним грубо, требовал к нему от всех домашних одной только строгости и постоянно грозился «добраться до его ушей», что и выводило Колю «из последних границ человеческого терпения».
Однако сын не сын управительский, а надели рабу божьему
на ноги колодки, посадили в темную, да
на другой день к
допросу: «Куда деньги девал, что прежде воровал?» Как ни бились, — одних волос отец две головы вытаскал, — однако не признался: стоит как деревянный, слова не молвит. Только когда помянули Парашку — побледнел и затрясся весь, да и
говорит отцу...
Астров(смеясь). Хитрая! Положим, Соня страдает, я охотно допускаю, но к чему этот ваш
допрос? (Мешая ей
говорить, живо.) Позвольте, не делайте удивленного лица, вы отлично знаете, зачем я бываю здесь каждый день… Зачем и ради кого бываю, это вы отлично знаете. Хищница милая, не смотрите
на меня так, я старый воробей…
Теперь глухая ночь; здесь все вам преданы, начиная от этой собаки, которая готова загрызть меня, если вы ей это прикажете; отойдя кругом
на пять миль нет человеческого жилья; зима, мороз, в овраге волки воют; вы — все
говорят, вы страшный человек; никто еще ни жалости и ни улыбки не видывал
на вашем лице ужасном; и вы меня силою позвали
на допрос!..
Негоже так, бояре,
говорить!
Царь милостив. А мне Господь свидетель,
Я вашего не ведал воровства!
Помыслить сметь
на батюшку царя!
Ах, грех какой! Пойдем, Семен Никитич,
Пойдем к владыке начинать
допрос.
Помилуй Бог царя и государя!
Платонов. Не спрашивайте, Анна Петровна! Не расположен я сегодня присутствовать
на собственном
допросе.
Говорите, если хотите, но не спрашивайте!
И точно, слезы проливались, благородные юноши изображались в повестях десятками и, несмотря
на свою очевидную пошлость, занимали собою наших талантливейших писателей и в общем мнении признавались за людей весьма способных и нужных.
На это были,
говорят, в свое время и свои причины; но теперь мы можем смотреть
на дело немножко иначе. Требуя от людей дела, мы строже можем допрашивать всяких мечтателей, как бы ни были высоки их мечтания; и по
допросе окажется, что мечтатели эти — весьма ничтожные люди.
Толковали, что дворник поймал
на поджоге протопопа в камилавке; что поджигает главнейшим образом какой-то генерал, у которого спина намазана горючим составом, так что стоит ему почесаться спиною о забор — он и загорится; что за Аракчеевскими казармами приготовлено пять виселиц, и
на одной из них уже повешен один генерал «за измену»; что пожарные представили одного иностранца и одного русского, которые давали им 100 р., чтобы только они не тушили Толкучего рынка; что семидесятилетняя баба ходила в Смольный поджигать и, схваченная там, объяснила
на допросе, будто получила 100 рублей, но не откроет-де, кто дал ей деньги, хошь в кусочки искрошите; что Петербург поджигает целая шайка в триста человека и что видели, как ночью Тихвинская Богородица ходила, сама из Тихвина пришла и
говорила: «вы, голубчики, не бойтесь, эфтому кварталу не гореть».
Рассказала о
допросе, и что она им сказала. И вдруг все кругом замерли в тяжелом молчании. Смотрели
на нее и ничего не
говорили. И в молчании этом Катя почувствовала холодное дыхание пришедшей за нею смерти. Но в душе все-таки было прежнее радостное успокоение и задорный вызов. Открылась дверь, солдат с револьвером крикнул...
— Завтра велено в участок, — сказал дворник. —
Допрос будет… А я что знаю? Нешто я видел? Зовет меня нынче утром, подает письмо и
говорит: «Опусти,
говорит, в почтовый ящик». А у самого глаза заплаканы. Жены и детей дома не было, гулять пошли… Пока, значит, я ходил с письмом, он и выпалил из левольвера себе в висок. Прихожу, а уж его кухарка
на весь двор голосит.
— Превысокий, благородный, славный краль!.. христианский краль!.. Хуже бесермена!.. Не берет силою, так зелием… Посмей отныне лаять, что я затеваю с ним размирье из корысти, хоть и без того было бы что
поговорить о правах моих
на древнюю отчину нашу, Литву!.. Смотри, однако, Мамон, не было ли кривды в твоем
допросе? не мстил ли, не дружил ли ты кому?
Спокойствие и твердость, с которою она
говорила, предвещали благоприятную и скорую развязку
допросам. Гроза, собравшаяся
на лице обер-гофкомиссара, начала расходиться. Он дал знак Языку рукою, этот понял и вышел. Тогда цыганка сказала с твердостью...
Сказать то же, чтò он
говорил на первом
допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно.