Неточные совпадения
Накануне, в 9-м часу вечера, приехал господин с чемоданом, занял нумер, отдал для прописки свой паспорт, спросил себе чаю и котлетку, сказал, чтоб его
не тревожили вечером, потому что он устал и
хочет спать, но чтобы завтра непременно разбудили в 8 часов, потому что у него есть спешные дела, запер дверь нумера и, пошумев ножом и вилкою, пошумев чайным прибором, скоро притих, — видно, заснул.
«Мы бедны, — говорила песенка, — но мы рабочие люди, у нас здоровые руки. Мы темны, но мы
не глупы и
хотим света. Будем учиться — знание освободит нас; будем трудиться — труд обогатит нас, — это дело пойдет, — поживем, доживем —
Молодой человек взял письмо; и он побледнел, и у него задрожали руки, и он долго смотрел на письмо,
хотя оно было
не велико, всего-то слов десятка два...
— Пойдемте. Делайте потом со мною, что
хотите, а я
не останусь. Я вам скажу после, почему. — Маменька, — это уж было сказано вслух: — у меня очень разболелась голова: Я
не могу сидеть здесь. Прошу вас!
— Верочка, ты на меня
не сердись. Я из любви к тебе бранюсь, тебе же добра
хочу. Ты
не знаешь, каковы дети милы матерям. Девять месяцев тебя в утробе носила! Верочка, отблагодари, будь послушна, сама увидишь, что к твоей пользе. Веди себя, как я учу, — завтра же предложенье сделает!
— Марья Алексевна, ты умная женщина, только дело-то опасное:
не слишком ли круто
хочешь вести!
— Бюст очень хорош, — сказал Сторешников, ободрявшийся выгодными отзывами о предмете его вкуса, и уже замысливший, что может говорить комплименты Жюли, чего до сих пор
не смел: — ее бюст очарователен,
хотя, конечно, хвалить бюст другой женщины здесь — святотатство.
— Вы лжете, господа, — закричала она, вскочила и ударила кулаком по столу: — вы клевещете! Вы низкие люди! она
не любовница его! он
хочет купить ее! Я видела, как она отворачивалась от него, горела негодованьем и ненавистью. Это гнусно!
Я
хотела жить, я
хотела любить, — боже! ведь это
не грех, — за что же ты так наказываешь меня?
— Жюли, будь хладнокровнее. Это невозможно.
Не он, так другой, все равно. Да вот, посмотри, Жан уже думает отбить ее у него, а таких Жанов тысячи, ты знаешь. От всех
не убережешь, когда мать
хочет торговать дочерью. Лбом стену
не прошибешь, говорим мы, русские. Мы умный народ, Жюли. Видишь, как спокойно я живу, приняв этот наш русский принцип.
— Маменька, прежде я только
не любила вас; а со вчерашнего вечера мне стало вас и жалко. У вас было много горя, и оттого вы стали такая. Я прежде
не говорила с вами, а теперь
хочу говорить, только когда вы
не будете сердиться. Поговорим тогда хорошенько, как прежде
не говорили.
Впрочем, уж такая была его судьба, что пришлось бы ему ехать,
хотя бы матерью Верочки был кардинал Меццофанти; и он
не роптал на судьбу, а ездил повсюду, при Жюли, вроде наперсницы корнелевской героини.
— Что ж, он
хотел обмануть вашу мать, или они оба были в заговоре против вас? — Верочка горячо стала говорить, что ее мать уж
не такая же дурная женщина, чтобы быть в заговоре. — Я сейчас это увижу, — сказала Жюли. — Вы оставайтесь здесь, — вы там лишняя. — Жюли вернулась в залу.
— То-то, батюшка, я уж и сначала догадывалась, что вы что-нибудь неспросту приехали, что уроки-то уроками, а цель у вас другая, да я
не то полагала; я думала, у вас ему другая невеста приготовлена, вы его у нас отбить
хотите, — погрешила на вас, окаянная, простите великодушно.
— Итак (после паузы), вы подобно мне полагаете, что никто другой
не в состоянии помочь вам, — выслушайте же, что я могу и
хочу сделать для вас; если предлагаемое мною пособие покажется вам достаточно, я выскажу условия, на которых согласна оказать его.
А чего я
хочу теперь, вы спрашиваете? — ну да, я этого
не знаю.
— Маменька, вы что-то
хотите сделать надо мною, вынуть ключ из двери моей комнаты, или что-нибудь такое.
Не делайте ничего: хуже будет.
— Я и
не употребляла б их, если бы полагала, что она будет вашею женою. Но я и начала с тою целью, чтобы объяснить вам, что этого
не будет и почему
не будет. Дайте же мне докончить. Тогда вы можете свободно порицать меня за те выражения, которые тогда останутся неуместны по вашему мнению, но теперь дайте мне докончить. Я
хочу сказать, что ваша любовница, это существо без имени, без воспитания, без поведения, без чувства, — даже она пристыдила вас, даже она поняла все неприличие вашего намерения…
— Вы сами задерживаете меня. Я
хотела сказать, что даже она, — понимаете ли, даже она! — умела понять и оценить мои чувства, даже она, узнавши от матери о вашем предложении, прислала своего отца сказать мне, что
не восстанет против моей воли и
не обесчестит нашей фамилии своим замаранным именем.
Обстоятельства были так трудны, что Марья Алексевна только махнула рукою. То же самое случилось и с Наполеоном после Ватерлооской битвы, когда маршал Груши оказался глуп, как Павел Константиныч, а Лафайет стал буянить, как Верочка: Наполеон тоже бился, бился, совершал чудеса искусства, — и остался
не при чем, и мог только махнуть рукой и сказать: отрекаюсь от всего, делай, кто
хочет, что
хочет и с собою, и со мною.
— Мне жаль вас, — сказала Верочка: — я вижу искренность вашей любви (Верочка, это еще вовсе
не любовь, это смесь разной гадости с разной дрянью, — любовь
не то;
не всякий тот любит женщину, кому неприятно получить от нее отказ, — любовь вовсе
не то, — но Верочка еще
не знает этого, и растрогана), — вы
хотите, чтобы я
не давала вам ответа — извольте. Но предупреждаю вас, что отсрочка ни к чему
не поведет: я никогда
не дам вам другого ответа, кроме того, какой дала нынче.
Марья Алексевна вошла в комнату и в порыве чувства
хотела благословить милых детей без формальности, то есть без Павла Константиныча, потом позвать его и благословить парадно. Сторешников разбил половину ее радости, объяснив ей с поцелуями, что Вера Павловна,
хотя и
не согласилась, но и
не отказала, а отложила ответ. Плохо, но все-таки хорошо сравнительно с тем, что было.
Но если так, зачем же она
не скажет Марье Алексевне: матушка, я
хочу одного с вами, будьте спокойны!
Что она медлит ответом, это понятно для Марьи Алексевны: она
хочет совершенно вышколить жениха, так чтоб он без нее дохнуть
не смел, и вынудить покорность у Анны Петровны.
Если бы я
хотел сочинять эффектные столкновения, я б и дал этому положению трескучую развязку: но ее
не было на деле; если б я
хотел заманивать неизвестностью, я бы
не стал говорить теперь же, что ничего подобного
не произошло; но я пишу без уловок, и потому вперед говорю: трескучего столкновения
не будет, положение развяжется без бурь, без громов и молний.
Впрочем, скорее всего, действительно, девушка гордая, холодная, которая
хочет войти в большой свет, чтобы господствовать и блистать, ей неприятно, что
не нашелся для этого жених получше; но презирая жениха, она принимает его руку, потому что нет другой руки, которая ввела бы ее туда, куда хочется войти.
—
Не торопите его, Марья Алексевна, я
хочу послушать, если Вера Павловна позволит.
Верочка взяла первые ноты, какие попались, даже
не посмотрев, что это такое, раскрыла тетрадь опять, где попалось, и стала играть машинально, — все равно, что бы ни сыграть, лишь бы поскорее отделаться. Но пьеса попалась со смыслом, что-то из какой-то порядочной оперы, и скоро игра девушки одушевилась. Кончив, она
хотела встать.
Марья Алексевна
хотела сделать большой вечер в день рождения Верочки, а Верочка упрашивала, чтобы
не звали никаких гостей; одной хотелось устроить выставку жениха, другой выставка была тяжела. Поладили на том, чтоб сделать самый маленький вечер, пригласить лишь несколько человек близких знакомых. Позвали сослуживцев (конечно, постарше чинами и повыше должностями) Павла Константиныча, двух приятельниц Марьи Алексевны, трех девушек, которые были короче других с Верочкой.
— Мы все говорили обо мне, — начал Лопухов: — а ведь это очень нелюбезно с моей стороны, что я все говорил о себе. Теперь я
хочу быть любезным, — говорить о вас! Вера Павловна. Знаете, я был о вас еще гораздо худшего мнения, чем вы обо мне. А теперь… ну, да это после. Но все-таки, я
не умею отвечать себе на одно. Отвечайте вы мне. Скоро будет ваша свадьба?
— Да, и это приятно. Но главное — независимость! Делать, что
хочу, — жить, как
хочу, никого
не спрашиваясь, ничего ни от кого
не требовать, ни в ком, ни в ком
не нуждаться! Я так
хочу жить!
Интриганка, хитрит,
хочет быть богата,
хочет войти в светское общество, блистать, будет держать мужа под башмаком, вертеть им, обманывать его, — разве я
не знаю, что все обо мне так думают?
— Вы
хотели сказать: но что ж это, если
не любовь? Это пусть будет все равно. Но что это
не любовь, вы сами скажете. Кого вы больше всех любите? — я говорю
не про эту любовь, — но из родных, из подруг?
Теперь, Верочка, эти мысли уж ясно видны в жизни, и написаны другие книги, другими людьми, которые находят, что эти мысли хороши, но удивительного нет в них ничего, и теперь, Верочка, эти мысли носятся в воздухе, как аромат в полях, когда приходит пора цветов; они повсюду проникают, ты их слышала даже от твоей пьяной матери, говорившей тебе, что надобно жить и почему надобно жить обманом и обиранием; она
хотела говорить против твоих мыслей, а сама развивала твои же мысли; ты их слышала от наглой, испорченной француженки, которая таскает за собою своего любовника, будто горничную, делает из него все, что
хочет, и все-таки, лишь опомнится, находит, что она
не имеет своей воли, должна угождать, принуждать себя, что это очень тяжело, — уж ей ли, кажется,
не жить с ее Сергеем, и добрым, и деликатным, и мягким, — а она говорит все-таки: «и даже мне, такой дурной, такие отношения дурны».
Через два дня учитель пришел на урок. Подали самовар, — это всегда приходилось во время урока. Марья Алексевна вышла в комнату, где учитель занимался с Федею; прежде звала Федю Матрена: учитель
хотел остаться на своем месте, потому что ведь он
не пьет чаю, и просмотрит в это время федину тетрадь, но Марья Алексевна просила его пожаловать посидеть с ними, ей нужно поговорить с ним. Он пошел, сел за чайный стол.
Что это? учитель уж и позабыл было про свою фантастическую невесту,
хотел было сказать «
не имею на примете», но вспомнил: «ах, да ведь она подслушивала!» Ему стало смешно, — ведь какую глупость тогда придумал! Как это я сочинил такую аллегорию, да и вовсе
не нужно было! Ну вот, подите же, говорят, пропаганда вредна — вон, как на нее подействовала пропаганда, когда у ней сердце чисто и
не расположено к вредному; ну, подслушала и поняла, так мне какое дело?
Потому, если вам укажут хитреца и скажут: «вот этого человека никто
не проведет» — смело ставьте 10 р. против 1 р., что вы, хоть вы человек и
не хитрый, проведете этого хитреца, если только
захотите, а еще смелее ставьте 100 р. против 1 р., что он сам себя на чем-нибудь водит за нос, ибо это обыкновеннейшая, всеобщая черта в характере у хитрецов, на чем-нибудь водить себя за нос.
Третий результат слов Марьи Алексевны был, разумеется, тот, что Верочка и Дмитрий Сергеич стали, с ее разрешения и поощрения, проводить вместе довольно много времени. Кончив урок часов в восемь, Лопухов оставался у Розальских еще часа два — три: игрывал в карты с матерью семейства, отцом семейства и женихом; говорил с ними; играл на фортепьяно, а Верочка пела, или Верочка играла, а он слушал; иногда и разговаривал с Верочкою, и Марья Алексевна
не мешала,
не косилась,
хотя, конечно,
не оставляла без надзора.
О, разумеется,
не оставляла, потому что,
хотя Дмитрий Сергеич и очень хороший молодой человек, но все же недаром говорится пословица:
не клади плохо,
не вводи вора в грех.
Да и я сам,
хотя полюбил ученье, стал ли бы тратить время на него, если бы
не думал, что трата вознаградится с процентами?
Ошибаться может каждый, ошибки могут быть нелепы, если человек судит о вещах, чуждых его понятиям; но было бы несправедливо выводить из нелепых промахов Марьи Алексевны, что ее расположение к Лопухову основывалось лишь на этих вздорах: нет, никакие фантазии о богатой невесте и благочестии Филиппа Эгалите ни на минуту
не затмили бы ее здравого смысла, если бы в действительных поступках и словах Лопухова было заметно для нее
хотя что-нибудь подозрительное.
Но до этого он
не договаривался с Марьею Алексевною, и даже
не по осторожности,
хотя был осторожен, а просто по тому же внушению здравого смысла и приличия, по которому
не говорил с нею на латинском языке и
не утруждал ее слуха очень интересными для него самого рассуждениями о новейших успехах медицины: он имел настолько рассудка и деликатности, чтобы
не мучить человека декламациями, непонятными для этого человека.
Люди, которые,
не оправдывая его,
захотели бы, по человеколюбию своему, извинить его,
не могли бы извинить.
Племянник, вместо того чтобы приезжать, приходил, всматривался в людей и, разумеется, большею частию оставался недоволен обстановкою: в одном семействе слишком надменны; в другом — мать семейства хороша, отец дурак, в третьем наоборот, и т. д., в иных и можно бы жить, да условия невозможные для Верочки; или надобно говорить по — английски, — она
не говорит; или
хотят иметь собственно
не гувернантку, а няньку, или люди всем хороши, кроме того, что сами бедны, и в квартире нет помещения для гувернантки, кроме детской, с двумя большими детьми, двумя малютками, нянькою и кормилицею.
— Видишь, на том уроке, которого я
не бросил, семейство дрянное, а в нем есть порядочная девушка.
Хочет быть гувернанткой, чтоб уйти от семейства. Вот я ищу для нее места.
Им, видите ли, обоим думалось, что когда дело идет об избавлении человека от дурного положения, то нимало
не относится к делу, красиво ли лицо у этого человека,
хотя бы он даже был и молодая девушка, а о влюбленности или невлюбленности тут нет и речи.
— Как долго! Нет, у меня
не достанет терпенья. И что ж я узнаю из письма? Только «да» — и потом ждать до среды! Это мученье! Если «да», я как можно скорее уеду к этой даме. Я
хочу знать тотчас же. Как же это сделать? Я сделаю вот что: я буду ждать вас на улице, когда вы пойдете от этой дамы.
При ее положении в обществе, при довольно важных должностных связях ее мужа, очень вероятно, даже несомненно, что если бы она уж непременно
захотела, чтобы Верочка жила у нее, то Марья Алексевна
не могла бы ни вырвать Верочку из ее рук, ни сделать серьезных неприятностей ни ей, ни ее мужу, который был бы официальным ответчиком по процессу и за которого она боялась.
Кто обязан и какой благоразумный человек
захочет поступать
не так, как г-жа Б.? мы нисколько
не вправе осуждать ее; да и Лопухов
не был неправ, отчаявшись за избавление Верочки.
— Кутнем ныне, Марья Алексевна.
Хочу пропить ссору с родными. Почему
не кутнуть, Марья Алексевна? Дело с невестой на лад идет. Тогда
не так заживем, — весело заживем, — правда, Марья Алексевна?