Неточные совпадения
Матушка сидела в гостиной и разливала чай; одной рукой она придерживала чайник, другою — кран самовара, из которого вода текла через верх чайника на поднос. Но
хотя она смотрела пристально, она
не замечала этого,
не замечала и того, что мы вошли.
—
Хотел, чтобы загрызли… Бог
не попустил. Грех собаками травить! большой грех!
Не бей, большак, [Так он безразлично называл всех мужчин. (Примеч. Л.Н. Толстого.)] что бить? Бог простит… дни
не такие.
— А я понимаю, — отвечала maman, — он мне рассказывал, что какой-то охотник нарочно на него пускал собак, так он и говорит: «
Хотел, чтобы загрызли, но бог
не попустил», — и просит тебя, чтобы ты за это
не наказывал его.
— А! вот что! — сказал папа. — Почем же он знает, что я
хочу наказывать этого охотника? Ты знаешь, я вообще
не большой охотник до этих господ, — продолжал он по-французски, — но этот особенно мне
не нравится и должен быть…
Барыни сошли и после небольшого прения о том, кому на какой стороне сидеть и за кого держаться (
хотя, мне кажется, совсем
не нужно было держаться), уселись, раскрыли зонтики и поехали.
Вперив глаза в опушку, я бессмысленно улыбался; пот катился с меня градом, и
хотя капли его, сбегая по подбородку, щекотали меня, я
не вытирал их.
Большой статный рост, странная, маленькими шажками, походка, привычка подергивать плечом, маленькие, всегда улыбающиеся глазки, большой орлиный нос, неправильные губы, которые как-то неловко, но приятно складывались, недостаток в произношении — пришепетывание, и большая во всю голову лысина: вот наружность моего отца, с тех пор как я его запомню, — наружность, с которою он умел
не только прослыть и быть человеком àbonnes fortunes, [удачливым (фр.).] но нравиться всем без исключения — людям всех сословий и состояний, в особенности же тем, которым
хотел нравиться.
Когда все собрались в гостиной около круглого стола, чтобы в последний раз провести несколько минут вместе, мне и в голову
не приходило, какая грустная минута предстоит нам. Самые пустые мысли бродили в моей голове. Я задавал себе вопросы: какой ямщик поедет в бричке и какой в коляске? кто поедет с папа, кто с Карлом Иванычем? и для чего непременно
хотят меня укутать в шарф и ваточную чуйку?
Старушка
хотела что-то сказать, но вдруг остановилась, закрыла лицо платком и, махнув рукою, вышла из комнаты. У меня немного защемило в сердце, когда я увидал это движение; но нетерпение ехать было сильнее этого чувства, и я продолжал совершенно равнодушно слушать разговор отца с матушкой. Они говорили о вещах, которые заметно
не интересовали ни того, ни другого: что нужно купить для дома? что сказать княжне Sophie и madame Julie? и хороша ли будет дорога?
Княгиня очень много говорила и по своей речивости принадлежала к тому разряду людей, которые всегда говорят так, как будто им противоречат,
хотя бы никто
не говорил ни слова: она то возвышала голос, то, постепенно понижая его, вдруг с новой живостью начинала говорить и оглядывалась на присутствующих, но
не принимающих участия в разговоре особ, как будто стараясь подкрепить себя этим взглядом.
— Прошу любить старую тетку, — говорила она, целуя Володю в волосы, —
хотя я вам и дальняя, но я считаю по дружеским связям, а
не по степеням родства, — прибавила она, относясь преимущественно к бабушке; но бабушка продолжала быть недовольной ею и отвечала...
С первой молодости он держал себя так, как будто готовился занять то блестящее место в свете, на которое впоследствии поставила его судьба; поэтому,
хотя в его блестящей и несколько тщеславной жизни, как и во всех других, встречались неудачи, разочарования и огорчения, он ни разу
не изменил ни своему всегда спокойному характеру, ни возвышенному образу мыслей, ни основным правилам религии и нравственности и приобрел общее уважение
не столько на основании своего блестящего положения, сколько на основании своей последовательности и твердости.
Если он полагал, что знакомство с нами может доставить его сыну какую-нибудь честь или удовольствие, то он совершенно ошибался в этом отношении, потому что мы
не только
не были дружны с Иленькой, но обращали на него внимание только тогда, когда
хотели посмеяться над ним.
Не обращая на мое присутствие в передней никакого внимания,
хотя я счел долгом при появлении этих особ поклониться им, маленькая молча подошла к большой и остановилась перед нею.
Мы довольно долго стояли друг против друга и,
не говоря ни слова, внимательно всматривались; потом, пододвинувшись поближе, кажется,
хотели поцеловаться, но, посмотрев еще в глаза друг другу, почему-то раздумали. Когда платья всех сестер его прошумели мимо нас, чтобы чем-нибудь начать разговор, я спросил,
не тесно ли им было в карете.
Но
хотя я перерыл все комоды, я нашел только в одном — наши дорожные зеленые рукавицы, а в другом — одну лайковую перчатку, которая никак
не могла годиться мне: во-первых, потому, что была чрезвычайно стара и грязна, во-вторых, потому, что была для меня слишком велика, а главное потому, что на ней недоставало среднего пальца, отрезанного, должно быть, еще очень давно, Карлом Иванычем для больной руки.
Эпизод с перчаткой,
хотя и мог кончиться дурно, принес мне ту пользу, что поставил меня на свободную ногу в кругу, который казался мне всегда самым страшным, — в кругу гостиной; я
не чувствовал уже ни малейшей застенчивости в зале.
Я чувствовал, однако, что,
хотя это начало было очень блестяще и вполне доказывало мое высокое знание французского языка, продолжать разговор в таком духе я
не в состоянии.
Хотя мне в эту минуту больше хотелось спрятаться с головой под кресло бабушки, чем выходить из-за него, как было отказаться? — я встал, сказал «rose» [роза (фр.).] и робко взглянул на Сонечку.
Не успел я опомниться, как чья-то рука в белой перчатке очутилась в моей, и княжна с приятнейшей улыбкой пустилась вперед, нисколько
не подозревая того, что я решительно
не знал, что делать с своими ногами.
Но молодой человек, как кажется,
хотел во что бы то ни стало развеселить меня: он заигрывал со мной, называл меня молодцом и, как только никто из больших
не смотрел на нас, подливал мне в рюмку вина из разных бутылок и непременно заставлял выпивать.
— Особенно после ужина… Но если бы вы знали, как мне жалко (я
хотел сказать грустно, но
не посмел), что вы скоро уедете и мы больше
не увидимся.
Гросфатер кончился, а я
не успел сказать ни одной фразы с ты,
хотя не переставал придумывать такие, в которых местоимение это повторялось бы несколько раз.
«
Хочешь?», «давай ты» звучало в моих ушах и производило какое-то опьянение: я ничего и никого
не видал, кроме Сонечки.
«Как мог я так страстно и так долго любить Сережу? — рассуждал я, лежа в постели. — Нет! он никогда
не понимал,
не умел ценить и
не стоил моей любви… а Сонечка? что это за прелесть! „
Хочешь?“, „тебе начинать“.
Устремив неподвижные взоры в подкладку стеганого одеяла, я видел ее так же ясно, как час тому назад; я мысленно разговаривал с нею, и разговор этот,
хотя не имел ровно никакого смысла, доставлял мне неописанное наслаждение, потому что ты, тебе, с тобой, твои встречались в нем беспрестанно.
— Вот дурак! — сказал он, улыбаясь, и потом, помолчав немного: — Я так совсем
не так, как ты: я думаю, что, если бы можно было, я сначала
хотел бы сидеть с ней рядом и разговаривать…
Детей! детей!» Я
хотела было за вами бежать, да Иван Васильич остановил, говорит: «Это хуже встревожит ее, лучше
не надо».
В это время я нечаянно уронил свой мокрый платок и
хотел поднять его; но только что я нагнулся, меня поразил страшный пронзительный крик, исполненный такого ужаса, что, проживи я сто лет, я никогда его
не забуду, и, когда вспомню, всегда пробежит холодная дрожь по моему телу.
Долго еще говорила она в том же роде, и говорила с такою простотою и уверенностью, как будто рассказывала вещи самые обыкновенные, которые сама видала и насчет которых никому в голову
не могло прийти ни малейшего сомнения. Я слушал ее, притаив дыхание, и,
хотя не понимал хорошенько того, что она говорила, верил ей совершенно.
— А это на что похоже, что вчера только восемь фунтов пшена отпустила, опять спрашивают: ты как
хочешь, Фока Демидыч, а я пшена
не отпущу. Этот Ванька рад, что теперь суматоха в доме: он думает, авось
не заметят. Нет, я потачки за барское добро
не дам. Ну виданное ли это дело — восемь фунтов?
Хотя все сундуки были еще на ее руках и она
не переставала рыться в них, перекладывать, развешивать, раскладывать, но ей недоставало шуму и суетливости барского, обитаемого господами, деревенского дома, к которым она с детства привыкла.