Неточные совпадения
Карл Иваныч,
с очками на носу и книгой в руке, сидел на своем обычном
месте, между дверью и окошком.
Он стоял подле письменного стола и, указывая на какие-то конверты, бумаги и кучки денег, горячился и
с жаром толковал что-то приказчику Якову Михайлову, который, стоя на своем обычном
месте, между дверью и барометром, заложив руки за спину, очень быстро и в разных направлениях шевелил пальцами.
По глазам девочек заметно было, что они очень хотели поскорее передать нам какое-то очень важное известие; но вскочить
с своих
мест и подойти к нам было бы нарушением правил Мими.
Фока, несмотря на свои преклонные лета, сбежал
с лестницы очень ловко и скоро, крикнул: «Подавай!» — и, раздвинув ноги, твердо стал посредине подъезда, между тем
местом, куда должен был подкатить линейку кучер, и порогом, в позиции человека, которому не нужно напоминать о его обязанности.
Необозримое блестяще-желтое поле замыкалось только
с одной стороны высоким синеющим лесом, который тогда казался мне самым отдаленным, таинственным
местом, за которым или кончается свет, или начинаются необитаемые страны.
Подъехав к Калиновому лесу, мы нашли линейку уже там и, сверх всякого ожидания, еще телегу в одну лошадь, на середине которой сидел буфетчик. Из-под сена виднелись: самовар, кадка
с мороженой формой и еще кой-какие привлекательные узелки и коробочки. Нельзя было ошибиться: это был чай на чистом воздухе, мороженое и фрукты. При виде телеги мы изъявили шумную радость, потому что пить чай в лесу на траве и вообще на таком
месте, на котором никто и никогда не пивал чаю, считалось большим наслаждением.
Я заметил, что многие девочки имеют привычку подергивать плечами, стараясь этим движением привести спустившееся платье
с открытой шеей на настоящее
место.
Часто, читая вслух, когда он доходил до патетического
места, голос его начинал дрожать, слезы показывались, и он
с досадой оставлял книгу.
— Я беру Карла Иваныча
с детьми.
Место в бричке есть. Они к нему привыкли, и он к ним, кажется, точно привязан; а семьсот рублей в год никакого счета не делают, et puis au fond c’est un très bon diable. [и потом, в сущности, он славный малый (фр.).]
Войдя в кабинет
с записками в руке и
с приготовленной речью в голове, он намеревался красноречиво изложить перед папа все несправедливости, претерпенные им в нашем доме; но когда он начал говорить тем же трогательным голосом и
с теми же чувствительными интонациями,
с которыми он обыкновенно диктовал нам, его красноречие подействовало сильнее всего на него самого; так что, дойдя до того
места, в котором он говорил: «как ни грустно мне будет расстаться
с детьми», он совсем сбился, голос его задрожал, и он принужден был достать из кармана клетчатый платок.
Оставшись в одном белье, он тихо опустился на кровать, окрестил ее со всех сторон и, как видно было,
с усилием — потому что он поморщился — поправил под рубашкой вериги. Посидев немного и заботливо осмотрев прорванное в некоторых
местах белье, он встал,
с молитвой поднял свечу в уровень
с кивотом, в котором стояло несколько образов, перекрестился на них и перевернул свечу огнем вниз. Она
с треском потухла.
Володя ущипнул меня очень больно за ногу; но я даже не оглянулся: потер только рукой то
место и продолжал
с чувством детского удивления, жалости и благоговения следить за всеми движениями и словами Гриши.
Чувство умиления,
с которым я слушал Гришу, не могло долго продолжаться, во-первых, потому, что любопытство мое было насыщено, а во-вторых, потому, что я отсидел себе ноги, сидя на одном
месте, и мне хотелось присоединиться к общему шептанью и возне, которые слышались сзади меня в темном чулане. Кто-то взял меня за руку и шепотом сказал: «Чья это рука?» В чулане было совершенно темно; но по одному прикосновению и голосу, который шептал мне над самым ухом, я тотчас узнал Катеньку.
С первой молодости он держал себя так, как будто готовился занять то блестящее
место в свете, на которое впоследствии поставила его судьба; поэтому, хотя в его блестящей и несколько тщеславной жизни, как и во всех других, встречались неудачи, разочарования и огорчения, он ни разу не изменил ни своему всегда спокойному характеру, ни возвышенному образу мыслей, ни основным правилам религии и нравственности и приобрел общее уважение не столько на основании своего блестящего положения, сколько на основании своей последовательности и твердости.
Он прочел все, что было написано во Франции замечательного по части философии и красноречия в XVIII веке, основательно знал все лучшие произведения французской литературы, так что мог и любил часто цитировать
места из Расина, Корнеля, Боало, Мольера, Монтеня, Фенелона; имел блестящие познания в мифологии и
с пользой изучал, во французских переводах, древние памятники эпической поэзии, имел достаточные познания в истории, почерпнутые им из Сегюра; но не имел никакого понятия ни о математике, дальше арифметики, ни о физике, ни о современной литературе: он мог в разговоре прилично умолчать или сказать несколько общих фраз о Гете, Шиллере и Байроне, но никогда не читал их.
Заметно было, что он особенно дорожил этим последним преимуществом: считал его действие неотразимым в отношении особ женского пола и, должно быть,
с этой целью старался выставлять свои ноги на самое видное
место и, стоя или сидя на
месте, всегда приводил в движение свои икры.
Когда молодой князь подошел к ней, она сказала ему несколько слов, называя его вы, и взглянула на него
с выражением такого пренебрежения, что, если бы я был на его
месте, я растерялся бы совершенно; но Этьен был, как видно, мальчик не такого сложения: он не только не обратил никакого внимания на прием бабушки, но даже и на всю ее особу, а раскланялся всему обществу, если не ловко, то совершенно развязно.
Сонечка занимала все мое внимание: я помню, что, когда Володя, Этьен и я разговаривали в зале на таком
месте,
с которого видна была Сонечка и она могла видеть и слышать нас, я говорил
с удовольствием; когда мне случалось сказать, по моим понятиям, смешное или молодецкое словцо, я произносил его громче и оглядывался на дверь в гостиную; когда же мы перешли на другое
место,
с которого нас нельзя было ни слышать, ни видеть из гостиной, я молчал и не находил больше никакого удовольствия в разговоре.
Молодой человек, у которого я отбил даму, танцевал мазурку в первой паре. Он вскочил
с своего
места, держа даму за руку, и вместо того, чтобы делать pas de Basques, [па-де-баск — старинное па мазурки (фр.).] которым нас учила Мими, просто побежал вперед; добежав до угла, приостановился, раздвинул ноги, стукнул каблуком, повернулся и, припрыгивая, побежал дальше.
Я до того растерялся, что, вместо того чтобы танцевать, затопал ногами на
месте, самым странным, ни
с тактом, ни
с чем не сообразным образом, и, наконец, совершенно остановился.
— Il ne fallait pas danser, si vous ne savez pas! [Не нужно было танцевать, если не умеешь! (фр.)] — сказал сердитый голос папа над моим ухом, и, слегка оттолкнув меня, он взял руку моей дамы, прошел
с ней тур по-старинному, при громком одобрении зрителей, и привел ее на
место. Мазурка тотчас же кончилась.
Неточные совпадения
Городничий. Вам тоже посоветовал бы, Аммос Федорович, обратить внимание на присутственные
места. У вас там в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа завели домашних гусей
с маленькими гусенками, которые так и шныряют под ногами. Оно, конечно, домашним хозяйством заводиться всякому похвально, и почему ж сторожу и не завесть его? только, знаете, в таком
месте неприлично… Я и прежде хотел вам это заметить, но все как-то позабывал.
Городничий (делая Бобчинскому укорительный знак, Хлестакову).Это-с ничего. Прошу покорнейше, пожалуйте! А слуге вашему я скажу, чтобы перенес чемодан. (Осипу.)Любезнейший, ты перенеси все ко мне, к городничему, — тебе всякий покажет. Прошу покорнейше! (Пропускает вперед Хлестакова и следует за ним, но, оборотившись, говорит
с укоризной Бобчинскому.)Уж и вы! не нашли другого
места упасть! И растянулся, как черт знает что такое. (Уходит; за ним Бобчинский.)
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете писем: есть прекрасные
места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» —
с большим,
с большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?
Покуда Тимофеевна //
С хозяйством управлялася, // Крестьяне
место знатное // Избрали за избой: // Тут рига, конопляники, // Два стога здоровенные, // Богатый огород. // И дуб тут рос — дубов краса. // Под ним присели странники: // «Эй, скатерть самобраная, // Попотчуй мужиков».
Я хотел бы, например, чтоб при воспитании сына знатного господина наставник его всякий день разогнул ему Историю и указал ему в ней два
места: в одном, как великие люди способствовали благу своего отечества; в другом, как вельможа недостойный, употребивший во зло свою доверенность и силу,
с высоты пышной своей знатности низвергся в бездну презрения и поношения.