Неточные совпадения
Кудряш. Вота! Есть от чего с ума сходить! Только вы смотрите,
себе хлопот не наделайте, да и ее-то в беду не
введите! Положим, хоть
у нее муж и дурак, да свекровь-то больно люта.
Разбойники с своими конвойными вышли вниз в избу, а вместо их другие конвойные
ввели Елизавету Петрову. Она весело и улыбаясь вошла в комнату, занимаемую Вихровым; одета она была в нанковую поддевку, в башмаки; на голове
у ней был новый, нарядный платок.
Собой она была очень красивая брюнетка и стройна станом. Вихров велел солдату выйти и остался с ней наедине, чтобы она была откровеннее.
Поэтому, друг мой, ежели ты и видишь, что высший человек проштрафился, то имей в виду, что
у него всегда есть ответ: я, по должности своей, опыты производил! И все ему простится, потому что он и сам
себя давно во всем простил. Но тебе он никогда того не простит, что ты его перед начальством в сомнение или в погрешность
ввел.
А он, Прудентов, не раз-де указывал господину начальнику на таковые и даже предлагал-де
ввести в «Устав» особливый параграф такого-де содержания: «Всякий, желающий иметь разговор или собеседование
у себя на дому или в ином месте, обязывается накануне дать о сем знать в квартал, с приложением программы вопросов и ответов, и, по получении на сие разрешения, вызвав необходимое для разговора лицо, привести намерение свое в исполнение».
— А человек все так сам для
себя устроил, что ничего
у него натурального нет, а потому ему и ума много нужно. И самому чтобы в грех не впасть, и других бы в соблазн не
ввести. Так ли, батя?
Она сидела
у себя в кабинете, когда Литвинов вошел к ней. Его
ввела та же тринадцатилетняя девочка, которая накануне караулила его на лестнице. На столе перед Ириной стоял раскрытый полукруглый картон с кружевами; она рассеянно перебирала их одною рукой, в другой она держала письмо Литвинова. Она только что перестала плакать: ресницы ее смокли и веки припухли: на щеках виднелись следы неотертых слез. Литвинов остановился на пороге: она не заметила его входа.
И говорю это, знаете, так, что приятель мой легко мог заметить, что я не спокоен, потому что задыхаюсь, тороплюсь и волнуюсь, и чем это больше скрыть хочу, тем больше
себя, к досаде своей, высказываю и
ввожу его насчет
себя в сомнение, а тем
у него, разумеется, еще больше вопросы вызываю: «что ты, да на что тебе?»
Обращение со всеми — материнское… Н-да… Извольте понять: живёшь на земле, ни один чёрт даже и плюнуть на тебя не хочет, не то что зайти иногда и спросить — что, как, и вообще — какая жизнь? по душе она или по душу человеку? А начнёшь умирать — не только не позволяют, но даже в изъян
вводят себя. Бараки… вино… два с полтиной бутылка! Неужто нет
у людей догадки? Ведь бараки и вино большущих денег стоят. Разве эти самые деньги нельзя на улучшение жизни употреблять, — каждый год по нескольку?
Бургмейер(один). И этот обманул меня!..
У каждого из поденщиков моих есть, вероятно, кто-нибудь, кто его не продаст и не обокрадет, а около меня все враги!.. Все мои изменники и предатели! Мне страшно, наконец, становится жить! На кинжалах спокойно спать невозможно. Мне один богом ангел-хранитель был дан — жена моя, но я и той не сберег!.. Хоть бы, как гору сдвинуть, трудно было это, а я возвращу ее
себе… (Громко кричит.) Кто там есть!..
Введите ко мне опять этого Симху.
Ладно… поехали… подвез он меня к большущему дому… извозчика разделали… «Иди, говорит, за мной», и
ввел на самый верхний этаж, отворил двери, вошли: вижу, комната хорошая, хоть бы
у господ такая. Вдруг из-за перегородки выскакивает мамзелька в платье, ловкая такая,
собой красивая, и прямо чмок дядю в лоб. «Ах ты, суконное рыло! — подумал я. — Какое ему счастье выходит!» Поцеловавшись с моим благоприятелем, и мне ножкой шаркнула…
«Даждь дождь земле алчущей, спасе!» Раз от раза он все хватал это смелее и громче и очень этим угодил и крестьянам и духовенству, с представителями которого он еще более сошелся за столом, где опять несколько раз поднимался и пел: «Даждь дождь земле алчущей, спасе!» Этим Алымов
ввел у нас прошение о дожде в такое распространение, что после
у нас в доме все по целым дням пели: «Даждь дождь земле, спасе!» Но больше всех в этом упражнялись мы, дети: мы в своем молитвенном напряжении даже превзошли старших тем, что устроили
себе из няниных фартуков ризы, а из свивальников орари, и все облачились да пели: «Даждь дождь».
— Здравствуйте, миленькая моя! Какими вы судьбами забрели сюда? Ступайте к нам сюда, сюда, вот в эту комнату: это наша читальня! — тараторила Лидинька, таща Стрешневу за
собою. — Как
у нас тут прекрасно! Просто первый сорт! Пойдемте, поболтаемте, я вас с нашими познакомлю… Господа! вот вам Стрешнева, моя славнобубенская приятельница! — возгласила она в заключение своей болтовни,
введя Стрешневу в читальную комнату, где заседали три-четыре человека весьма разнообразной наружности.
У крыльца он велел человеку принять лошадь Синтяниной и,
введя ее в маленькую гостиную, попросил подождать. Генеральша осталась одна. Прошло несколько минут. Это ей было неприятно, и
у нее мелькнула мысль велеть подать свою лошадь и уехать, но в эту самую минуту в комнату вошел переодетый Горданов. Он извинился, что заставил
себя ждать, и спросил, чем может служить.
— Как же иначе-то?.. Ведь нельзя же так оставить все. Серафима теперь
у тетеньки… Как бы она меня там ни встретила, я туда поеду… Зачем же я ее буду
вводить в новые грехи? Вы войдите ей в душу. В ней страсть-то клокочет, быть может, еще сильнее. Что она, первым делом, скажет матери своей: Калерия довела меня до преступления и теперь живет
себе поживает на даче, добилась своего, выжила меня. В ее глазах я — змея подколодная.
Когда я с ней познакомился, я пришел в ужас от тех доводов, которыми составитель ее хотел убедить правительство."Мы, — стояло там, — когда
у нас власти хотели
вводить оспопрививание — наотрез отказались.
У нас перемерло больше тысячи человек, а мы все-таки оспопрививания не приняли!"Нетрудно было представить
себе — какой эффект произвел бы этот аргумент на рейхстаг.
Венчание происходило в церкви Пажеского корпуса, и по странной игре случая невесту
ввел в церковь тот самый государственный старец,
у кармана которого нашла
себе утешение балетная Маруся после разрыва с графом Белавиным.
— Может быть, — прибавил он, смутно понимая душевную тревогу своей крестной матери и желая ее и
себя утешить, — может быть, Настя, мы
введем его этим тельником в нашу веру. Господь знает, дар твой не будет ли
у него на груди, когда будешь стоять с ним в церкви под венцом.
Если вы наслушались рассказов о том, что хозяйки обкрадывают своих пансионерок,
вводят их в долги, держат их
у себя в неволе — это все фантазия, одна фантазия…
Истинные влюбленные похожи на скупщиков. Они ревниво охраняют сокровища своего чувства от посторонних взглядов, им кажется, что всякий, вошедший в «святая святых» их сердец, унесет с
собой часть этого сокровища или же, по крайней мере, обесценит его своим прикосновением. То же произошло с Машей и Костей на другой день после вырвавшегося
у них признания. Они стали осторожны при людях, и деланная холодность их отношений
ввела в заблуждение не только прислугу, но и самую Дарью Николаевну Салтыкову.
— Неужели вы не простили той сцены…
у меня, когда приезжая из Парижа особа так глупо повела
себя? Я, конечно, был кругом виноват в том, что
ввел вас в интимные подробности моей жизни…