Неточные совпадения
И, заметив полосу света, пробившуюся с боку одной из суконных стор, он весело скинул ноги с дивана, отыскал ими шитые женой (подарок ко дню рождения в прошлом году), обделанные в золотистый сафьян туфли и по старой, девятилетней привычке, не вставая, потянулся
рукой к тому месту, где в спальне у него висел халат.
Неприятнее всего была та первая минута, когда он, вернувшись из театра, веселый и довольный, с огромною грушей для жены в
руке, не нашел жены в гостиной;
к удивлению, не нашел ее и в кабинете и наконец увидал ее в спальне с несчастною, открывшею всё, запиской в
руке.
Увидав мужа, она опустила
руку в ящик шифоньерки, будто отыскивая что-то, и оглянулась на него, только когда он совсем вплоть подошел
к ней. Но лицо ее, которому она хотела придать строгое и решительное выражение, выражало потерянность страдание.
Степан Аркадьич поспешно, как всегда, прошел
к своему месту, пожал
руки членам и сел.
— Так и есть! Левин, наконец! — проговорил он с дружескою, насмешливою улыбкой, оглядывая подходившего
к нему Левина. — Как это ты не побрезгал найти меня в этом вертепе? — сказал Степан Аркадьич, не довольствуясь пожатием
руки и целуя своего приятеля. — Давно ли?
— Ах да, позвольте вас познакомить, — сказал он. — Мои товарищи: Филипп Иваныч Никитин, Михаил Станиславич Гриневич, — и обратившись
к Левину: — земский деятель, новый, земский человек, гимнаст, поднимающий одною
рукой пять пудов, скотовод и охотник и мой друг, Константин Дмитрич Левин, брат Сергея Иваныча Кознышева.
Левин нахмурился, холодно пожал
руку и тотчас же обратился
к Облонскому. Хотя он имел большое уважение
к своему, известному всей России, одноутробному брату писателю, однако он терпеть не мог, когда
к нему обращались не как
к Константину Левину, а как
к брату знаменитого Кознышева.
Вошел секретарь, с фамильярною почтительностью и некоторым, общим всем секретарям, скромным сознанием своего превосходства пред начальником в знании дел, подошел с бумагами
к Облонскому и стал, под видом вопроса, объяснять какое-то затруднение. Степан Аркадьич, не дослушав, положил ласково свою
руку на рукав секретаря.
Отчаянно махавший
руками и пригибавшийся
к земле мальчик в русском платье обгонял ее.
Когда поворот кончился, она дала себе толчок упругою ножкой и подкатилась прямо
к Щербацкому; и, ухватившись за него
рукой, улыбаясь кивнула Левину.
В это время Степан Аркадьич, со шляпой на боку, блестя лицом и глазами, веселым победителем входил в сад. Но, подойдя
к теще, он с грустным, виноватым лицом отвечал на ее вопросы о здоровье Долли. Поговорив тихо и уныло с тещей, он выпрямил грудь и взял под
руку Левина.
Она уже подходила
к дверям, когда услыхала его шаги. «Нет! нечестно. Чего мне бояться? Я ничего дурного не сделала. Что будет, то будет! Скажу правду. Да с ним не может быть неловко. Вот он, сказала она себе, увидав всю его сильную и робкую фигуру с блестящими, устремленными на себя глазами. Она прямо взглянула ему в лицо, как бы умоляя его о пощаде, и подала
руку.
В то время как он подходил
к ней, красивые глаза его особенно нежно заблестели, и с чуть-заметною счастливою и скромно-торжествующею улыбкой (так показалось Левину), почтительно и осторожно наклонясь над нею, он протянул ей свою небольшую, но широкую
руку.
Но Каренина не дождалась брата, а, увидав его, решительным легким шагом вышла из вагона. И, как только брат подошел
к ней, она движением, поразившим Вронского своею решительностью и грацией, обхватила брата левою
рукой за шею, быстро притянула
к себе и крепко поцеловала. Вронский, не спуская глаз, смотрел на нее и, сам не зная чему, улыбался. Но вспомнив, что мать ждала его, он опять вошел в вагон.
То же самое думал ее сын. Он провожал ее глазами до тех пор, пока не скрылась ее грациозная фигура, и улыбка остановилась на его лице. В окно он видел, как она подошла
к брату, положила ему
руку на
руку и что-то оживленно начала говорить ему, очевидно о чем-то не имеющем ничего общего с ним, с Вронским, и ему ото показалось досадным.
Подъехав
к дому, Облонский высадил сестру, вздохнул, пожал ее
руку и отправился в присутствие.
— Успокой
руки, Гриша, — сказала она и опять взялась за свое одеяло, давнишнюю работу, зa которую она всегда бралась в тяжелые минуты, и теперь вязала нервно, закидывая пальцем и считая петли. Хотя она и велела вчера сказать мужу, что ей дела нет до того, приедет или не приедет его сестра, она всё приготовила
к ее приезду и с волнением ждала золовку.
Из-за густых ресниц ее блестящих глаз вдруг показались слезы. Она пересела ближе
к невестке и взяла ее
руку своею энергическою маленькою
рукой. Долли не отстранилась, но лицо ее не изменяло своего сухого выражения. Она сказала...
И опять Гриша подсунул голову под ее
руку и прислонился головой
к ее платью и засиял гордостью и счастьем.
Только что оставив графиню Банину, с которою он протанцовал первый тур вальса, он, оглядывая свое хозяйство, то есть пустившихся танцовать несколько пар, увидел входившую Кити и подбежал
к ней тою особенною, свойственною только дирижерам балов развязною иноходью и, поклонившись, даже не спрашивая, желает ли она, занес
руку, чтоб обнять ее тонкую талию.
Корсунский поклонился, выпрямил открытую грудь и подал
руку, чтобы провести ее
к Анне Аркадьевне.
Анна улыбалась, и улыбка передавалась ему. Она задумывалась, и он становился серьезен. Какая-то сверхъестественная сила притягивала глаза Кити
к лицу Анны. Она была прелестна в своем простом черном платье, прелестны были ее полные
руки с браслетами, прелестна твердая шея с ниткой жемчуга, прелестны вьющиеся волосы расстроившейся прически, прелестны грациозные легкие движения маленьких ног и
рук, прелестно это красивое лицо в своем оживлении; но было что-то ужасное и жестокое в ее прелести.
В середине мазурки, повторяя сложную фигуру, вновь выдуманную Корсунским, Анна вышла на середину круга, взяла двух кавалеров и подозвала
к себе одну даму и Кити. Кити испуганно смотрела на нее, подходя. Анна прищурившись смотрела на нее и улыбнулась, пожав ей
руку. Но заметив, что лицо Кити только выражением отчаяния и удивления ответило на ее улыбку, она отвернулась от нее и весело заговорила с другою дамой.
— Будет, Николай Дмитрич! — сказала Марья Николаевна, протягивая пухлую обнаженную
руку к графинчику.
Старая Ласка, еще не совсем переварившая радость его приезда и бегавшая, чтобы полаять на дворе, вернулась, махая хвостом и внося с собой запах воздуха, подошла
к нему, подсунула голову под его
руку, жалобно подвизгивая и требуя, чтоб он поласкал ее.
Приложив
руку к козырьку, он наклонился пред ней и спросил, не нужно ли ей чего-нибудь, не может ли он служить ей?
— А! Мы знакомы, кажется, — равнодушно сказал Алексей Александрович, подавая
руку. — Туда ехала с матерью, а назад с сыном, — сказал он, отчетливо выговаривая, как рублем даря каждым словом. — Вы, верно, из отпуска? — сказал он и, не дожидаясь ответа, обратился
к жене своим шуточным тоном: — что ж, много слез было пролито в Москве при разлуке?
Он поцеловал ее
руку и подсел
к ней.
Она отвечала только наклонением головы, покраснела и нахмурилась. Но тотчас же, быстро кивая знакомым и пожимая протягиваемые
руки, она обратилась
к хозяйке.
Ее взгляд, прикосновение
руки прожгли его. Он поцеловал свою ладонь в том месте, где она тронула его, и поехал домой, счастливый сознанием того, что в нынешний вечер он приблизился
к достижению своей цели более, чем в два последние месяца.
— Боже мой! Прости меня! — всхлипывая говорила она, прижимая
к своей груди его
руки.
Левин сердито махнул
рукой, пошел
к амбарам взглянуть овес и вернулся
к конюшне. Овес еще не испортился. Но рабочие пересыпали его лопатами, тогда как можно было спустить его прямо в нижний амбар, и, распорядившись этим и оторвав отсюда двух рабочих для посева клевера, Левин успокоился от досады на приказчика. Да и день был так хорош, что нельзя было сердиться.
Место тяги было недалеко над речкой в мелком осиннике. Подъехав
к лесу, Левин слез и провел Облонского на угол мшистой и топкой полянки, уже освободившейся от снега. Сам он вернулся на другой край
к двойняшке-березе и, прислонив ружье
к развилине сухого нижнего сучка, снял кафтан, перепоясался и попробовал свободы движений
рук.
Константин Дмитрич, мое почтение, — обратился он
к Левину, стараясь поймать и его
руку.
Склонив свою чернокурчавую голову, она прижала лоб
к холодной лейке, стоявшей на перилах, и обеими своими прекрасными
руками, со столь знакомыми ему кольцами, придерживала лейку.
— Я иду, прощайте! — сказала Анна и, поцеловав сына, подошла
к Алексею Александровичу и протянула ему
руку. — Ты очень мил, что приехал.
— Ну, так до свиданья. Ты заедешь чай пить, и прекрасно! — сказала она и вышла, сияющая и веселая. Но, как только она перестала видеть его, она почувствовала то место на
руке,
к которому прикоснулись его губы, и с отвращением вздрогнула.
Алексей Александрович подошел
к Анне и учтиво подал ей
руку.
— В третий раз предлагаю вам свою
руку, — сказал он чрез несколько времени, обращаясь
к ней. Анна смотрела на него и не знала, что сказать. Княгиня Бетси пришла ей на помощь.
И, откинувшись в угол кареты, она зарыдала, закрываясь
руками. Алексей Александрович не пошевелился и не изменил прямого направления взгляда. Но всё лицо его вдруг приняло торжественную неподвижность мертвого, и выражение это не изменилось во всё время езды до дачи. Подъезжая
к дому, он повернул
к ней голову всё с тем же выражением.
Кити держала ее за
руку и с страстным любопытством и мольбой спрашивала ее взглядом: «Что же, что же это самое важное, что дает такое спокойствие? Вы знаете, скажите мне!» Но Варенька не понимала даже того, о чем спрашивал ее взгляд Кити. Она помнила только о том, что ей нынче нужно еще зайти
к М-me Berthe и поспеть домой
к чаю maman,
к 12 часам. Она вошла в комнаты, собрала ноты и, простившись со всеми, собралась уходить.
Когда уже половина детей были одеты,
к купальне подошли и робко остановились нарядные бабы, ходившие за сныткой и молочником. Матрена Филимоновна кликнула одну, чтобы дать ей высушить уроненную в воду простыню и рубашку, и Дарья Александровна разговорилась с бабами. Бабы, сначала смеявшиеся в
руку и не понимавшие вопроса, скоро осмелились и разговорились, тотчас же подкупив Дарью Александровну искренним любованьем детьми, которое они выказывали.
Воз был увязан. Иван спрыгнул и повел за повод добрую, сытую лошадь. Баба вскинула на воз грабли и бодрым шагом, размахивая
руками, пошла
к собравшимся хороводом бабам. Иван, выехав на дорогу, вступил в обоз с другими возами. Бабы с граблями на плечах, блестя яркими цветами и треща звонкими, веселыми голосами, шли позади возов. Один грубый, дикий бабий голос затянул песню и допел ее до повторенья, и дружно, в раз, подхватили опять с начала ту же песню полсотни разных, грубых и тонких, здоровых голосов.
Когда, возвращаясь со скачек, Анна объявила ему о своих отношениях
к Вронскому и тотчас же вслед за этим, закрыв лицо
руками, заплакала, Алексей Александрович, несмотря на вызванную в нем злобу
к ней, почувствовал в то же время прилив того душевного расстройства, которое на него всегда производили слезы.
Она села
к письменному столу, но, вместо того чтобы писать, сложив
руки на стол, положила на них голову и заплакала, всхлипывая и колеблясь всей грудью, как плачут дети.
— Как я рада, что вы приехали, — сказала Бетси. — Я устала и только что хотела выпить чашку чаю, пока они приедут. А вы бы пошли, — обратилась она
к Тушкевичу, — с Машей попробовали бы крокет-гроунд там, где подстригли. Мы с вами успеем по душе поговорить за чаем, we’ll have а cosy chat, [приятно поболтаем,] не правда ли? — обратилась она
к Анне с улыбкой, пожимая ее
руку, державшую зонтик.
Отношения
к мужу были яснее всего. С той минуты, как Анна полюбила Вронского, он считал одно свое право на нее неотъемлемым. Муж был только излишнее и мешающее лицо. Без сомнения, он был в жалком положении, но что было делать? Одно, на что имел право муж, это было на то, чтобы потребовать удовлетворения с оружием в
руках, и на это Вронский был готов с первой минуты.
— Не думаю, опять улыбаясь, сказал Серпуховской. — Не скажу, чтобы не стоило жить без этого, но было бы скучно. Разумеется, я, может быть, ошибаюсь, но мне кажется, что я имею некоторые способности
к той сфере деятельности, которую я избрал, и что в моих
руках власть, какая бы она ни была, если будет, то будет лучше, чем в
руках многих мне известных, — с сияющим сознанием успеха сказал Серпуховской. — И потому, чем ближе
к этому, тем я больше доволен.
Она прошлась по зале и с решимостью направилась
к нему. Когда она вошла в его кабинет, он в вице-мундире, очевидно готовый
к отъезду, сидел у маленького стола, на который облокотил
руки, и уныло смотрел пред собой. Она увидала его прежде, чем он ее, и она поняла, что он думал о ней.
Увидав ее, он хотел встать, раздумал, потом лицо его вспыхнуло, чего никогда прежде не видала Анна, и он быстро встал и пошел ей навстречу, глядя не в глаза ей, а выше, на ее лоб и прическу. Он подошел
к ней, взял ее за
руку и попросил сесть.