Неточные совпадения
«Та королева, — думал он про себя, — которая чинила свои чулки в
тюрьме, уж конечно, в ту минуту смотрела настоящею королевой и даже более, чем
во время самых пышных торжеств и выходов».
— Сына и отца, обоих, — поправил дядя Миша, подняв палец. — С сыном я
во Владимире в
тюрьме сидел. Умный был паренек, но — нетерпим и заносчив. Философствовал излишне… как все семинаристы. Отец же обыкновенный неудачник духовного звания и алкоголик. Такие, как он, на конце дней становятся странниками, бродягами по монастырям, питаются от богобоязненных купчих и сеют в народе различную ерунду.
— Ты сказал давеча, что у меня лицо не совсем свежо, измято, — продолжал Обломов, — да, я дряблый, ветхий, изношенный кафтан, но не от климата, не от трудов, а от того, что двенадцать лет
во мне был заперт свет, который искал выхода, но только жег свою
тюрьму, не вырвался на волю и угас. Итак, двенадцать лет, милый мой Андрей, прошло: не хотелось уж мне просыпаться больше.
Нехлюдов отошел к толпе дожидающихся. Из толпы выделился в оборванной одежде и смятой шляпе, в опорках на босу ногу человек с красными полосами
во всё лицо и направился к
тюрьме.
Нехлюдов чувствовал себя
во всё время путешествия в том возбужденном состоянии, в котором он невольно делался участливым и внимательным ко всем людям, от ямщика и конвойного солдата до начальника
тюрьмы и губернатора, до которых имел дело.
То, что в продолжение этих трех месяцев видел Нехлюдов, представлялось ему в следующем виде: из всех живущих на воле людей посредством суда и администрации отбирались самые нервные, горячие, возбудимые, даровитые и сильные и менее, чем другие, хитрые и осторожные люди, и люди эти, никак не более виновные или опасные для общества, чем те, которые оставались на воле, во-первых, запирались в
тюрьмы, этапы, каторги, где и содержались месяцами и годами в полной праздности, материальной обеспеченности и в удалении от природы, семьи, труда, т. е. вне всех условий естественной и нравственной жизни человеческой.
По клочкам изодрано мое сердце,
во все время
тюрьмы я не был до того задавлен, стеснен, как теперь. Не ссылка этому причиной. Что мне Пермь или Москва, и Москва — Пермь! Слушай все до конца.
Последний раз я виделся с Прудоном в С.-Пелажи, меня высылали из Франции, — ему оставались еще два года
тюрьмы. Печально простились мы с ним, не было ни тени близкой надежды. Прудон сосредоточенно молчал, досада кипела
во мне; у обоих было много дум в голове, но говорить не хотелось.
Тюрьма и ссылка в молодых летах,
во времена душного и серого гонения, чрезвычайно благотворны; это — закал; одни слабые организации смиряются
тюрьмой, те, у которых борьба была мимолетным юношеским порывом, а не талантом, не внутренней необходимостью.
С Сенатором удалялся, во-первых, Кало, а во-вторых, все живое начало нашего дома. Он один мешал ипохондрическому нраву моего отца взять верх, теперь ему была воля вольная. Новый дом был печален, он напоминал
тюрьму или больницу; нижний этаж был со сводами, толстые стены придавали окнам вид крепостных амбразур; кругом дома со всех сторон был ненужной величины двор.
Она нема, она не хочет слушать, она и глаз не наведет на
тюрьму, и уже прошла, уже и скрылась. Пусто
во всем мире. Унывно шумит Днепр. Грусть залегает в сердце. Но ведает ли эту грусть колдун?
Однажды, когда я сидел
во внутренней
тюрьме Чека, в двенадцатом часу ночи меня пригласили на допрос.
Во-первых, он при заказе никогда не посылал завали арестантам, а всегда свежие калачи и сайки; во-вторых, у него велся особый счет, по которому видно было, сколько барыша давали эти заказы на подаяние, и этот барыш он целиком отвозил сам в
тюрьму и жертвовал на улучшение пищи больным арестантам. И делал все это он «очень просто», не ради выгод или медальных и мундирных отличий благотворительных учреждений.
И заваливали в установленные дни подаянием эти две части, хотя остальная Москва продолжала посылать по-прежнему
во все
тюрьмы. Это пронюхали хитровцы и воспользовались.
Развлекались еще ляпинцы
во время студенческих волнений, будучи почти всегда
во главе движения. Раз было так, что больше половины «Ляпинки» ночевало в пересыльной
тюрьме.
И действительно, пролетка сворачивает на площадь,
во двор Тверской части, останавливается у грязного двухэтажного здания, внизу которого находится пожарный сарай, а верхний этаж занят секретной
тюрьмой с камерами для политических и особо важных преступников.
Когда окруженную на бульваре толпу студентов, в числе которой была случайно попавшая публика, вели от Страстного к Бутырской
тюрьме,
во главе процессии обращал на себя внимание великан купчина в лисьей шубе нараспашку и без шапки.
— Вы-то как знаете, Галактион Михеич, а я не согласен, что касаемо подсудимой скамьи. Уж вы меня извините, а я не согласен. Так и Прасковье Ивановне скажу. Конечно, вы во-время из дела ушли, и вам все равно… да-с. Что касаемо опять подсудимой скамьи, так от сумы да от
тюрьмы не отказывайся. Это вы правильно. А Прасковья Ивановна говорит…
Это был настолько сильный человек, что
во время своего пребывания в Алексеевском равелине он спропагандировал стражу
тюрьмы и через нее передавал директивы революционному движению.
Интеллигенция была идеалистическим классом, классом людей, целиком увлеченных идеями и готовых
во имя своих идей на
тюрьму, каторгу и на казнь.
Надзиратели
во время своего дежурства в
тюрьме допускают арестантов к картежной игре и сами участвуют в ней; они пьянствуют в обществе ссыльных, торгуют спиртом. В приказах мы встречаем также буйство, непослушание, крайне дерзкое обращение со старшими в присутствии каторжных и, наконец, побои, наносимые каторжному палкой по голове, последствием чего образовались раны.
Воруют они в
тюрьме, друг у друга, у поселенцев, на работах,
во время нагрузки пароходов, и при этом по виртуозной ловкости, с какою совершаются кражи, можно судить, как часто приходится упражняться здешним ворам.
Его белье, пропитанное насквозь кожными отделениями, не просушенное и давно не мытое, перемешанное со старыми мешками и гниющими обносками, его портянки с удушливым запахом пота, сам он, давно не бывший в бане, полный вшей, курящий дешевый табак, постоянно страдающий метеоризмом; его хлеб, мясо, соленая рыба, которую он часто вялит тут же в
тюрьме, крошки, кусочки, косточки, остатки щей в котелке; клопы, которых он давит пальцами тут же на нарах, — всё это делает казарменный воздух вонючим, промозглым, кислым; он насыщается водяными парами до крайней степени, так что
во время сильных морозов окна к утру покрываются изнутри слоем льда и в казарме становится темно; сероводород, аммиачные и всякие другие соединения мешаются в воздухе с водяными парами и происходит то самое, от чего, по словам надзирателей, «душу воротит».
Однажды
во время выгрузки парохода я слышал, как смотритель
тюрьмы сказал: «У меня люди целый день не ели».
С недавнего времени, впрочем, рыковская
тюрьма, благодаря некоторым своим особенностям, которых трудно не заметить, стала считаться лучшею
тюрьмой во всем Сев<ерном> Сахалине.
Около
тюрьмы есть колодец, и по нему можно судить о высоте почвенной воды. Вследствие особого строения здешней почвы почвенная вода даже на кладбище, которое расположено на горе у моря, стоит так высоко, что я в сухую погоду видел могилы, наполовину заполненные водою. Почва около
тюрьмы и
во всем посту дренирована канавами, но недостаточно глубокими, и от сырости
тюрьма совсем не обеспечена.
— Я разрешаю вам бывать, где и у кого угодно, — сказал барон. — Нам скрывать нечего. Вы осмотрите здесь всё, вам дадут свободный пропуск
во все
тюрьмы и поселения, вы будете пользоваться документами, необходимыми для вашей работы, — одним словом, вам двери будут открыты всюду. Не могу я разрешить вам только одного: какого бы то ни было общения с политическими, так как разрешать вам это я не имею никакого права.
В старом руднике, где они работают, пласт не выше аршина, место разработки находится в 230 саж. от выхода, верхний слой пласта дает сильную течь, отчего работать приходится в постоянной сырости; живут они на собственном продовольствии, в помещении, которое
во много раз хуже
тюрьмы.
Средний возраст только что осужденного каторжного мне не известен, но, судя по возрастному составу ссыльного населения в настоящее время, он должен быть не меньше 35 лет; если к этому прибавить среднюю продолжительность каторги 8-10 лет и если принять еще
во внимание, что на каторге человек старится гораздо раньше, чем при обыкновенных условиях, то станет очевидным, что при буквальном исполнении судебного приговора и при соблюдении «Устава», со строгим заключением в
тюрьме, с работами под военным конвоем и проч., не только долгосрочные, но и добрая половина краткосрочных поступала бы в колонию с уже утраченными колонизаторскими способностями.
Да и непрактичны эти меры: во-первых, они всегда ложатся гнетом на население, неповинное в бегах, и, во-вторых, заключение в крепко устроенной
тюрьме, кандалы, всякого рода карцеры, темные и тачки делают человека неспособным к работе.
Из приказов мы узнаем, что один старший надзиратель из рядовых, будучи дежурным в
тюрьме, позволил себе пойти в женский барак через окно, отогнув предварительно гвозди, с целями романтического свойства, а другой
во время своего дежурства в час ночи допустил рядового, тоже надзирателя, в одиночное помещение, где содержатся арестованные женщины.
Составили протокол и обвинили
во всем бурю, между тем на другой же день стали находить в
тюрьме у каторжных пропавшие вещи.
Так как в районе каждой
тюрьмы мне приходилось прежде всего пользоваться канцелярским материалом для справок и услугами грамотных людей, то
во всем Тымовском округе, и особенно в Рыковском, я не мог не заметить на первых порах того обстоятельства, что здешние писаря хорошо подготовлены и дисциплинированны, как будто прошли специальную школу; подворные описи и алфавиты они ведут в образцовом порядке.
Дуйская
тюрьма меньше, старее и
во много раз грязнее Александровской.
Пожалуйста, когда будешь писать Горбачевскому, спроси его, за что он перестал ко мне писать.
Во всех письмах он неимоверно хандрил — наконец, вовсе замолчал. Не понимаю, что ему за неволя оставаться сторожем нашей
тюрьмы. Зачем не перепросился в окрестности Иркутска, где товарищи его Борисовы.
Слушая этот горький рассказ, я сначала решительно как будто не понимал слов рассказчика, — так далека от меня была мысль, что Пушкин должен умереть
во цвете лет, среди живых на него надежд. Это был для меня громовой удар из безоблачного неба — ошеломило меня, а вся скорбь не вдруг сказалась на сердце. — Весть эта электрической искрой сообщилась в
тюрьме —
во всех кружках только и речи было, что о смерти Пушкина — об общей нашей потере, но в итоге выходило одно: что его не стало и что не воротить его!
Без всякого лечения я бы очень и давно хотел бы побывать у вас, но, кажется, и самое двадцатилетнее гражданство всех возможных
тюрем и изгнаний не доставит возможности повидаться с соседями. Проситься не хочу: не из гордости, а по какому-то нежеланию заставить склонять свое имя
во всех инстанциях. Лучше всего бы вам собраться в Ялуторовск…
— Случай подвернулся! Гулял я, а уголовники начали надзирателя бить. Там один есть такой, из жандармов, за воровство выгнан, — шпионит, доносит, жить не дает никому! Бьют они его, суматоха, надзиратели испугались, бегают, свистят. Я вижу — ворота открыты, площадь, город. И пошел не торопясь… Как
во сне. Отошел немного, опомнился — куда идти? Смотрю — а ворота
тюрьмы уже заперты…
К фонарю подходит фонарщик — днем, лампы чистить, — ставит лестницу к стене, влез, зацепил за гребень стены крючья веревочной лестницы, спустил ее
во двор
тюрьмы и — марш!
— Видите ли, Ниловна, это вам тяжело будет слышать, но я все-таки скажу: я хорошо знаю Павла — из
тюрьмы он не уйдет! Ему нужен суд, ему нужно встать
во весь рост, — он от этого не откажется. И не надо! Он уйдет из Сибири.
Махоркин два раза
во время своего содержания в
тюрьме исполнял свои обязанности, оба раза в отъезде, так как не находилось людей, которые бы исполняли то, что присуживали судьи.
— Как не быть-с! вот хоть бы здесь купец есть, Иван Мелентьев прозывается, — ну, этот точно что человек, однако, видно, ему не рука — по той причине, что этому архиерею, будь он хошь семи пядей
во лбу, годик, много два поцарствовать, а потом, известно, в
тюрьме же гнить придется.
Известно давно, что у всех арестантов в мире и
во все века бывало два непобедимых влечения. Первое: войти
во что бы то ни стало в сношение с соседями, друзьями по несчастью; и второе — оставить на стенах
тюрьмы память о своем заключении. И Александров, послушный общему закону, тщательно вырезал перочинным ножичком на деревянной стене: «26 июня 1889 г. здесь сидел обер-офицер Александров, по злой воле дикого Берди-Паши, чья глупость — достояние истории».
— О, мы с Аггеем Никитичем натворили чудес много! — отвечал Сверстов, ероша свою курчавую голову. — Во-первых, Тулузова посадили в
тюрьму…
Но по приезде всего этого общества в острог им объявили, что
во внутренность
тюрьмы, за исключением жены осужденного, никого не велено пускать.
У многих из них появились слезы на глазах, но поспешивший в коридор смотритель, в отставном военном вицмундире и с сильно пьяной рожей, велел, во-первых, арестантам разойтись по своим местам, а потом, войдя в нумер к Лябьеву, объявил последнему, что петь в
тюрьме не дозволяется.
Колычевы, давно уже сидевшие в
тюрьме и пытаемые Малютой, частью сознались
во взводимой на них измене, частью были, по мнению Иоанна, достаточно уличены друзьями их и холопами, которые, не выдержав пытки, на них показывали.
Мы верим в то, что уголовный закон Ветхого Завета: око за око, зуб за зуб — отменен Иисусом Христом и что по Новому Завету всем его последователям проповедуется прощение врагам вместо мщения,
во всех случаях без исключения. Вымогать же насилием деньги, запирать в
тюрьму, ссылать или казнить, очевидно, не есть прощение обид, а мщение.
Довод этот неоснователен потому, что если мы позволим себе признать каких-либо людей злодеями особенными (ракà), то, во-первых, мы этим уничтожаем весь смысл христианского учения, по которому все мы равны и братья как сыны одного отца небесного; во-вторых, потому, что если бы и было разрешено богом употреблять насилие против злодеев, то так как никак нельзя найти того верного и несомненного определения, по которому можно наверное узнать злодея от незлодея, то каждый человек или общество людей стало бы признавать взаимно друг друга злодеями, что и есть теперь; в-третьих, потому, что если бы и было возможно несомненно узнавать злодеев от незлодеев, то и тогда нельзя бы было в христианском обществе казнить или калечить, или запирать в
тюрьмы этих злодеев, потому что в христианском обществе некому бы было исполнять это, так как каждому христианину, как христианину, предписано не делать насилия над злодеем.
Земский начальник сделал распоряжение о том, чтобы посадить
во всей деревне из каждого двора по одной женщине в
тюрьму («холодную»).