Неточные совпадения
Артемий Филиппович. О! насчет врачеванья мы
с Христианом Ивановичем
взяли свои меры: чем ближе к натуре, тем лучше, — лекарств дорогих мы не употребляем. Человек простой: если умрет, то и так умрет; если выздоровеет, то и так выздоровеет. Да и Христиану Ивановичу затруднительно было б
с ними изъясняться: он по-русски ни
слова не знает.
Стародум(читает). «…Я теперь только узнал… ведет в Москву свою команду… Он
с вами должен встретиться… Сердечно буду рад, если он увидится
с вами…
Возьмите труд узнать образ мыслей его». (В сторону.) Конечно. Без того ее не выдам… «Вы найдете… Ваш истинный друг…» Хорошо. Это письмо до тебя принадлежит. Я сказывал тебе, что молодой человек, похвальных свойств, представлен…
Слова мои тебя смущают, друг мой сердечный. Я это и давеча приметил и теперь вижу. Доверенность твоя ко мне…
Всё это было прекрасно, но Вронский знал, что в этом грязном деле, в котором он хотя и принял участие только тем, что
взял на
словах ручательство зa Веневского, ему необходимо иметь эти 2500, чтоб их бросить мошеннику и не иметь
с ним более никаких разговоров.
Он начал говорить, желал найти те
слова, которые могли бы не то что разубедить, но только успокоить ее. Но она не слушала его и ни
с чем не соглашалась. Он нагнулся к ней и
взял ее сопротивляющуюся руку. Он поцеловал ее руку, поцеловал волосы, опять поцеловал руку, — она всё молчала. Но когда он
взял ее обеими руками за лицо и сказал: «Кити!» — вдруг она опомнилась, поплакала и примирилась.
— Управитель так и оторопел, говорит: «Что вам угодно?» — «А! говорят, так вот ты как!» И вдруг,
с этим
словом, перемена лиц и физиогномии… «За делом! Сколько вина выкуривается по именью? Покажите книги!» Тот сюды-туды. «Эй, понятых!»
Взяли, связали, да в город, да полтора года и просидел немец в тюрьме.
Хозяйка очень часто обращалась к Чичикову
с словами: «Вы ничего не кушаете, вы очень мало
взяли».
Герой наш, по обыкновению, сейчас вступил
с нею в разговор и расспросил, сама ли она держит трактир, или есть хозяин, и сколько дает доходу трактир, и
с ними ли живут сыновья, и что старший сын холостой или женатый человек, и какую
взял жену,
с большим ли приданым или нет, и доволен ли был тесть, и не сердился ли, что мало подарков получил на свадьбе, —
словом, не пропустил ничего.
Купец, который на рысаке был помешан, улыбался на это
с особенною, как говорится, охотою и, поглаживая бороду, говорил: «Попробуем, Алексей Иванович!» Даже все сидельцы [Сиделец — приказчик, продавец в лавке.] обыкновенно в это время, снявши шапки,
с удовольствием посматривали друг на друга и как будто бы хотели сказать: «Алексей Иванович хороший человек!»
Словом, он успел приобресть совершенную народность, и мнение купцов было такое, что Алексей Иванович «хоть оно и
возьмет, но зато уж никак тебя не выдаст».
— Да, мой друг, — продолжала бабушка после минутного молчания,
взяв в руки один из двух платков, чтобы утереть показавшуюся слезу, — я часто думаю, что он не может ни ценить, ни понимать ее и что, несмотря на всю ее доброту, любовь к нему и старание скрыть свое горе — я очень хорошо знаю это, — она не может быть
с ним счастлива; и помяните мое
слово, если он не…
Сказав
с Карлом Иванычем еще несколько
слов о понижении барометра и приказав Якову не кормить собак,
с тем чтобы на прощанье выехать после обеда послушать молодых гончих, папа, против моего ожидания, послал нас учиться, утешив, однако, обещанием
взять на охоту.
Раскольников молча
взял немецкие листки статьи,
взял три рубля и, не сказав ни
слова, вышел. Разумихин
с удивлением поглядел ему вслед. Но, дойдя уже до первой линии, Раскольников вдруг воротился, поднялся опять к Разумихину и, положив на стол и немецкие листы и три рубля, опять-таки ни
слова не говоря, пошел вон.
«Я, конечно, говорит, Семен Захарыч, помня ваши заслуги, и хотя вы и придерживались этой легкомысленной слабости, но как уж вы теперь обещаетесь, и что сверх того без вас у нас худо пошло (слышите, слышите!), то и надеюсь, говорит, теперь на ваше благородное
слово», то есть все это, я вам скажу,
взяла да и выдумала, и не то чтоб из легкомыслия, для одной похвальбы-с!
— Уйду-с, но одно только последнее
слово! — проговорил он, уже почти совсем не владея собою, — ваша мамаша, кажется, совершенно забыла, что я решился вас
взять, так сказать, после городской молвы, разнесшейся по всему околотку насчет репутации вашей.
Я прервал его речь вопросом: сколько у меня всего-на-все денег? «Будет
с тебя, — отвечал он
с довольным видом. — Мошенники как там ни шарили, а я все-таки успел утаить». И
с этим
словом он вынул из кармана длинный вязаный кошелек, полный серебра. «Ну, Савельич, — сказал я ему, — отдай же мне теперь половину; а остальное
возьми себе. Я еду в Белогорскую крепость».
— Нет, Василиса Егоровна, — продолжал комендант, замечая, что
слова его подействовали, может быть, в первый раз в его жизни. — Маше здесь оставаться не гоже. Отправим ее в Оренбург к ее крестной матери: там и войска и пушек довольно, и стена каменная. Да и тебе советовал бы
с нею туда же отправиться; даром что ты старуха, а посмотри, что
с тобою будет, коли
возьмут фортецию приступом.
Я сидел погруженный в глубокую задумчивость, как вдруг Савельич прервал мои размышления. «Вот, сударь, — сказал он, подавая мне исписанный лист бумаги, — посмотри, доносчик ли я на своего барина и стараюсь ли я помутить сына
с отцом». Я
взял из рук его бумагу: это был ответ Савельича на полученное им письмо. Вот он от
слова до
слова...
Возьмет он руку, к сердцу жмет,
Из глубины души вздохнет,
Ни
слова вольного, и так вся ночь проходит,
Рука
с рукой, и глаз
с меня не сводит. —
Смеешься! можно ли! чем повод подала
Тебе я к хохоту такому!
Василий Иванович вдруг побледнел весь и, ни
слова не говоря, бросился в кабинет, откуда тотчас же вернулся
с кусочком адского камня в руке. Базаров хотел было
взять его и уйти.
Народу было пропасть, и в кавалерах не было недостатка; штатские более теснились вдоль стен, но военные танцевали усердно, особенно один из них, который прожил недель шесть в Париже, где он выучился разным залихватским восклицаньям вроде: «Zut», «Ah fichtrrre», «Pst, pst, mon bibi» [«Зют», «Черт
возьми», «Пст, пст, моя крошка» (фр.).] и т.п. Он произносил их в совершенстве,
с настоящим парижским шиком,и в то же время говорил «si j’aurais» вместо «si j’avais», [Неправильное употребление условного наклонения вместо прошедшего: «если б я имел» (фр.).] «absolument» [Безусловно (фр.).] в смысле: «непременно»,
словом, выражался на том великорусско-французском наречии, над которым так смеются французы, когда они не имеют нужды уверять нашу братью, что мы говорим на их языке, как ангелы, «comme des anges».
— Не стану спрашивать вас: почему, но скажу прямо: решению вашему не верю-с! Путь, который я вам указал, — путь жертвенного служения родине, — ваш путь. Именно: жертвенное служение, — раздельно повторил он. — Затем, — вы свободны… в пределах Москвы. Мне следовало бы
взять с вас подписку о невыезде отсюда, — это ненадолго! Но я удовлетворюсь вашим
словом — не уедете?
«Вот ничего и нет! Вот он
взял назад неосторожное
слово, и сердиться не нужно!.. Вот и хорошо… теперь покойно… Можно по-прежнему говорить, шутить…» — думала она и сильно рванула мимоходом ветку
с дерева, оторвала губами один листок и потом тотчас же бросила и ветку и листок на дорожку.
Чрез две недели Штольц уже уехал в Англию,
взяв с Обломова
слово приехать прямо в Париж. У Ильи Ильича уже и паспорт был готов, он даже заказал себе дорожное пальто, купил фуражку. Вот как подвинулись дела.
Несколько лет назад в Петербург приехала маленькая старушка-помещица, у которой было, по ее
словам, «вопиющее дело». Дело это заключалось в том, что она по своей сердечной доброте и простоте, чисто из одного участия, выручила из беды одного великосветского франта, — заложив для него свой домик, составлявший все достояние старушки и ее недвижимой, увечной дочери да внучки. Дом был заложен в пятнадцати тысячах, которые франт полностию
взял,
с обязательством уплатить в самый короткий срок.
— Как прощальный! —
с испугом перебила она, — я слушать не хочу! Вы едете теперь, когда мы… Не может быть! Вы пошутили: жестокая шутка! Нет, нет, скорей засмейтесь,
возьмите назад ужасные
слова!..
Чего это ей стоило? Ничего! Она знала, что тайна ее останется тайной, а между тем молчала и как будто умышленно разжигала страсть. Отчего не сказала? Отчего не дала ему уехать, а просила остаться, когда даже он велел… Егорке принести
с чердака чемодан? Кокетничала — стало быть, обманывала его! И бабушке не велела сказывать, честное
слово взяла с него — стало быть, обманывает и ее, и всех!
Порешив
с этим пунктом, я непременно, и уже настоятельно, положил замолвить тут же несколько
слов в пользу Анны Андреевны и, если возможно,
взяв Катерину Николаевну и Татьяну Павловну (как свидетельницу), привезти их ко мне, то есть к князю, там помирить враждующих женщин, воскресить князя и… и… одним
словом, по крайней мере тут, в этой кучке, сегодня же, сделать всех счастливыми, так что оставались бы лишь один Версилов и мама.
Теперь сделаю резюме: ко дню и часу моего выхода после болезни Ламберт стоял на следующих двух точках (это-то уж я теперь наверно знаю): первое,
взять с Анны Андреевны за документ вексель не менее как в тридцать тысяч и затем помочь ей напугать князя, похитить его и
с ним вдруг обвенчать ее — одним
словом, в этом роде. Тут даже составлен был целый план; ждали только моей помощи, то есть самого документа.
Раз я протянул руку к бутылке
с красным вином; рябой вдруг
взял бутылку хересу и подал мне, до тех пор не сказав со мною
слова.
— Приехала домой, — продолжала Маслова, уже смелее глядя на одного председателя, — отдала хозяйке деньги и легла спать. Только заснула — наша девушка Берта будит меня. «Ступай, твой купец опять приехал». Я не хотела выходить, но мадам велела. Тут он, — она опять
с явным ужасом выговорила это
слово: он, — он всё поил наших девушек, потом хотел послать еще за вином, а деньги у него все вышли. Хозяйка ему не поверила. Тогда он меня послал к себе в номер. И сказал, где деньги и сколько
взять. Я и поехала.
— Вообразите, я его уже четыре дня вожу
с собою, — продолжал он, немного как бы растягивая лениво
слова, но безо всякого фатовства, а совершенно натурально. — Помните,
с тех пор, как ваш брат его тогда из коляски вытолкнул и он полетел. Тогда он меня очень этим заинтересовал, и я
взял его в деревню, а он все теперь врет, так что
с ним стыдно. Я его назад везу…
Одним
словом, можно бы было надеяться даже-де тысяч на шесть додачи от Федора Павловича, на семь даже, так как Чермашня все же стоит не менее двадцати пяти тысяч, то есть наверно двадцати восьми, «тридцати, тридцати, Кузьма Кузьмич, а я, представьте себе, и семнадцати от этого жестокого человека не выбрал!..» Так вот я, дескать, Митя, тогда это дело бросил, ибо не умею
с юстицией, а приехав сюда, поставлен был в столбняк встречным иском (здесь Митя опять запутался и опять круто перескочил): так вот, дескать, не пожелаете ли вы, благороднейший Кузьма Кузьмич,
взять все права мои на этого изверга, а сами мне дайте три только тысячи…
Видишь, я его давеча надула и
с него честное
слово взяла, чтобы мне верил, а я налгала.
Наконец пробило одиннадцать, и он твердо и окончательно решил, что если чрез десять минут «проклятая» Агафья не воротится, то он уйдет со двора, ее не дождавшись, разумеется
взяв с «пузырей»
слово, что они без него не струсят, не нашалят и не будут от страха плакать.
— «Нет, нет, я
с вас
слово взяла, я должна умереть… ты мне обещал… ты мне сказал…» Горько было мне, по многим причинам горько.
Разговаривая
с ними, он обыкновенно глядит на них сбоку, сильно опираясь щекою в твердый и белый воротник, или вдруг
возьмет да озарит их ясным и неподвижным взором, помолчит и двинет всею кожей под волосами на голове; даже
слова иначе произносит и не говорит, например: «Благодарю, Павел Васильич», или: «Пожалуйте сюда, Михайло Иваныч», а: «Боллдарю, Палл Асилич», или: «Па-ажалте сюда, Михал Ваныч».
Вот и
взяли с отца
слово отступиться от земли и благодарить еще велели, что живого отпустили.
Залезть на дерево! Эта глупая мысль всегда первой приходит в голову заблудившемуся путнику. Я сейчас же отогнал ее прочь. Действительно, на дереве было бы еще холоднее, и от неудобного положения стали бы затекать ноги. Зарыться в листья! Это не спасло бы меня от дождя, но, кроме того, легко простудиться. Как я ругал себя за то, что не
взял с собой спичек. Я мысленно дал себе
слово на будущее время не отлучаться без них от бивака даже на несколько метров.
Понаслаждался, послушал, как дамы убиваются, выразил три раза мнение, что «это безумие»-то есть, не то, что дамы убиваются, а убить себя отчего бы то ни было, кроме слишком мучительной и неизлечимой физической болезни или для предупреждения какой-нибудь мучительной неизбежной смерти, например, колесования; выразил это мнение каждый раз в немногих, но сильных
словах, по своему обыкновению, налил шестой стакан, вылил в него остальные сливки,
взял остальное печенье, — дамы уже давно отпили чай, — поклонился и ушел
с этими материалами для финала своего материального наслаждения опять в кабинет, уже вполне посибаритствовать несколько, улегшись на диване, на каком спит каждый, но который для него нечто уже вроде капуанской роскоши.
Соседи, завтракая, разговорились довольно дружелюбно. Муромский попросил у Берестова дрожек, ибо признался, что от ушибу не был он в состоянии доехать до дома верхом. Берестов проводил его до самого крыльца, а Муромский уехал не прежде, как
взяв с него честное
слово на другой же день (и
с Алексеем Ивановичем) приехать отобедать по-приятельски в Прилучино. Таким образом вражда старинная и глубоко укоренившаяся, казалось, готова была прекратиться от пугливости куцей кобылки.
Велел и жду тебя; велел и жду.
Пойдем к царю! А я веночек новый
Сплела себе, смотри. Пригожий Лель,
Возьми с собой! Обнимемся! Покрепче
Прижмусь к тебе от страха. Я дрожу,
Мизгирь меня пугает: ищет, ловит,
И что сказал, послушай! Что Снегурка
Его жена. Ну, статочное ль дело:
Снегурочка жена? Какое
словоНескладное!
Это было невозможно; думая остаться несколько времени в Перми, я накупил всякой всячины, надобно было продать хоть за полцены, После разных уклончивых ответов губернатор разрешил мне остаться двое суток,
взяв слово, что я не буду искать случая увидеться
с другим сосланным.
Исправник
взял с собой команду и поехал осаждать черемисов
словом божиим. Несколько деревень были окрещены. Апостол Курбановский отслужил молебствие и отправился смиренно получать камилавку. Апостолу татарину правительство прислало Владимирский крест за распространение христианства!
Убедившись из расспросов, что эта женщина расторопная, что она может понимать
с первого
слова, да и сама за
словом в карман не полезет, матушка без дальних рассуждений
взяла ее в Малиновец, где и поставила смотреть за женской прислугой и стеречь господское добро.
История эта состояла в следующем: мужик пахал поле и выпахал железный казанок (котел)
с червонцами. Он тихонько принес деньги домой и зарыл в саду, не говоря никому ни
слова. Но потом не утерпел и доверил тайну своей бабе,
взяв с нее клятву, что она никому не расскажет. Баба, конечно, забожилась всеми внутренностями, но вынести тяжесть неразделенной тайны была не в силах. Поэтому она отправилась к попу и, когда тот разрешил ее от клятвы, выболтала все на духу.
Отца мы застали живым. Когда мы здоровались
с ним, он не мог говорить и только смотрел глазами, в которых виднелись страдание и нежность. Мне хотелось чем-нибудь выразить ему, как глубоко я люблю его за всю его жизнь и как чувствую его горе. Поэтому, когда все вышли, я подошел к его постели,
взял его руку и прильнул к ней губами, глядя в его лицо. Губы его зашевелились, он что-то хотел сказать. Я наклонился к нему и услышал два
слова...
— Вот хоть бы
взять ваше сальное дело, Тарас Семеныч: его песенка тоже спета, то есть в настоящем его виде. Вот у вас горит керосиновая лампа — вот где смерть салу. Теперь керосин все: из него будут добывать все смазочные масла; остатки пойдут на топливо. Одним
словом, громаднейшее дело. И все-таки есть выход… Нужно основать стеариновую фабрику
с попутным производством разных химических продуктов, маргариновый завод. И всего-то будет стоить около миллиона. Хотите, я сейчас подсчитаю?
В другой раз Анфуса Гавриловна отвела бы душеньку и побранила бы и дочерей и зятьев, да опять и нельзя: Полуянова ругать — битого бить, Галактиона — дочери досадить, Харитину —
с непокрытой головы волосы драть, сына Лиодора — себя изводить. Болело материнское сердце день и ночь, а
взять не
с кого. Вот и сейчас, налетела Харитина незнамо зачем и сидит, как зачумленная. Только и радости, что суслонский писарь, который все-таки разные
слова разговаривает и всем старается угодить.
Яша(Любови Андреевне). Любовь Андреевна! Позвольте обратиться к вам
с просьбой, будьте так добры! Если опять поедете в Париж, то
возьмите меня
с собой, сделайте милость. Здесь мне оставаться положительно невозможно. (Оглядываясь, вполголоса.) Что ж там говорить, вы сами видите, страна необразованная, народ безнравственный, притом скука, на кухне кормят безобразно, а тут еще Фирс этот ходит, бормочет разные неподходящие
слова.
Возьмите меня
с собой, будьте так добры!
— Два
слова, — прошептал другой голос в другое ухо князя, и другая рука
взяла его
с другой стороны под руку. Князь
с удивлением заметил страшно взъерошенную, раскрасневшуюся, подмигивающую и смеющуюся фигуру, в которой в ту же минуту узнал Фердыщенка, бог знает откуда взявшегося.
— Да за что же, черт
возьми! Что вы там такое сделали? Чем понравились? Послушайте, — суетился он изо всех сил (все в нем в эту минуту было как-то разбросано и кипело в беспорядке, так что он и
с мыслями собраться не мог), — послушайте, не можете ли вы хоть как-нибудь припомнить и сообразить в порядке, о чем вы именно там говорили, все
слова,
с самого начала? Не заметили ли вы чего, не упомните ли?