Неточные совпадения
Они, конечно, сказали бы более, если бы
знали,
как слаба, мягка и податлива натура друга моего графа и
как силен и крепок я. Они многое сказали бы, если бы
знали,
как любил меня этот тщедушный человек и
как я его
не любил! Он первый предложил мне свою дружбу, и я первый сказал ему «ты», но с
какою разницей в тоне! Он, в припадке хороших чувств, обнял меня и робко попросил моей дружбы — я же, охваченный однажды чувством презрения, брезгливости, сказал ему...
—
Какое чудное видение! — воскликнул граф, хватая меня за руку. — Погляди!
Какая прелесть! Что это за девочка? Я и
не знал, что в моих лесах обитают такие наяды!
— Стало быть, вы
не будете смеяться… Мне вот
как хотелось бы умереть. Одеться в самое дорогое, модное платье,
какое я на днях видела на здешней богачке, помещице Шеффер, надеть на руки браслеты… Потом стать на самый верх Каменной Могилы и дать себя убить молнии так, чтобы все люди видели… Страшный гром,
знаете, и конец…
— Седина в бороду, а бес в ребро… Впрочем, брат, трудно
не влюбиться в эту девушку в красном, видя ее каждый день такой,
какой мы ее сегодня видели! Чертовски хорошенькая! Только
не по его рылу она… Он должен это понимать и
не ревновать так эгоистически… Люби, но
не мешай и другим, тем более, что
знаешь, что она
не про тебя писана… Этакий ведь старый болван!
— Приятного аппетита! — начал он. — Я пришел
узнать, ваше сиятельство,
не будет ли
каких приказаний?
— Будет вам, барабошка! — остановил я его медицинскую болтовню. — Неужели вы
не знаете,
как всё это скучно?
Он,
как артист,
не знает цены деньгам и невозмутимо жертвует своим комфортом и благами жизни кое-каким своим страстишкам, и оттого-то он дает впечатление человека неимущего, еле сводящего концы с концами…
— Я уже высказал вам свое предположение относительно того, что вы психопат. Теперь
не угодно ли выслушать доказательство?.. Я буду говорить откровенно, быть может, иногда несколько резко… вас покоробит от моих слов, но вы
не сердитесь, друже… Вы
знаете мои к вам чувства: люблю вас больше всех в уезде и уважаю… Говорю вам
не ради упрека и осуждений,
не для того, чтоб колоть вас. Будем оба объективны, друже… Станем рассматривать вашу психию беспристрастным оком,
как печенку или желудок…
— Например, вы являетесь однажды в нашу земскую управу, —
не знаю,
какое было у вас там дело, — и на вопрос председателя, отчего вас
не стало видно у Калининых, вы сказали…
—
Не кричите, щуренька, народ смотрит, — сказал я, обходя Павла Ивановича. — Прекратим этот разговор. Это бабий разговор… Скажу вам только три строчки, и будет с вас. Ездил я к Калининым, потому что скучал и интересовался Наденькой… Она очень интересная девица… Может быть, я и женился бы на ней, но,
узнав, что вы ранее меня попали в претенденты ее сердца,
узнав, что вы к ней неравнодушны, я порешил стушеваться… Жестоко было бы с моей стороны мешать такому хорошему малому,
как вы…
—
Какие вы, все мужчины, странные! И ничего вы
не понимаете! Вот, когда женитесь, так сами же будете сердиться, если жена ваша после венца придет к вам растрепкой. Я
знаю, Петр Егорыч
не нуждается, но все-таки неловко как-то с первого же раза себя
не хозяйкой показать…
—
Какие шутки!..
Не знаю даже, что тут такого удивительного, странного… — проговорила Оленька, надувая губки.
Если кто из бывших со мною в церкви найдет это описание неполным и
не совсем точным, тот пусть припишет эти промахи головной боли и названному душевному настроению, мешавшим мне наблюдать и подмечать… Конечно,
знай я тогда, что мне придется писать роман, я
не глядел бы в землю,
как в описываемое утро, и
не обратил бы внимания на головную боль!
—
Не знаю, кто его выпустил! — шепнул мне Урбенин. — Я велел его запереть… Голубчик, Сергей Петрович, будьте милостивы, выведите нас как-нибудь из неловкого положения! Как-нибудь!
— Теперь мне,
как говорится, море по колено! — бормотала она, идя со мной к дому и судорожно сжимая мой локоть. — Утром я
не знала, куда деваться от ужаса, а сейчас… сейчас, мой хороший великан, я
не знаю, куда деваться от счастья! Там сидит и ждет меня муж… Ха-ха! Мне-то что? Хоть бы он даже был крокодил, страшная змея… ничего
не боюсь! Я тебя люблю и
знать ничего
не хочу.
—
Какая я смешная! — сказала она. — Хохочу и сама
не знаю, чего хохочу… Граф, смейтесь!
— Я порешила сегодня спросить вас… Вопрос унизительный, тяжелый для меня…
не знаю,
как и перенесу… Вы отвечайте,
не глядя на меня… Неужели вам
не жаль меня, Сергей Петрович?
А между тем душа моя неистово рвалась к ней… Я тосковал,
как впервые влюбившийся мальчишка, которого
не пускают на rendez-vous [свидание (франц.).]. Искушенный происшествием в пещере, я жаждал нового свидания, и из головы моей ни на минуту
не выходил вызывающий образ Ольги, которая,
как я
знал, тоже ждала меня и изнывала от тоски…
Я
узнал ее по горячему дыханию, по манере, с которой она повисла на моей шее, и даже по запаху. Припав своей головкой к моей щеке, она казалась мне необыкновенно счастливой… От счастья она
не могла выговорить ни слова… Я прижал ее к груди, и — куда девались тоска и вопросы, мучившие меня целых три дня! Я от удовольствия захохотал и запрыгал,
как школьник.
— За то, что он плут. Ты
знаешь, что я его уважал, я ему верил,
как другу… Я и даже ты — все вообще считали его человеком честным, порядочным, неспособным на обман. А между тем он меня обкрадывал, грабил! Пользуясь своим положением управляющего, он распоряжался моим добром,
как хотел.
Не брал только то, чего нельзя было сдвинуть с места.
— Замучился я с этой Ольгой! — сказал он, махнув рукой. — Рассердилась на меня сегодня утром, пригрозила утопиться, ушла из дому, и вот,
как видишь, до сих пор ее нет. Я
знаю, что она
не утопится, но все-таки скверно. Вчера целый день куксила и била посуду, третьего дня объелась шоколату. Чёрт
знает что за натура!
Как я ни был циничен, нанося это оскорбление, но Ольга
не поняла меня. Она
не знала еще жизни и
не понимала, что значит «продажные» женщины.
— Сережа, поди сюда на минутку! — зашептал он, хватая меня под руку и отводя в сторону. — Голубчик, умоляю тебя,
как друга,
как лучшего из людей… Ни вопросов, ни вопрошающих взглядов, ни удивления! Всё расскажу после! Клянусь, что ни одна йота
не останется для тебя тайной… Это такое несчастье в моей жизни, такое несчастье, что и выразить тебе
не могу! Всё
узнаешь, а теперь без вопросов! Помоги мне!
— Вы… вы, я вижу, сердитесь, но… если бы вы
знали всё, что случилось, то вы перестали бы сердиться на также пустяки,
как прерванный сон и визит
не в пору…
Не до сна теперь! Господи боже мой! Жил я на свете три десятка и только впервые сегодня так страшно несчастлив! Я несчастлив, Сергей Петрович!
— Понятно, он… Недоумеваю только, откуда он взялся!
Какие черти его принесли в лес? И почему именно в этот самый лес! Допустим, что он притаился там и поджидал нас, но почем он
знал, что я захочу остановиться именно там, а
не в другом месте?
Когда моя благородная, убитая мной птица выкрикивала фразу о муже, убившем свою жену, в моем воображении всегда появлялся на сцену Урбенин. Почему?.. Я
знал, что ревнивые мужья часто убивают жен-изменниц,
знал в то же время, что Урбенины
не убивают людей… И я отгонял мысль о возможности убийства Ольги мужем,
как абсурд.
— Это правилъно-с, я уходил… подавал господам коньяк и, извините, хлебнул малость; ударило мне в голову и захотелось полежать, пошел, лег и заснул… А кто убил и
как,
не знаю и ведать —
не ведаю… Истинно вам говорю!
—
Как же
не можешь
знать? Ведь поддевка твоя?
—
Не могу
знать; помню только, что это был
не мужик, а барин… в господском платье, а
какой это барин,
какое у него лицо, совсем
не помню.
Я решительно потерялся и
не знал,
как понимать мне Кузьму: виновность свою он отрицал безусловно, да и предварительное следствие было против его виновности: убита была Ольга
не из корыстных целей, покушения на ее честь, по мнению врачей, «вероятно,
не было»; можно было разве допустить, что Кузьма убил и
не воспользовался ни одною из этих целей только потому, что был сильно пьян и потерял соображение или же струсил, что
не вязалось с обстановкой убийства?..
— Вот видите-с! — сказал он. — Осмотри вы место преступления тотчас же, то, верьте, теперь всё было бы ясно,
как на ладони! Допроси вы тотчас же всю прислугу, мы еще тогда бы
знали, кто нес Ольгу Николаевну, а кто нет, а теперь мы
не можем даже определить, на
каком расстоянии от места происшествия лежал этот пьяница!
—
Как не знать! Слава богу, при господах уж три десятка служим, пора научиться…
—
Не знаю: темно было —
не видал… Постоял в моей камере минутку и вышел… и именно так,
как вот вы говорите, — вынул из двери моей ключ и отпер соседскую камеру. Минутки через две я услышал хрипенье, а потом возню. Думал я, что это сторож ходит и возится, а хрипенье принял за храп, а то бы я поднял шум.
Жена одного из них,
не спавшая всю ночь, показала, что все три сторожа в течение ночи спали,
как убитые, и
не оставляли своих постелей ни на минуту; бедняги
не знали, что в этой жалкой арестантской могут водиться такие звери.
— Простите, я вас опять
не понимаю, — усмехнулся Камышев, — если вы находите, что следствие привело к ошибке и даже,
как я вас стараюсь понять, к преднамеренной ошибке, то любопытно было бы
знать ваш взгляд. По вашему мнению, кто убил?
— Допустим, что в лесу вы
не встретились с Ольгой, — продолжал я, — хотя, впрочем, Урбенину труднее было встретиться с Ольгой, чем вам, так
как Урбенин
не знал, что она в лесу, а стало быть,
не искал ее, а вы, будучи пьяным и взбешенным,
не могли
не искать ее.