Неточные совпадения
Прежде скажу о тех сведениях, которые я получил об истории вопроса о непротивлении злу; потом о тех суждениях об этом вопросе, которые были высказаны
как духовными, т. е. исповедующими христианскую религию, критиками, так и светскими, т. е.
не исповедующими христианскую религию; и, наконец, те выводы, к которым я был приведен и теми и другими, и историческими событиями последнего времени.
Целым рядом рассуждений и текстов доказав то, что с религией, основанной на миролюбии и благоволении к людям, несовместима война, т. е. калечение и убийство людей, квакеры утверждают и доказывают, что ничто столько
не содействовало затемнению Христовой истины в глазах язычников и
не мешало распространению христианства в мире,
как непризнание этой заповеди людьми, именовавшими себя христианами, —
как разрешение для христиан войны и насилия.
Знакомство с деятельностью квакеров и их сочинениями: с Фоксом, Пэном и в особенности с книгой Даймонда (Dymond) 1827 г. — показало мне, что
не только давным-давно сознана невозможность соединения христианства с насилием и войною, но что эта несовместимость давным-давно так ясно и несомненно доказана, что надо только удивляться,
каким образом может продолжаться это невозможное соединение христианского учения с насилием, которое проповедовалось и продолжает проповедоваться церквами.
Никто
не решится утверждать того, чтобы власти, существующие в
какой бы то ни было стране, действовали по отношению к своим врагам в духе учения и по примеру Христа.
Мы признаем нехристианскими и незаконными
не только самые войны —
как наступательные, так и оборонительные, — но и все приготовления к войнам: устройство всяких арсеналов, укреплений, военных кораблей; признаем нехристианским и незаконным существование всяких постоянных армий, всякого военного начальства, всяких памятников, воздвигнутых в честь побед или павших врагов, всяких трофеев, добытых на поле сражения, всяких празднований военных подвигов, всяких присвоений, совершенных военной силой; признаем нехристианским и незаконным всякое правительственное постановление, требующее военной службы от своих подданных.
Общество и журнал просуществовали недолго: большинство сотрудников Гаррисона по делу освобождения рабов, опасаясь того, чтобы слишком радикальные требования, выраженные в журнале «Непротивляющемся»,
не оттолкнули людей от практического дела освобождения негров, — большинство сотрудников отказалось от исповедания принципа непротивления,
как он был выражен в провозглашении, и общество и журнал прекратили свое существование.
До
какой степени мало известно всё то, что относится к вопросу непротивления, видно из того, что Гаррисон-сын, написавший превосходную, в 4-х больших томах, биографию своего отца, этот Гаррисон-сын на вопрос мой о том, существует ли теперь общество непротивления и есть ли последователи его, отвечал мне, что, сколько ему известно, общество это распалось и последователей этого учения
не существует, тогда
как в то время, когда он писал мне, жил в Массачусете, в Hopedale, Адин Баллу, участвовавший в трудах отца Гаррисона и посвятивший 50 лет жизни на проповедь устно и печатно учения непротивления.
Если мы только делаем это в духе любви, ничего
не может быть более христианского,
как такое огульное убийство».
«А судьи должны хорошо исследовать, и если свидетель тот есть свидетель ложный, ложно донес на брата своего, то поступайте с ним так,
как он умышлял поступить с братом своим. Да
не пощадит его глас твой: душу за душу, око за око, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу». Второз. XIX, 18, 21.
Отв. — Да. Но Иисус запретил это. Христианин ни в
каком случае
не имеет права лишать жизни или подвергать обиде делающего зло ближнего.
Нет стороны вопроса,
как для сторонников его, так и для противников, которая бы
не была исследована в этих сочинениях.
Как всё то, что 200 лет проповедуют квакеры,
как деятельность Гаррисона-отца, основание его общества и журнала, его провозглашение, так и вся деятельность Баллу точно
как будто
не существуют и
не существовали.
«Говорят: «мы передаем свои поступки воле других людей, и наши поступки
не могут быть ни дурными, ни хорошими; в наших поступках
не может быть ни заслуги за доброе, ни ответственности за злое, так
как они совершаются
не по нашей воле».
Но другой вопрос, о том, имеют ли право отказаться от военной службы лица,
не отказывающиеся от выгод, даваемых насилием правительства, автор разбирает подробно и приходит к заключению, что христианин, следующий закону Христа, если он
не идет на войну,
не может точно так же принимать участия ни в
каких правительственных распоряжениях: ни в судах, ни в выборах, —
не может точно так же и в личных делах прибегать к власти, полиции или суду.
Если же мир
не хочет оставить их в покое, то они уйдут в другое место, так
как они странники на земле и у них нет определенного места жительства.
Есть люди — есть сотни тысяч квакеров, есть менониты, есть все наши духоборцы, молокане и люди,
не принадлежащие ни к
каким определенным сектам, которые считают, что насилие, а потому и военная служба — несовместимы с христианством, и потому каждый год у нас в России несколько призываемых людей отказываются от военной службы на основании своих религиозных убеждений.
Все люди равны, и государь тот же человек,
как и мы; зачем мы будем ему подати платить, зачем я буду подвергать свою жизнь опасности, чтобы убить на войне человека, мне
не сделавшего никакого зла?
Из сумасшедшего дома доктора выпускают отказавшегося, и тогда начинаются всякие тайные, хитрые меры, чтобы и
не отпустить отказавшегося, поощрив тем других отказываться так же,
как и он, и вместе с тем
не оставить его среди солдат, чтобы и солдаты
не узнали от него того, что призвание их к военной службе совершается совсем
не по закону бога,
как их уверяют, а против него.
Везде повторяется одно и то же.
Не только правительство, но и большинство либеральных, свободно мыслящих людей,
как бы сговорившись, старательно отворачиваются от всего того, что говорилось, писалось, делалось и делается людьми для обличения несовместимости насилия в самой ужасной, грубой и яркой его форме — в форме солдатства, т. е. готовности убийства кого бы то ни было, — с учением
не только христианства, но хотя бы гуманности, которое общество будто бы исповедует.
Так что сведения, полученные мною о том, в
какой степени уже давно разъяснено и всё больше и больше разъясняется истинное значение учения Христа, и о том,
как относятся к этому разъяснению и исполнению учения высшие, правящие классы
не только в России, но в Европе и в Америке, убедили меня в том, что существует в этих правящих классах сознательно враждебное отношение к истинному христианству, выражающееся преимущественно замалчиванием всех проявлений его.
Церковные учители признают нагорную проповедь с заповедью о непротивлении злу насилием божественным откровением и потому, если они уже раз нашли нужным писать о моей книге, то, казалось бы, им необходимо было прежде всего ответить на этот главный пункт обвинения и прямо высказать, признают или
не признают они обязательным для христианина учение нагорной проповеди и заповедь о непротивлении злу насилием, и отвечать
не так,
как это обыкновенно делается, т. е. сказать, что хотя, с одной стороны, нельзя собственно отрицать, но, с другой стороны, опять-таки нельзя утверждать, тем более, что и т. д., а ответить так же,
как поставлен вопрос в моей книге: действительно ли Христос требовал от своих учеников исполнения того, чему он учил в нагорной проповеди, и потому может или
не может христианин, оставаясь христианином, идти в суд, участвуя в нем, осуждая людей или ища в нем защиты силой, может или
не может христианин, оставаясь христианином, участвовать в управлении, употребляя насилие против своих ближних и самый главный, всем предстоящий теперь с общей воинской повинностью, вопрос — может или
не может христианин, оставаясь христианином, противно прямому указанию Христа обещаться в будущих поступках, прямо противных учению, и, участвуя в военной службе, готовиться к убийству людей или совершать их?
Очень много было говорено по случаю моей книги о том,
как я неправильно толкую те и другие места Евангелия, о том,
как я заблуждаюсь,
не признавая троицы, искупления и бессмертия души; говорено было очень многое, но только
не то одно, что для всякого христианина составляет главный, существенный вопрос жизни:
как соединить ясно выраженное в словах учителя и в сердце каждого из нас учение о прощении, смирении, отречении и любви ко всем: к ближним и к врагам, с требованием военного насилия над людьми своего или чужого народа.
Довод этот неоснователен потому, что если мы позволим себе признать каких-либо людей злодеями особенными (ракà), то, во-первых, мы этим уничтожаем весь смысл христианского учения, по которому все мы равны и братья
как сыны одного отца небесного; во-вторых, потому, что если бы и было разрешено богом употреблять насилие против злодеев, то так
как никак нельзя найти того верного и несомненного определения, по которому можно наверное узнать злодея от незлодея, то каждый человек или общество людей стало бы признавать взаимно друг друга злодеями, что и есть теперь; в-третьих, потому, что если бы и было возможно несомненно узнавать злодеев от незлодеев, то и тогда нельзя бы было в христианском обществе казнить или калечить, или запирать в тюрьмы этих злодеев, потому что в христианском обществе некому бы было исполнять это, так
как каждому христианину,
как христианину, предписано
не делать насилия над злодеем.
Во всей же проповеди и жизни учителя
не только
не сделано этого ограничения, но, напротив,
как раз дано предостережение против такого ложного и соблазнительного, уничтожающего заповедь ограничения.
Кроме того, оправдание насилия, употребленного над ближним для защиты другого ближнего от худшего насилия, всегда неверно, потому что никогда при употреблении насилия против
не совершившегося еще зла нельзя знать,
какое зло будет больше — зло ли моего насилия, или того, от которого я хочу защищать.
Четвертый, еще более утонченный ответ на вопрос,
как должно относиться христианину к заповеди Христа о непротивлении злу насилием, состоит в том, чтобы утверждать, что заповедь непротивления злу насилием
не отрицается ими, а признается,
как и всякая другая, но что они только
не приписывают этой заповеди особенного, исключительного значения,
как это делают сектанты.
Заповедь эта имеет ни больше, ни меньше значения, чем и все другие, и человек, преступивший по слабости
какую бы то ни было заповедь, а также и заповедь о непротивлении,
не перестает быть христианином, если он правильно верит.
Заповедь против блуда они действительно признают и потому никогда ни в
каком случае
не признают того, чтобы блуд
не был злом.
Церковные проповедники никогда ни в
каком случае
не проповедуют нарушения всякой другой заповеди.
Но
как же ей быть
не трудной, когда нарушение ее
не только
не запрещается, но прямо поощряется, когда прямо благословляются суды, тюрьмы, пушки, ружья, войска, сражения.
Он говорит, что заповедь о непротивлении злу насилием значит то самое, что она значит, тоже и о заповеди о клятве; он
не отрицает,
как это делают другие, значение учения Христа, но, к сожалению,
не делает из этого признания тех неизбежных выводов, которые в нашей жизни сами собой напрашиваются при таком понимании учения Христа.
Если противиться злу насилием и клясться
не должно, то всякий естественно спрашивает:
как же военная служба?
Большинство духовных критиков на мою книгу пользуются этим способом. Я бы мог привести десятки таких критик, в которых без исключения повторяется одно и то же: говорится обо всем, но только
не о том, что составляет главный предмет книги.
Как характерный пример таких критик приведу статью знаменитого, утонченного английского писателя и проповедника Фаррара, великого,
как и многие ученые богословы, мастера обходов и умолчаний. Статья эта напечатана в американском журнале «Forum» за октябрь 1888 года.
Вызывают Ивана Петрова. Выходит юноша, дурно, грязно одетый, испуганный, с дрожащими мускулами лица и блестящими бегающими глазами и прерывающимся голосом, шепотом почти говорит: «я… по закону… я,
как христианин… я
не могу…».
Такое же впечатление производят статьи
не одного Фаррара, но все те торжественные проповеди, статьи и книги, которые появляются со всех сторон,
как только где-нибудь проглянет истина, обличающая царствующую ложь. Тотчас же начинаются длинные, умные, изящные, торжественные разговоры или писания о вопросах, близко касающихся предмета с искусным умолчанием о самом предмете.
Я ожидал, что вольнодумные писатели посмотрят на Xриста
не только
как на установителя религии поклонения и личного спасения (
как его понимают церковники), а, выражаясь их языком, и
как на реформатора, разрушающего старые и дающего новые основы жизни, реформа которого
не совершилась еще, а продолжается и до сих пор.
Такой взгляд на Христа и его учение вытекает из моей книги. Но, к удивлению моему, из числа в большом количестве появившихся на мою книгу критик,
не было ни одной, ни русской, ни иностранной, которая трактовала бы предмет с той самой стороны, с которой он изложен в книге, т. е. которая посмотрела бы на учение Христа
как на философское, нравственное и социальное (говоря опять языком научных людей) учение. Ни в одной критике этого
не было.
Их опровержения этого мнимого учения Христа были тем более успешны, что они вперед знали, что их рассуждения
не могут быть ни опровергаемы, ни исправляемы, так
как цензура,
не пропустив книги,
не пропускала и статей в защиту ее.
Русские светские критики, очевидно
не зная всего того, что было сделано по разработке вопроса о непротивлении злу, и даже иногда
как будто предполагая, что это я лично выдумал правило непротивления злу насилием, нападали на самую мысль, опровергая, извращая ее и с большим жаром выставляя аргументы, давным-давно уже со всех сторон разобранные и опровергнутые, доказывали, что человек непременно должен (насилием) защищать всех обиженных и угнетенных и что поэтому учение о непротивлении злу насилием есть учение безнравственное.
Рассуждая о моей книге и вообще о евангельском учении,
как оно выражено в нагорной проповеди, иностранные критики утверждали, что такое учение
не есть собственно христианское (христианское учение, по их мнению, есть католицизм и протестантство) — учение же нагорной проповеди есть только ряд очень милых непрактических мечтаний du charmant docteur,
как говорит Ренан, годных для наивных и полудиких обитателей Галилеи, живущих за 1800 лет назад, и для русских полудиких мужиков — Сютаева, Бондарева и русского мистика Толстого, но никак
не приложимых к высокой степени европейской культуры.
Иностранные светские критики тонким манером,
не оскорбляя меня, старались дать почувствовать, что суждения мои о том, что человечество может руководиться таким наивным учением,
как нагорная проповедь, происходит отчасти от моего невежества, незнания истории, незнания всех тех тщетных попыток осуществления в жизни принципов нагорной проповеди, которые были делаемы в истории и ни к чему
не привели, отчасти от непонимания всего значения той высокой культуры, на которой со своими крупповскими пушками, бездымным порохом, колонизацией Африки, управлением Ирландии, парламентом, журналистикой, стачками, конституцией и Эйфелевой башней стоит теперь европейское человечество.
Учение
не годится для нашего индустриального века, точно
как будто то, что существует индустриальный век, есть дело священное, которое
не должно и
не может быть изменено.
Учение Христа негодно, потому что, если бы оно было исполнено,
не могла бы продолжаться наша жизнь; другими словами: если бы мы начали жить хорошо,
как нас учил Христос, мы
не могли бы продолжать жить дурно,
как мы живем и привыкли жить. Вопрос же о непротивлении злу насилием
не только
не обсуждается, но самое упоминание о том, что в учение Христа входит требование непротивления злу насилием, уже считается достаточным доказательством неприложимости всего учения.
Вопрос ведь состоит в том:
каким образом разрешать столкновения людей, когда одни люди считают злом то, что другие считают добром, и наоборот? И потому считать, что зло есть то, что я считаю злом, несмотря на то, что противник мой считает это добром,
не есть ответ. Ответов может быть только два: или тот, чтобы найти верный и неоспоримый критериум того, что есть зло, или тот, чтобы
не противиться злу насилием.
Первый выход был пробован с начала исторических времен и,
как мы все знаем,
не привел до сих пор к успешным результатам.
А это-то признание того, что то, что нам кажется злом, то и есть зло, или совершенное непонимание вопроса, и служит основой суждений светских критиков о христианском учении, так что суждения о моей книге,
как церковных, так и светских критиков, показали мне то, что большинство людей прямо
не понимают
не только самого учения Христа, но даже и тех вопросов, на которые оно служит ответом.
Непонимание учения Христа в его истинном, простом и прямом смысле в наше время, когда свет этого учения проник уже все самые темные углы сознания людского; когда,
как говорил Христос, теперь уже с крыш кричат то, что он говорил на ухо; когда учение это проникает все стороны человеческой жизни: и семейную, и экономическую, и гражданскую, и государственную, и международную, — непонимание это было бы необъяснимо, если бы непониманию этому
не было причин.
Одна из этих причин это та, что
как верующие, так и неверующие твердо убеждены, что учение Христа понято ими давно и так полно, несомненно и окончательно, что никакого другого значения, кроме того, которое они придают ему, и
не может быть в нем. Причина этого состоит в продолжительности предания ложного понимания и потому непонимания его.
Христианское учение представляется людям нашего мира именно таким давно и несомненно каждому до всех своих мельчайших подробностей известным учением, которое
не может быть понимаемо иначе,
как так,
как оно понято.
Христианство понимается теперь исповедующими церковные учения
как сверхъестественное, чудесное откровение обо всем том, что сказано в символе веры; неверующими же, —
как пережитое человечеством проявление его потребности веры в сверхъестественное;
как историческое явление, вполне выразившееся в католичестве, православии, протестантстве и
не имеющее уже для нас никакого жизненного значения. Для верующих значение учения скрывается церквью, для неверующих — наукою.