«Что все это значит?» — думала Анна Васильевна. (Она
не могла знать, что накануне, в английском клубе, в углу диванной, поднялось прение о неспособности русских произносить спичи. «Кто у нас умеет говорить? Назовите кого-нибудь!» — воскликнул один из споривших. «Да хоть бы Стахов, например», — отвечал другой и указал на Николая Артемьевича, который тут же стоял и чуть не пискнул от удовольствия.)
Неточные совпадения
Елена очень тосковала и долго по ночам заснуть
не могла, когда
узнала о смерти Кати. Последние слова нищей девочки беспрестанно звучали у ней в ушах, и ей самой казалось, что ее зовут…
— Это другое дело! Для них он герой; а, признаться сказать, я себе героев иначе представляю: герой
не должен уметь говорить: герой мычит, как бык; зато двинет рогом — стены валятся. И он сам
не должен
знать, зачем он двигает, а двигает. Впрочем,
может быть, в наши времена требуются герои другого калибра.
Между тем partie de plaisir чуть
не расстроилась: Николай Артемьевич прибыл из Москвы в кислом и недоброжелательном, фрондерском, расположении духа (он все еще дулся на Августину Христиановну) и,
узнав в чем дело, решительно объявил, что он
не поедет; что скакать из Кунцова в Москву, а из Москвы в Царицыно, а из Царицына опять в Москву, а из Москвы опять в Кунцово — нелепость, — и наконец, прибавил он, пусть мне сперва докажут, что на одном пункте земного шара
может быть веселее, чем на другом пункте, тогда я поеду.
…Я
не знаю, что со мною сегодня; голова моя путается, я готова упасть на колени и просить и умолять пощады.
Не знаю, кто и как, но меня как будто убивают, и внутренно я кричу и возмущаюсь; я плачу и
не могу молчать… Боже мой! Боже мой! Укроти во мне эти порывы! Ты один это
можешь, все другое бессильно: ни мои ничтожные милостыни, ни занятия, ничего, ничего, ничего мне помочь
не может. Пошла бы куда-нибудь в служанки, право: мне было бы легче.
…Поль заперся; Андрей Петрович стал реже ходить… бедный! мне кажется, он… Впрочем, это быть
не может. Я люблю говорить с Андреем Петровичем: никогда ни слова о себе, все о чем-нибудь дельном, полезном.
Не то что Шубин. Шубин наряден, как бабочка, да любуется своим нарядом: этого бабочки
не делают. Впрочем, и Шубин, и Андрей Петрович… я
знаю, что я хочу сказать.
— Вы
знаете, — промолвил Берсенев, — что Дмитрий Никанорович
не любит отдавать отчета в своих поступках. Но я думаю… Сядемте, Елена Николаевна, вы как будто
не совсем здоровы… Я, кажется,
могу догадаться, какая, собственно, причина этого внезапного отъезда.
— Ты
знаешь также, что я посвятил себя делу трудному, неблагодарному, что мне… что нам придется подвергаться
не одним опасностям, но и лишениям, унижению, быть
может?
—
Не знаю,
может быть, на весь день, на ночь, навсегда…
не знаю.
Бесплодны остались все письма, запросы; напрасно сам Николай Артемьевич, после заключения мира, ездил в Венецию, в Зару; в Венеции он
узнал то, что уже известно читателю, а в Заре никто
не мог дать ему положительных сведений о Рендиче и корабле, который он нанял.
Когда кадриль кончилась, Сонечка сказала мне «merci» с таким милым выражением, как будто я действительно заслужил ее благодарность. Я был в восторге, не помнил себя от радости и сам
не мог узнать себя: откуда взялись у меня смелость, уверенность и даже дерзость? «Нет вещи, которая бы могла меня сконфузить! — думал я, беззаботно разгуливая по зале, — я готов на все!»
В минуту оделся он; вычернил усы, брови, надел на темя маленькую темную шапочку, — и никто бы из самых близких к нему козаков
не мог узнать его. По виду ему казалось не более тридцати пяти лет. Здоровый румянец играл на его щеках, и самые рубцы придавали ему что-то повелительное. Одежда, убранная золотом, очень шла к нему.
Неточные совпадения
Хлестаков. Право,
не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я
не могу жить без Петербурга. За что ж, в самом деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь
не те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Хлестаков. Оробели? А в моих глазах точно есть что-то такое, что внушает робость. По крайней мере, я
знаю, что ни одна женщина
не может их выдержать,
не так ли?
Да объяви всем, чтоб
знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою
не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого, что и на свете еще
не было, что
может все сделать, все, все, все!
Почтмейстер. Сам
не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда
не чувствовал.
Не могу,
не могу! слышу, что
не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй,
не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Артемий Филиппович. Вот и смотритель здешнего училища… Я
не знаю, как
могло начальство поверить ему такую должность: он хуже, чем якобинец, и такие внушает юношеству неблагонамеренные правила, что даже выразить трудно.
Не прикажете ли, я все это изложу лучше на бумаге?