Неточные совпадения
Книга моя, как я и ожидал, была задержана русской цензурой, но отчасти вследствие моей репутации как писателя, отчасти потому, что она заинтересовала
людей, книга эта распространилась в рукописях и литографиях в России и в переводах за границей и вызвала, с одной стороны, от
людей, разделяющих мои мысли, ряд сведений о сочинениях, писанных об этом же предмете, с другой стороны, ряд критик на мысли, высказанные в
самой книге.
«Христианин, по учению
самого бога, может быть руководим в отношениях к
людям только миролюбием, и потому не может быть такого авторитета, который заставил бы христианина действовать противно учению бога и главного свойства христианина по отношению своих близких.
Отв. — «Кто прольет кровь человеческую между
людьми, того
самого кровь прольется». Быт. IX, 6.
Отв. — Конечно, нет. Он не может принимать никакого участия в войне или воинских приготовлениях. Он не может употреблять смертоносного оружия. Он не может противиться обиде обидой, всё равно один ли он, или вместе с другими,
сам или через других
людей.
Кажется, что это вопрос
самый живой и такой, на который ответ при теперешней общей воинской повинности особенно важен. Все или огромное большинство
людей — христиане, и все мужчины призываются к военной службе. Как же должен
человек, как христианин, отвечать на это требование? Ответ Dymond’a такой...
Книга эта посвящена тому же вопросу и разъясняет его по случаю требования американским правительством от своих граждан военной службы во время междоусобной войны. И тоже имеет
самое современное значение, разъясняя вопрос о том, как, при каких условиях
люди должны и могут отказываться от военной службы. В вступлении автор говорит...
«Судите
сами, справедливо ли повиноваться
человеку более, чем богу», — сказали Петр и Иоанн. И точно так же всякий
человек, желающий быть христианином, должен относиться к требованиям идти на войну, когда Христос сказал ему: «Не противься злу насилием».
Сии
люди были в солдаты сданы, но не хотят служить; их уже несколько раз кнутом секли и сквозь строй гнали, но они отдают себя охотно на
самые жестокие мучения и на смерть, дабы не служить.
Но казнить открыто
человека за то, что он верен учению, которое мы
сами исповедуем, — нельзя.
И вот правительство старается или страданиями заставить этого
человека отречься от Христа, или как-нибудь незаметно избавиться от него, не казня его открыто, скрыть как-нибудь и поступок этого
человека и его
самого от других
людей.
Везде повторяется одно и то же. Не только правительство, но и большинство либеральных, свободно мыслящих
людей, как бы сговорившись, старательно отворачиваются от всего того, что говорилось, писалось, делалось и делается
людьми для обличения несовместимости насилия в
самой ужасной, грубой и яркой его форме — в форме солдатства, т. е. готовности убийства кого бы то ни было, — с учением не только христианства, но хотя бы гуманности, которое общество будто бы исповедует.
Церковные учители признают нагорную проповедь с заповедью о непротивлении злу насилием божественным откровением и потому, если они уже раз нашли нужным писать о моей книге, то, казалось бы, им необходимо было прежде всего ответить на этот главный пункт обвинения и прямо высказать, признают или не признают они обязательным для христианина учение нагорной проповеди и заповедь о непротивлении злу насилием, и отвечать не так, как это обыкновенно делается, т. е. сказать, что хотя, с одной стороны, нельзя собственно отрицать, но, с другой стороны, опять-таки нельзя утверждать, тем более, что и т. д., а ответить так же, как поставлен вопрос в моей книге: действительно ли Христос требовал от своих учеников исполнения того, чему он учил в нагорной проповеди, и потому может или не может христианин, оставаясь христианином, идти в суд, участвуя в нем, осуждая
людей или ища в нем защиты силой, может или не может христианин, оставаясь христианином, участвовать в управлении, употребляя насилие против своих ближних и
самый главный, всем предстоящий теперь с общей воинской повинностью, вопрос — может или не может христианин, оставаясь христианином, противно прямому указанию Христа обещаться в будущих поступках, прямо противных учению, и, участвуя в военной службе, готовиться к убийству
людей или совершать их?
В пользу своего утверждения о том, что христианство не противоречит насилию, эти
люди выставляют обыкновенно с величайшей смелостью
самые соблазнительные места из Ветхого и Нового Завета,
самым нехристианским образом толкуя их: казнь Анания и Сапфиры, казнь Симона Волхва и т. п.
Опровергать такое утверждение бесполезно потому, что
люди, утверждающие это,
сами себя опровергают или, скорее, отвергают себя от Христа, выдумывая своего Христа и свое христианство вместо того, во имя которого и существует и церковь и то положение, которое они в ней занимают. Если бы все
люди знали, что церковь проповедует Христа казнящего и не прощающего и воюющего, то никто бы не верил в эту церковь и некому было бы доказывать то, что она доказывает.
И таковы без исключения все критики культурных верующих
людей и потому понимающих опасность своего положения. Единственный выход из него для них — надежда на то, что, пользуясь авторитетом церкви, древности, святости, можно запутать читателя, отвлечь его от мысли
самому прочесть Евангелие и
самому своим умом обдумать вопрос. И это удается.
Кому в
самом деле придет в голову то, что всё то, что с такой уверенностью и торжественностью повторяется из века в век всеми этими архидиаконами, епископами, архиепископами, святейшими синодами и папами, что всё это есть гнусная ложь и клевета, взводимая ими на Христа для обеспечения денег, которые им нужны для сладкой жизни на шеях других
людей, — ложь и клевета до такой степени очевидная, особенно теперь, что единственная возможность продолжать эту ложь состоит в том, чтобы запугивать
людей своей уверенностью, своей бессовестностью.
В этом состоит пятый и
самый действительный способ устранения того противоречия, в которое поставило себя церковное христианство, исповедуя на словах Христа и отрицая в жизни его учение и научая этому
людей.
Те, которые оправдываются по первому способу, прямо, грубо утверждая, что Христос разрешил насилие: войны, убийства, —
сами себя отвергают от учения Христа; те, которые защищаются по второму, третьему и четвертому способу,
сами путаются, и их легко уличить в их неправде, но эти последние, не рассуждающие, не удостаивающие рассуждать, а прячущиеся за свое величие и делающие вид, что всё это ими или еще кем-то уже давно решено и не подлежит уже никакому сомнению, — эти кажутся неуязвимыми и будут неуязвимы до тех пор, пока
люди будут находиться под действием гипнотического внушения, наводимого на них правительствами и церквами, и не встряхнутся от него.
И иначе им нельзя было отнестись: их связывает то противоречие, в котором они находятся — веры в божественность учителя и неверия в его
самые ясные слова, — из которого им надо как-нибудь выпутываться, и потому нельзя было ожидать от них свободных суждений о
самой сущности вопроса, о том изменении жизни
людей, которое вытекает из приложения учения Христа к существующему порядку.
Такой взгляд на Христа и его учение вытекает из моей книги. Но, к удивлению моему, из числа в большом количестве появившихся на мою книгу критик, не было ни одной, ни русской, ни иностранной, которая трактовала бы предмет с той
самой стороны, с которой он изложен в книге, т. е. которая посмотрела бы на учение Христа как на философское, нравственное и социальное (говоря опять языком научных
людей) учение. Ни в одной критике этого не было.
Русские светские критики, очевидно не зная всего того, что было сделано по разработке вопроса о непротивлении злу, и даже иногда как будто предполагая, что это я лично выдумал правило непротивления злу насилием, нападали на
самую мысль, опровергая, извращая ее и с большим жаром выставляя аргументы, давным-давно уже со всех сторон разобранные и опровергнутые, доказывали, что
человек непременно должен (насилием) защищать всех обиженных и угнетенных и что поэтому учение о непротивлении злу насилием есть учение безнравственное.
«Учение Христа не годится, потому что не соответствует нашему индустриальному веку», — наивно говорит Ингерзаль, выражая этим с совершенной точностью и наивностью то
самое, что думают утонченно образованные
люди нашего времени об учении Христа.
Можно находить, что ответ, данный Христом, неправилен; можно выставить на место его другой, лучший, найдя такой критериум, который для всех несомненно и одновременно определял бы зло; можно просто не сознавать сущности вопроса, как не сознают этого дикие народы, но нельзя, как это делают ученые критики христианского учения, делать вид, что вопроса никакого вовсе и не существует или что признание за известными лицами или собраниями
людей (тем менее, когда эти
люди мы
сами) права определять зло и противиться ему насилием разрешает вопрос; тогда как мы все знаем, что такое признание нисколько не разрешает вопроса, так как всегда есть
люди, не признающие за известными
людьми или собраниями этого права.
А это-то признание того, что то, что нам кажется злом, то и есть зло, или совершенное непонимание вопроса, и служит основой суждений светских критиков о христианском учении, так что суждения о моей книге, как церковных, так и светских критиков, показали мне то, что большинство
людей прямо не понимают не только
самого учения Христа, но даже и тех вопросов, на которые оно служит ответом.
Так что, как сведения, полученные мною после выхода моей книги о том, как не переставая понималось и понимается меньшинством
людей христианское учение в его прямом и истинном смысле, так и критики на нее, и церковные и светские, отрицающие возможность понимать учение Христа в прямом смысле, убедили меня в том, что тогда как, с одной стороны, никогда для меньшинства не прекращалось, но всё яснее и яснее становилось истинное понимание этого учения, так, с другой стороны, для большинства смысл его всё более и более затемнялся, дойдя, наконец, до той степени затемнения, что
люди прямо уже не понимают
самых простых положений,
самыми простыми словами выраженных в Евангелии.
Можно
самому непонятливому
человеку объяснить
самые мудреные вещи, если он не составил себе о них еще никакого понятия; но
самому понятливому
человеку нельзя объяснить
самой простой вещи, если он твердо убежден, что знает, да еще несомненно знает то, что передается ему.
Так это было с
самых первых времен христианства. И вот тут-то, с
самых первых времен его, появились
люди, начавшие утверждать про себя, что тот смысл, который они придают учению, есть единый истинный и что доказательством этого служат сверхъестественные явления, подтверждающие справедливость их понимания.
Положение о том, чтобы не делать другим того, чего не хочешь, чтобы тебе делали, не нужно было доказывать чудесами, и положению этому не нужно было требовать веры, потому что положение это
само по себе убедительно, соответствуя и разуму и природе
человека; но положение о том, что Христос был бог, надо было доказывать чудесами совершенно непонятными.
Самая постановка вопроса показывала, что обсуждавшие его не понимали учения Христа, отвергающего все внешние обряды: омовения, очищения, посты, субботы. Прямо сказано: «сквернит не то, что в уста входит, а то, что исходит из сердца», и потому вопрос о крещении необрезанных мог возникнуть только среди
людей, любивших учителя, смутно чуявших величие его учения, но еще очень неясно понимавших
самое учение. Так оно и было.
По 4-му пункту о том, как делаются еретики, он говорит в одном из вопросов (в 7-м): «Не показывает ли вся история того, что
самые большие делатели еретиков и мастера этого дела были именно те мудрецы, от которых отец скрыл свои тайны, т. е. лицемеры, фарисеи и законники или совершенно безбожные и извращенные
люди».
(Вопр. 20—21): «И что не были ли в испорченные времена христианства отброшены лицемерами и завистниками те
самые люди, особенно одаренные от бога великими дарами, которые во времена чистого христианства были бы высоко почитаемы.
И напротив, не были ли бы эти
люди, которые при упадке христианства возвысили себя выше всего и признали себя учителями чистейшего христианства, не были ли бы те
люди во времена апостолов и учеников Христа признаны
самыми постыдными еретиками и антихристианами».
Служители церквей всех исповеданий, в особенности в последнее время, стараются выставить себя сторонниками движения в христианстве: они делают уступки, желают исправить вкравшиеся в церкви злоупотребления и говорят, что из-за злоупотреблений нельзя отрицать
самого принципа христианской церкви, которая одна только может соединить всех воедино и быть посредницей между
людьми и богом.
Внушение народу этих чуждых ему, отжитых и не имеющих уже никакого смысла для
людей нашего времени формул византийского духовенства о троице, о божией матери, о таинствах, о благодати и т. п. составляет одну часть деятельности русской церкви; другую часть ее деятельности составляет деятельность поддержания идолопоклонства в
самом прямом смысле этого слова: почитания святых мощей, икон, принесения им жертв и ожидания от них исполнения желаний.
На моих глазах, как я говорил, по случаю моей книги, в продолжение многих лет учение Христа и его собственные слова о непротивлении злу были предметом насмешек, балаганных шуток и церковники не только не противились этому, но поощряли это кощунство; но попробуйте сказать непочтительное слово о безобразном идоле, кощунственно развозимом по Москве пьяными
людьми под именем Иверской, и поднимется стон негодования этих
самых православных церковников.
Человек, верующий в боговдохновенность Ветхого Завета и святость Давида, завещающего на смертном одре убийство старика, оскорбившего его и которого он
сам не мог убить, так как был связан клятвою (3-я Книга Царей, глава 2, стих 8), и тому подобные мерзости, которыми полон Ветхий Завет, не может верить в нравственный закон Христа;
человек, верующий в учение и проповеди церкви о совместимости с христианством казней, войн, не может уже верить в братство всех
людей.
«Мы не учим ничему новому народ, но только тому, во что он верует, но только в более совершенной форме», — говорят священники. Это то же
самое, что бы делал
человек, связывая вырастающего цыпленка и засовывая в скорлупу, из которой он вышел.
В
самом деле, ведь стоит только вдуматься в положение каждого взрослого, не только образованного, но
самого простого
человека нашего времени, набравшегося носящихся в воздухе понятий о геологии, физике, химии, космографии, истории, когда он в первый раз сознательно отнесется к тем, в детстве внушенным ему и поддерживаемым церквами, верованиям о том, что бог сотворил мир в шесть дней; свет прежде солнца, что Ной засунул всех зверей в свой ковчег и т. п.; что Иисус есть тоже бог-сын, который творил всё до времени; что этот бог сошел на землю за грех Адама; что он воскрес, вознесся и сидит одесную отца и придет на облаках судить мир и т. п.
Хорошо было
человеку, не видавшему
людей другого исповедания, чем он
сам, верить, что его исповедание — одно истинное; но стоит только думающему
человеку столкнуться, как это теперь беспрестанно случается, с
людьми одинаково добрыми и злыми разных исповеданий, осуждающих веры друг друга, чтобы усомниться в истинности исповедуемой им веры.
Останови церковь хоть на
самый короткий срок это воздействие на массы гипнотизацией и обманом детей, и
люди поймут учение Христа.
Происходит то, что в большей части случаев служит источником
самых грубых заблуждений людских:
люди, стоящие на низшей степени понимания, встречаясь с явлениями высшего порядка, — вместо того чтобы сделать усилия, чтобы понять их, чтобы подняться на ту точку зрения, с которой должно смотреть на предмет, — обсуживают его с своей низшей точки зрения, и с тем большей смелостью и решительностью, чем меньше они понимают то, о чем говорят.
От этого происходит то, что все эти
люди, начиная от Конта, Страуса, Спенсера и Ренана, не понимая смысла речей Христа, не понимая того, к чему и зачем они сказаны, не понимая даже и вопроса, на который они служат ответом, не давая себе даже труда вникнуть в смысл их, прямо, если они враждебно настроены, отрицают разумность учения; если же они хотят быть снисходительны к нему, то с высоты своего величия поправляют его, предполагая, что Христос хотел сказать то
самое, что они думают, но не сумел этого сделать.
Люди, 18 веков воспитанные в христианстве, в лице своих передовых
людей, ученых, убедились в том, что христианское учение есть учение о догматах; жизненное же учение есть недоразумение, есть преувеличение, нарушающее настоящие законные требования нравственности, соответствующие природе
человека, и что то
самое учение справедливости, которое отверг Христос, на месте которого он поставил свое учение, гораздо пригоднее нам.
А это-то
самое делают
люди научные нашего времени.
Христос признает существование обеих сторон параллелограмма, обеих вечных, неуничтожимых сил, из которых слагается жизнь
человека: силу животной природы и силу сознания сыновности богу. Не говоря о силе животной, которая,
сама себя утверждая, остается всегда равна
сама себе и находится вне власти
человека, Христос говорит только о силе божеской, призывая
человека к наибольшему сознанию ее, к наибольшему освобождению ее от того, что задерживает ее, и к доведению ее до высшей степени напряжения.
Спустить требования идеала значит не только уменьшить возможность совершенства, но уничтожить
самый идеал. Идеал, действующий на
людей, есть не выдуманный кем-то идеал, но идеал, носимый в душе каждым
человеком. Только этот идеал полного, бесконечного совершенства действует на
людей и подвигает их к деятельности. Умеренное совершенство теряет свою силу воздействия на души
людей.
Заповеди же христианские (заповедь любви не есть заповедь в тесном смысле слова, а выражение
самой сущности учения), пять заповедей нагорной проповеди — все отрицательные и показывают только то, чего на известной степени развития человечества
люди могут уже не делать.
И потому христианскому учению свойственно заявлять требования высшие, чем те, которые выражены в этих заповедях; но никак не умалять требования ни
самого идеала, ни этих заповедей, как это делают
люди, судящие об учении христианства с точки зрения общественного жизнепонимания.
Научные
люди теоретически учат тому, что жизнь осмысленная и добрая есть только жизнь служения всему человечеству, и в этом
самом учении видят смысл христианского учения; к этому учению сводят христианское учение; для этого своего учения отыскивают подтверждение в христианском учении, предполагая, что их учение и христианское — одно и то же.
Племя, семья, даже государство не выдуманы
людьми, но образовались
сами собой, как рой пчел, муравьев, и действительно существуют.