Неточные совпадения
В Ванкувере Грэя поймало письмо
матери, полное слез и страха. Он ответил: «Я знаю. Но если бы ты видела, как я; посмотри моими глазами. Если бы ты слышала, как я; приложи к уху раковину: в ней шум
вечной волны; если бы ты любила, как я, — все, в твоем письме я нашел бы, кроме любви и чека, — улыбку…» И он продолжал плавать, пока «Ансельм» не прибыл с грузом в Дубельт, откуда, пользуясь остановкой, двадцатилетний Грэй отправился навестить замок.
Утешься, добрая
мать: твой сын вырос на русской почве — не в будничной толпе, с бюргерскими коровьими рогами, с руками, ворочающими жернова. Вблизи была Обломовка: там
вечный праздник! Там сбывают с плеч работу, как иго; там барин не встает с зарей и не ходит по фабрикам около намазанных салом и маслом колес и пружин.
Мать его, еще почти молодая женщина, лет сорока с небольшим, была такая же живая и веселая, как он, но с большим запасом практического смысла. Между ею и сыном была
вечная комическая война на словах.
В юности он приезжал не раз к
матери, в свое имение, проводил время отпуска и уезжал опять, и наконец вышел в отставку, потом приехал в город, купил маленький серенький домик, с тремя окнами на улицу, и свил себе тут
вечное гнездо.
— Нет, слушай дальше… Предположим, что случилось то же с дочерью. Что теперь происходит?.. Сыну родители простят даже в том случае, если он не женится на
матери своего ребенка, а просто выбросит ей какое-нибудь обеспечение. Совсем другое дело дочь с ее ребенком… На нее обрушивается все: гнев семьи, презрение общества. То, что для сына является только неприятностью, для дочери
вечный позор… Разве это справедливо?
Вечные тревоги, мучительная борьба с холодом и голодом, тоскливое уныние
матери, хлопотливое отчаяние отца, грубые притеснения хозяев и лавочника — все это ежедневное, непрерывное горе развило в Тихоне робость неизъяснимую: при одном виде начальника он трепетал и замирал, как пойманная птичка.
Гаев(негромко, как бы декламируя). О природа, дивная, ты блещешь
вечным сиянием, прекрасная и равнодушная, ты, которую мы называем
матерью, сочетаешь в себе бытие и смерть, ты живишь и разрушаешь…
Бедная
мать! Слепота ее ребенка стала и ее
вечным, неизлечимым недугом. Он сказался и в болезненно преувеличенной нежности, и в этом всю ее поглотившем чувстве, связавшем тысячью невидимых струн ее изболевшее сердце с каждым проявлением детского страдания. По этой причине то, что в другой вызвало бы только досаду, — это странное соперничество с хохлом-дударем, — стало для нее источником сильнейших, преувеличенно-жгучих страданий.
Она томилась, рвалась, выплакала все глаза, отстояла колени, молясь теплой заступнице мира холодного, просила ее спасти его и дать ей силы совладать с страданием
вечной разлуки и через два месяца стала навещать старую знакомую своей
матери, инокиню Серафиму, через полгода совсем переселилась к ней, а еще через полгода, несмотря ни на просьбы и заклинания семейства, ни на угрозы брата похитить ее из монастыря силою, сделалась сестрою Агниею.
Отец на него не имел никакого влияния, и если что в нем отражалось от его детской семейной жизни, то это разве влияние
матери, которая жила
вечными упованиями на справедливость рока.
Сначала Волков приставал, чтоб я подарил ему Сергеевку, потом принимался торговать ее у моего отца; разумеется, я сердился и говорил разные глупости; наконец, повторили прежнее средство, еще с большим успехом: вместо указа о солдатстве сочинили и написали свадебный договор, или рядную, в которой было сказано, что мой отец и
мать, с моего согласия, потому что Сергеевка считалась моей собственностью, отдают ее в приданое за моей сестрицей в
вечное владение П. Н. Волкову.
Держать в руках свое первое признанное сочинение, вышедшее на прекрасной глянцевитой бумаге, видеть свои слова напечатанными черным,
вечным, несмываемым шрифтом, ощущать могучий запах типографской краски… что может сравниться с этим удивительным впечатлением, кроме (конечно, в слабой степени) тех неописуемых блаженных чувств, которые испытывает после страшных болей впервые родившая молодая
мать, когда со слабою прелестною улыбкой показывает мужу их младенца-первенца.
Вследствие всего этого мы передаем души свои богу, веруя тому, что сказано, что тот, кто оставит дома и братьев и сестер, или отца, или
мать, или жену, или детей, или поля ради Христа, получит во сто раз больше и наследует жизнь
вечную.
Изливал он елей и возжигал курение Изиде и Озири-су египетским, брату и сестре, соединившимся браком еще во чреве
матери своей и зачавшим там бога Гора, и Деркето, рыбообразной богине тирской, и Анубису с собачьей головой, богу бальзамирования, и вавилонскому Оанну, и Дагону филистимскому, и Арденаго ассирийскому, и Утсабу, идолу ниневийскому, и мрачной Кибелле, и Бэл-Меродоху, покровителю Вавилона — богу планеты Юпитер, и халдейскому Ору — богу
вечного огня, и таинственной Омороге — праматери богов, которую Бэл рассек на две части, создав из них небо и землю, а из головы — людей; и поклонялся царь еще богине Атанаис, в честь которой девушки Финикии, Лидии, Армении и Персии отдавали прохожим свое тело, как священную жертву, на пороге храмов.
Колесница остановилась на Великой площади… Граждане обнимали воинов, слезы текли из глаз их. Марфа подала руку Михаилу с видом сердечного дружелюбия; он не мог идти: чиновники взнесли его на железные ступени Вадимова места. Посадница открыла тело убитого Мирослава… На бледном лице его изображалось
вечное спокойствие смерти… «Счастливый юноша!» — произнесла она тихим голосом и спешила внимать Храброму Михаилу. Ксения обливала слезами хладные уста своего друга, но сказала
матери: «Будь покойна: я дочь твоя!»
О Гончаровой не упоминалось вовсе, и я о ней узнала только взрослой. Жизнь спустя горячо приветствую такое умолчание
матери. Мещанская трагедия обретала величие мифа. Да, по существу, третьего в этой дуэли не было. Было двое: любой и один. То есть
вечные действующие лица пушкинской лирики: поэт — и чернь. Чернь, на этот раз в мундире кавалергарда, убила — поэта. А Гончарова, как и Николай I, — всегда найдется.
Внезапно она почувствовала такую глубокую внутреннюю тоску, такое щемящее сознание своего
вечного одиночества, что ей захотелось плакать. Она вспомнила свою
мать, братьев, меньшую сестру. Разве и они не так же чужды ей, как чужд этот красивый брюнет с нежной улыбкой и ласковыми глазами, который называется ее мужем? Разве сможет она когда-нибудь так взглянуть на мир, как они глядят, увидеть то, что они видят, почувствовать, что они чувствуют?..
— «Преподобным отцам и пречестным
матерям, подвигом добрым
вечного ради спасения подвизающимся, сущим во святых обителях Керженских и Чернораменских, иде же православие сияет, яко светило.
Едва показалась на крыльце
мать Манефа, пришлые богомольцы стали ей кланяться, и далеко разносились сотни голосов, благодаривших гостеприимную игуменью и желавших ей со всей обителью доброго здравия и
вечного спасения.
Земля — общая нам
мать; она кормит нас, дает нам приют, радует и любовно обогревает нас; с минуты рождения и пока мы не успокоимся
вечным сном на ее материнской груди, она постоянно своими нежными объятиями лелеет нас.
И радость этой встречи при рождении, когда мгновенно загорается чувство
матери и отца, не имеет на человеческом языке достойных слов, но так говорится о ней в
Вечной Книге, в прощальной беседе Спасителя: «Женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что пришел час ее; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что родился человек в мир» (Ио. 16:21).
Он извлек
вечную природу, как отца
вечного рождения: потому неправильно делают те, кто почитают и молятся внешней
Матери Христа как
Матери Бога.
— Не лгу, благодетель, — горячо сказала Таифа. — Есть хромые души, что паче Бога и отеческой веры возлюбили широкое, пространное житие, мало помышляя о
вечном спасении. Осиновские
матери к единоверью склоняются, и в Керженском скиту сам отец Тарасий начал прихрамывать.
Для моих родных и домашних навсегда осталось тайною: как я очутился за окном. Прислуга, смотрению которой я был поручен, уверяла, что меня сманул и вытянул за окно бес; отец мой уверял, что виною всему мое фантазерство и распущенность, за которые моя
мать терпела
вечные гонения; а
мать… она ничего не говорила и только плакала надо мною и шептала...
Образ
вечного преображения материнства дан в Божьей
Матери.
"Болезный!" — подумал Теркин крестьянским словом, каким, бывало, его приемная
мать жалела его, когда он, мальчиком, заболевал. Но ему отрадно стало от этого, — конечно, предсмертного — свидания с Аршауловым. Ничто не сокрушило веры энтузиаста: ни последний градус чахотки, ни та
вечная кладенецкая сумятица, про какую он сейчас так самоотверженно и пылко высказался.
В этом письме светлейший уведомлял ее, что ввиду дурного на нее влияния ее
матери он отправил ее на
вечное заключение в монастырь. «В шкатулке, которая тебе будет передана, находятся деньги и подарки, за которые эта бессовестная женщина продавала твои ласки без твоего ведома. Вот какова твоя
мать, постарайся не быть на нее похожей, чтобы с тобой не случилось того же», — заключал письмо светлейший.
Итак, по учению йогов, то, чему люди, угнетенные страхом и бедствиями, по невежеству поклоняются под разными именами, есть в действительности сила, скопленная в каждом существе,
мать вечного блаженства» [См. Вивекананда, там же, с. 74.].
Дядя по
матери его, барон Балдуин Фюренгоф, один из богатейших лифляндских помещиков, был человек удивительный: он умел выбивать из копейки рубль комическою скупостью, необыкновенными ростовыми оборотами [Ростовые обороты — дача денег под проценты.] и
вечными процессами и успел еще при владении небольшим имением, доставшимся ему от
матери, составить себе значительный капитал.
Взгляды
матери понятны. Военная служба сопряжена с опасностями войны, и подставлять лоб единственного сына под пулю врага удел женщин-героинь, считавшихся единицами, имена которых на
вечные времена записаны на скрижалях всемирной истории.
— Это справедливо!.. — воскликнула молодая женщина. — Мой отец будет
вечным должником этой девочки, так как ничто в жизни не может заменить
мать. О, берегите ее, любите ее и приготовьте ей жизнь счастливую и веселую.
Дочь проводила
мать до места ее
вечного упокоения без слезинки в глазах и вернулась домой уже полновластной и единственной хозяйкой.
С тяжелым чувством вступил Яков Потапович под кров этого жилища своего благодетеля, где он провел свое детство и юность, где его несчастная сиротская доля освещалась тем светлым чувством любви к той, которая, быть может, теперь, несмотря на старания его несчастной
матери, не очнулась от своего глубокого обморока и заснула тем
вечным, могильным сном, которым веет и от стен ее родового жилища.
Отец убивался, он, как сумасшедший, рвался в могилу. Его удерживали несколько человек и почти насильно отвели от места
вечного успокоения
матери его детей. Плакал навзрыд и Пахомыч.
Смутно и неясно вспоминал он сравнительно недавнюю свою жизнь с
матерью в Варшаве, жизнь шумную, веселую —
вечный праздник.
Долго еще бедная
мать сидела перед ним, не спуская глаз с безжизненного, вытянувшегося тельца, как бы все ожидая, что оно пошевелится, и лишь когда убедилась в роковой истине, она осторожно оделась, будто боясь потревожить ее
вечный сон, тихо отворила дверь и вышла.
«И начал Петр говорить ему: вот мы оставили всё и последовали за тобой. Что нам будет? Иисус сказал в ответ: истинно говорю вам: нет никого, кто оставил бы дом, или братьев, или сестер, или отца, или
мать, или жену, или детей, или земли ради меня и евангелия и не получил бы ныне, во время сие, среди гонений, во сто крат более домов, и братьев, и сестер, и отцов, и
матерей, и детей, и земель, а в веке грядущем жизни
вечной» (Матф. XIX, 27—29; Марк. X, 28—30; Луки XVIII, 28—30).
Обманутый ложью поэтов, провозгласивших
вечную дружбу и любовь, я не хотел видеть того, что каждодневно наблюдает из окон своего жилища мой благосклонный читатель: как друзья, родные,
мать и жена, в видимом отчаянии и слезах, провожают на кладбище дорогого покойника и по истечении времени возвращаются обратно.