Неточные совпадения
Рассказ полицейского чиновника долго служил предметом одушевленных пересказов
и рассуждений в гостинице. История была вот
какого рода.
Да
и как найти? — ночь темная.
Поэтому возникли прогрессисты, отвергнувшие прежнее предположение: «А может быть,
и не было никакого тела? может быть, пьяный, или просто озорник, подурачился, — выстрелил, да
и убежал, — а то, пожалуй, тут же стоит в хлопочущей толпе да подсмеивается над тревогою,
какую наделал».
Но большинство,
как всегда, когда рассуждает благоразумно, оказалось консервативно
и защищало старое: «
какое подурачился — пустил себе пулю в лоб, да
и все тут».
Но застрелился на мосту, — кто же стреляется на мосту?
как же это на мосту? зачем на мосту? глупо на мосту! —
и потому, несомненно, дурак.
Смелая, бойкая была песенка,
и ее мелодия была веселая, — было в ней две — три грустные ноты, но они покрывались общим светлым характером мотива, исчезали в рефрене, исчезали во всем заключительном куплете, — по крайней мере, должны были покрываться, исчезать, — исчезали бы, если бы дама была в другом расположении духа; но теперь у ней эти немногие грустные ноты звучали слышнее других, она
как будто встрепенется, заметив это, понизит на них голос
и сильнее начнет петь веселые звуки, их сменяющие, но вот она опять унесется мыслями от песни к своей думе,
и опять грустные звуки берут верх.
«
Как же это? ведь он в Москве?» Она торопливо развернула письмо
и побледнела; рука ее с письмом опустилась.
Я хватаюсь за слово «знаю»
и говорю: ты этого не знаешь, потому что этого тебе еще не сказано, а ты знаешь только то, что тебе скажут; сам ты ничего не знаешь, не знаешь даже того, что тем,
как я начал повесть, я оскорбил, унизил тебя.
Но теперь ты уже попалась в мои руки,
и я могу продолжать рассказ,
как по — моему следует, без всяких уловок.
Я сердит на тебя за то, что ты так зла к людям, а ведь люди — это ты: что же ты так зла к самой себе. Потому я
и браню тебя. Но ты зла от умственной немощности,
и потому, браня тебя, я обязан помогать тебе. С чего начать оказывание помощи? да хоть с того, о чем ты теперь думаешь: что это за писатель, так нагло говорящий со мною? — я скажу тебе,
какой я писатель.
По должности он не имел доходов; по дому — имел, но умеренные: другой получал бы гораздо больше, а Павел Константиныч,
как сам говорил, знал совесть; зато хозяйка была очень довольна им,
и в четырнадцать лет управления он скопил тысяч до десяти капитала.
Неделю гостила смирно, только все ездил к ней какой-то статский, тоже красивый,
и дарил Верочке конфеты,
и надарил ей хороших кукол,
и подарил две книжки, обе с картинками; в одной книжке были хорошие картинки — звери, города; а другую книжку Марья Алексевна отняла у Верочки,
как уехал гость, так что только раз она
и видела эти картинки, при нем: он сам показывал.
Утром Марья Алексевна подошла к шкапчику
и дольше обыкновенного стояла у него,
и все говорила: «слава богу, счастливо было, слава богу!», даже подозвала к шкапчику Матрену
и сказала: «на здоровье, Матренушка, ведь
и ты много потрудилась»,
и после не то чтобы драться да ругаться,
как бывало в другие времена после шкапчика, а легла спать, поцеловавши Верочку.
А через два дня после того,
как она уехала, приходил статский, только уже другой статский,
и приводил с собою полицию,
и много ругал Марью Алексевну; но Марья Алексевна сама ни в одном слове не уступала ему
и все твердила: «я никаких ваших делов не знаю.
А Верочка, наряженная, идет с матерью в церковь да думает: «к другой шли бы эти наряды, а на меня что ни надень, все цыганка — чучело,
как в ситцевом платье, так
и в шелковом.
Конечно, дело понятное
и не для таких бывалых людей,
как Марья Алексевна с мужем.
Платья не пропали даром: хозяйкин сын повадился ходить к управляющему
и, разумеется, больше говорил с дочерью, чем с управляющим
и управляющихой, которые тоже, разумеется, носили его на руках. Ну,
и мать делала наставления дочери, все
как следует, — этого нечего
и описывать, дело известное.
Только
и сказала Марья Алексевна, больше не бранила дочь, а это
какая же брань? Марья Алексевна только вот уж так
и говорила с Верочкою, а браниться на нее давно перестала,
и бить ни разу не била с той поры,
как прошел слух про начальника отделения.
— Знаю: коли не о свадьбе, так известно о чем. Да не на таковских напал. Мы его в бараний рог согнем. В мешке в церковь привезу, за виски вокруг налоя обведу, да еще рад будет. Ну, да нечего с тобой много говорить,
и так лишнее наговорила: девушкам не следует этого знать, это материно дело. А девушка должна слушаться, она еще ничего не понимает. Так будешь с ним говорить,
как я тебе велю?
— А вы, Павел Константиныч, что сидите,
как пень? Скажите
и вы от себя, что
и вы
как отец ей приказываете слушаться матери, что мать не станет учить ее дурному.
— Ну, так
и приказывай
как отец.
Действительно, все время,
как они всходили по лестнице, Марья Алексевна молчала, — а чего ей это стоило!
и опять, чего ей стоило, когда Верочка пошла прямо в свою комнату, сказавши, что не хочет пить чаю, чего стоило Марье Алексевне ласковым голосом сказать...
Ах,
как было опять вспыхнули глаза Марьи Алексевны. Но пересилила себя
и кротко сказала...
Едва Верочка разделась
и убрала платье, — впрочем, на это ушло много времени, потому что она все задумывалась: сняла браслет
и долго сидела с ним в руке, вынула серьгу —
и опять забылась,
и много времени прошло, пока она вспомнила, что ведь она страшно устала, что ведь она даже не могла стоять перед зеркалом, а опустилась в изнеможении на стул,
как добрела до своей комнаты, что надобно же поскорее раздеться
и лечь, — едва Верочка легла в постель, в комнату вошла Марья Алексевна с подносом, на котором была большая отцовская чашка
и лежала целая груда сухарей.
— Кушай, Верочка! Вот, кушай на здоровье! Сама тебе принесла: видишь, мать помнит о тебе! Сижу, да
и думаю:
как же это Верочка легла спать без чаю? сама пью, а сама все думаю. Вот
и принесла. Кушай, моя дочка милая!
Чай, наполовину налитый густыми, вкусными сливками, разбудил аппетит. Верочка приподнялась на локоть
и стала пить. — «
Как вкусен чай, когда он свежий, густой
и когда в нем много сахару
и сливок! Чрезвычайно вкусен! Вовсе не похож на тот спитой, с одним кусочком сахару, который даже противен. Когда у меня будут свои деньги, я всегда буду пить такой чай,
как этот».
Бедно,
и —
и —
и,
как бедно жили, — а я тогда была честная, Верочка!
Ты, Верочка, ученая, а я неученая, да я знаю все, что у вас в книгах написано; там
и то написано, что не надо так делать,
как со мною сделали.
В то время
как она, расстроенная огорчением от дочери
и в расстройстве налившая много рому в свой пунш, уже давно храпела, Михаил Иваныч Сторешников ужинал в каком-то моднейшем ресторане с другими кавалерами, приходившими в ложу. В компании было еще четвертое лицо, — француженка, приехавшая с офицером. Ужин приближался к концу.
— Ты напрасно думаешь, милая Жюли, что в нашей нации один тип красоты,
как в вашей. Да
и у вас много блондинок. А мы, Жюли, смесь племен, от беловолосых,
как финны («Да, да, финны», заметила для себя француженка), до черных, гораздо чернее итальянцев, — это татары, монголы («Да, монголы, знаю», заметила для себя француженка), — они все дали много своей крови в нашу! У нас блондинки, которых ты ненавидишь, только один из местных типов, — самый распространенный, но не господствующий.
Но женщина, которая столько жила,
как я, —
и как жила, мсье Сторешни́к! я теперь святая, схимница перед тем, что была, — такая женщина не может сохранить бюста!
— Вы лжете, господа, — закричала она, вскочила
и ударила кулаком по столу: — вы клевещете! Вы низкие люди! она не любовница его! он хочет купить ее! Я видела,
как она отворачивалась от него, горела негодованьем
и ненавистью. Это гнусно!
— Simon, будьте так добры: завтра ужин на шесть персон, точно такой,
как был, когда я венчался у вас с Бертою, — помните, пред рождеством? —
и в той же комнате.
— В первом-то часу ночи? Поедем — ка лучше спать. До свиданья, Жан. До свиданья, Сторешников. Разумеется, вы не будете ждать Жюли
и меня на ваш завтрашний ужин: вы видите,
как она раздражена. Да
и мне, сказать по правде, эта история не нравится. Конечно, вам нет дела до моего мнения. До свиданья.
Явился Сторешников. Он вчера долго не знал,
как ему справиться с задачею, которую накликал на себя; он шел пешком из ресторана домой
и все думал. Но пришел домой уже спокойный — придумал, пока шел, —
и теперь был доволен собой.
Марья Алексевна так
и велела: немножко пропой, а потом заговори. — Вот, Верочка
и говорит, только, к досаде Марьи Алексевны, по — французски, — «экая дура я
какая, забыла сказать, чтобы по — русски»; — но Вера говорит тихо… улыбнулась, — ну, значит, ничего, хорошо. Только что ж он-то выпучил глаза? впрочем, дурак, так дурак
и есть, он только
и умеет хлопать глазами. А нам таких-то
и надо. Вот, подала ему руку — умна стала Верка, хвалю.
Он стоял
и хлопал глазами,
как уже
и заметила Марья Алексевна.
— Маменька, прежде я только не любила вас; а со вчерашнего вечера мне стало вас
и жалко. У вас было много горя,
и оттого вы стали такая. Я прежде не говорила с вами, а теперь хочу говорить, только когда вы не будете сердиться. Поговорим тогда хорошенько,
как прежде не говорили.
— А под
каким же предлогом мы приехали? фи,
какая гадкая лестница! Таких я
и в Париже не знала.
Какие-то посторонние люди, — сцены не будет, — почему ж не выйти? Верочка отперла дверь, взглянула на Сержа
и вспыхнула от стыда
и гнева.
— Ваша дочь нравится моей жене, теперь надобно только условиться в цене
и, вероятно, мы не разойдемся из — за этого. Но позвольте мне докончить наш разговор о нашем общем знакомом. Вы его очень хвалите. А известно ли вам, что он говорит о своих отношениях к вашему семейству, — например, с
какою целью он приглашал нас вчера в вашу ложу?
— Хорошо — с; ну, а вот это вы назовете сплетнями. — Он стал рассказывать историю ужина. Марья Алексевна не дала ему докончить:
как только произнес он первое слово о пари, она вскочила
и с бешенством закричала, совершенно забывши важность гостей...
— Да, ваша мать не была его сообщницею
и теперь очень раздражена против него. Но я хорошо знаю таких людей,
как ваша мать. У них никакие чувства не удержатся долго против денежных расчетов; она скоро опять примется ловить жениха,
и чем это может кончиться, бог знает; во всяком случае, вам будет очень тяжело. На первое время она оставит вас в покое; но я вам говорю, что это будет не надолго. Что вам теперь делать? Есть у вас родные в Петербурге?
Жюли протянула руку, но Верочка бросилась к ней на шею,
и целовала,
и плакала,
и опять целовала, А Жюли
и подавно не выдержала, — ведь она не была так воздержана на слезы,
как Верочка, да
и очень ей трогательна была радость
и гордость, что она делает благородное дело; она пришла в экстаз, говорила, говорила, все со слезами
и поцелуями,
и заключила восклицанием...
План Сторешникова был не так человекоубийствен,
как предположила Марья Алексевна: она, по своей манере, дала делу слишком грубую форму, но сущность дела отгадала, Сторешников думал попозже вечером завезти своих дам в ресторан, где собирался ужин; разумеется, они все замерзли
и проголодались, надобно погреться
и выпить чаю; он всыплет опиуму в чашку или рюмку Марье Алексевне...
Верочка растеряется, увидев мать без чувств; он заведет Верочку в комнату, где ужин, — вот уже пари
и выиграно; что дальше —
как случится.
Он согласен,
и на его лице восторг от легкости условий, но Жюли не смягчается ничем,
и все тянет,
и все объясняет… «первое — нужно для нее, второе — также для нее, но еще более для вас: я отложу ужин на неделю, потом еще на неделю,
и дело забудется; но вы поймете, что другие забудут его только в том случае, когда вы не будете напоминать о нем
каким бы то ни было словом о молодой особе, о которой»
и т. д.
Как женщина прямая, я изложу вам основания такого моего мнения с полною ясностью, хотя некоторые из них
и щекотливы для вашего слуха, — впрочем, малейшего вашего слова будет достаточно, чтобы я остановилась.
Кокетство, — я говорю про настоящее кокетство, а не про глупые, бездарные подделки под него: они отвратительны,
как всякая плохая подделка под хорошую вещь, — кокетство — это ум
и такт в применении к делам женщины с мужчиною.
Потому совершенно наивные девушки без намерения действуют
как опытные кокетки, если имеют ум
и такт.