Неточные совпадения
В другой брошюре, под заглавием: «Сколько нужно
людей, чтобы преобразить злодейство в праведность», он говорит: «Один
человек не должен убивать. Если он убил, он преступник, он убийца.
Два, десять, сто
человек, если они делают это, — они убийцы. Но государство или народ может убивать, сколько он хочет, и это не будет убийство, а хорошее, доброе дело. Только собрать побольше народа, и бойня десятков тысяч
людей становится невинным делом. Но сколько именно нужно
людей для этого?
Критики на мою книгу, как русские, так и иностранные, разделяются на
два главные рода: критики религиозные —
людей, считающих себя верующими, и критики светские — вольнодумные.
Вопрос ведь состоит в том: каким образом разрешать столкновения
людей, когда одни
люди считают злом то, что другие считают добром, и наоборот? И потому считать, что зло есть то, что я считаю злом, несмотря на то, что противник мой считает это добром, не есть ответ. Ответов может быть только
два: или тот, чтобы найти верный и неоспоримый критериум того, что есть зло, или тот, чтобы не противиться злу насилием.
В Евангелиях
два раза употреблено слово «церковь». Один раз в смысле собрания
людей, разрешающего спор; другой раз в связи с темными словами о камне — Петре и вратах ада. Из этих
двух упоминаний слова «церковь», имеющего значение только собрания, выводится то, что мы теперь разумеем под словом «церковь».
Обыкновенно, говоря о происхождении христианства,
люди, принадлежащие к одной из существующих церквей, употребляют слово «церковь» в единственном числе, как будто церковь была и есть только одна. Но это совершенно несправедливо. Церковь, как учреждение, утверждающее про себя, что она обладает несомненной истиной, явилась только тогда, когда она была не одна, а было их по крайней мере
две.
Ведь если поставить себе задачей запутать
человека так, чтобы он не мог с здоровым умом выбраться из внушенных ему с детства
двух противоположных миросозерцаний, то нельзя ничего придумать сильнее того, что совершается над всяким молодым
человеком, воспитываемым в нашем так называемом христианском обществе.
Таких пониманий жизни мы знаем три:
два уже пережитых человечеством, и третье, которое мы теперь переживаем в христианстве. Пониманий таких три, и только три, не потому, что мы произвольно соединили различные жизнепонимания в эти три, а потому, что поступки всех
людей имеют всегда в основе одно из этих трех жизнепониманий, потому что иначе, как только этими тремя способами, мы не можем понимать жизнь.
Это-то обладание мнимым непогрешимым их орудием познания и служит главным препятствием понимания христианского учения для
людей неверующих и так называемых научных, мнением которых и руководится всё огромное большинство неверующих, так называемых образованных
людей. Из этого-то мнимого понимания вытекают все заблуждения научных
людей о христианском учении, и в особенности
два странные недоразумения, более всего другого препятствующие правильному пониманию его.
Христос учит не ангелов, но
людей, живущих животной жизнью, движущихся ею. И вот к этой животной силе движения Христос как бы прикладывает новую, другую силу сознания божеского совершенства, — направляет этим движение жизни по равнодействующей из
двух сил.
Таковы
два главные недоразумения относительно христианского учения, из которых вытекает большинство ложных суждений о нем. Одно — что учение Христа поучает
людей, как прежние учения, правилам, которым
люди обязаны следовать, и что правила эти неисполнимы; другое — то, что всё значение христианства состоит в учении о выгодном сожитии человечества как одной семьи, для чего, не упоминая о любви к богу, нужно только следовать правилу любви к человечеству.
Всякий знает это несомненно твердо всем существом своим и вместе с тем не только видит вокруг себя деление всех
людей на
две касты: одну трудящуюся, угнетенную, нуждающуюся и страдающую, а другую — праздную, угнетающую и роскошествующую и веселящуюся, — не только видит, но волей-неволей с той или другой стороны принимает участие в этом отвергаемом его сознанием разделении
людей и не может не страдать от сознания такого противоречия и участия в нем.
«Правители, в числе
двух, трех, сойдясь в кабинетах, тайно сговариваются без протоколов, без гласности, и потому без ответственности, и посылают
людей на бойню».
Разделение
людей на
две касты, так же как и государственное и военное насилие, противны всем тем нравственным началам, которыми живет наш мир, и вместе с тем передовые, образованные
люди нашего времени как будто не видят этого.
Вопрос этот для
людей в их общественной жизни с тех пор, как проповедано христианское учение, есть то же, что для путешественника вопрос о том, по какой из
двух дорог идти, когда он приходит к разветвлению того пути, по которому шел.
Христианину обещаться в повиновении
людям или законам людским — всё равно что нанявшемуся к хозяину работнику обещаться вместе с тем исполнять всё то, что ему прикажут еще и чужие
люди. Нельзя служить
двум господам.
Происходит суд, и молодого
человека приговаривают к заключению в военной тюрьме на
два года.
Не могут они себе представить, чтобы просветители их, ученые
люди, могли с такою уверенностью проповедовать
два кажущиеся столь противоположными положения: обязанность для
людей христианского закона и убийства.
В назначенный срок их собирают, сгоняют, как скотину, в одно место и начинают обучать солдатским приемам и учениям. Обучают их этому такие же, как они, но только раньше, года два-три назад, обманутые и одичалые
люди. Средства обучения: обманы, одурение, пинки, водка. И не проходит года, как душевноздоровые, умные, добрые ребята, становятся такими же дикими существами, как и их учителя.
Лицемерие в наше время, поддерживаемое с
двух сторон: quasi-религией и quasi-нayкой, дошло до таких размеров, что если бы мы не жили среди него, то нельзя бы было поверить, что
люди могут дойти до такой степени самообмана.
Люди дошли в наше время до того удивительного положения, что так огрубело сердце их, что они глядят и не видят, слушают и не слышат и не разумеют.
Неточные совпадения
Я хотел бы, например, чтоб при воспитании сына знатного господина наставник его всякий день разогнул ему Историю и указал ему в ней
два места: в одном, как великие
люди способствовали благу своего отечества; в другом, как вельможа недостойный, употребивший во зло свою доверенность и силу, с высоты пышной своей знатности низвергся в бездну презрения и поношения.
Человек он был чувствительный, и когда говорил о взаимных отношениях
двух полов, то краснел.
Упоминалось о том, что Бог сотворил жену из ребра Адама, и «сего ради оставит
человек отца и матерь и прилепится к жене, будет
два в плоть едину» и что «тайна сия велика есть»; просили, чтобы Бог дал им плодородие и благословение, как Исааку и Ревекке, Иосифу, Моисею и Сепфоре, и чтоб они видели сыны сынов своих.
В глазах родных он не имел никакой привычной, определенной деятельности и положения в свете, тогда как его товарищи теперь, когда ему было тридцать
два года, были уже — который полковник и флигель-адъютант, который профессор, который директор банка и железных дорог или председатель присутствия, как Облонский; он же (он знал очень хорошо, каким он должен был казаться для других) был помещик, занимающийся разведением коров, стрелянием дупелей и постройками, то есть бездарный малый, из которого ничего не вышло, и делающий, по понятиям общества, то самое, что делают никуда негодившиеся
люди.
В его петербургском мире все
люди разделялись на
два совершенно противоположные сорта.