Неточные совпадения
—
Может быть, — сказал он, — вы, Ардальон Борисыч,
знаете все вкусные кушанья, которые делают у вас на родине, но как же вы
можете знать все вкусные кушанья, которые делаются у меня на родине, если вы никогда на моей родине
не были?
— Уйдет иногда к ночи, а я заснуть
не могу, — говорила Варвара. — Кто его
знает,
может быть, венчается где-нибудь. Иногда всю ночь промаешься. Все на него зарятся: и Рутиловские три кобылы, — ведь они всем на шею вешаются, — и Женька толсторожая.
— Ты средство
знаешь, — говорил Передонов. — Ты,
может быть, через рот дышал, а в нос
не пускал, или слова такие говорил, а я ничего
не знаю, как надо против волшебства. Я
не чернокнижник. Пока
не зачурался, все одурманенный стоял.
— Ой, голубушка, Варвара Дмитриевна, вы так
не говорите, — за это большие неприятности
могут быть, коли
узнают. Особенно, если учитель. Начальство страсть как боится, что учителя мальчишек бунтовать научат.
Наконец Грушина изготовила письмо и показала его Варваре. Долго рассматривали, сличали с прошлогодним княгининым письмом. Грушина уверяла: похоже так, что сама княгиня
не узнала бы подделки. Хоть на самом деле сходства было мало, но Варвара поверила. Да она же и понимала, что Передонов
не мог помнить мало знакомого ему почерка настолько точно, чтобы заметить подделку.
— Кого же подозревать? Я
не знаю. Говорят. А я собственно потому, что это
может мне повредить по службе.
—
Не знаю,
могут ли мыслящие люди служить затхлому классицизму!
— Болтают нивесть что, — говорил Передонов, — чего и
не было. А я сам
могу донести. Я ничего такого, а за ними я
знаю. Только я
не хочу. Они за глаза всякую ерунду говорят, а в глаза смеются. Согласитесь сами, в моем положении это щекотливо. У меня протекция, а они гадят. Они совершенно напрасно меня выслеживают, только время теряют, а меня стесняют. Куда ни пойдешь, а уж по всему городу известно. Так уж я надеюсь, что в случае чего вы меня поддержите.
— Мне, конечно, наплевать, — сердито сказал Передонов, — пусть бы болтали, да боюсь, что они мне нагадят в моей службе. Они хитрые. Вы
не смотрите, что они все болтают, хоть, например, Рутилов. А вы почем
знаете,
может, он под казначейство подкоп ведет. Так это с больной головы на здоровую.
— Да я и сам
не хочу, — спокойно сказал Саша. — А тетя мало ли как
может узнать.
Может быть, я сам проговорюсь.
— Как хотите, — сказал Передонов, — а только я тогда должен директору сказать. Я думал по-семейному, ему же лучше бы.
Может быть, и ваш Сашенька прожженный. Еще мы
не знаем, за что его дразнят девчонкой, —
может быть, совсем за другое.
Может быть,
не его учат, а он других развращает.
— Поговорим спокойно, Пыльников. Вы и сами
можете не знать действительного состояния вашего здоровья: вы — мальчик старательный и хороший во всех отношениях, поэтому для меня вполне понятно, что вы
не хотели просить увольнения от уроков гимнастики. Кстати, я просил сегодня Евгения Ивановича притти ко мне, так как и сам чувствую себя дурно. Вот он кстати и вас посмотрит. Надеюсь, вы ничего
не имеете против этого?
— Вам
не надо богатого мужа, — говорил Передонов, — вы сама богатая. Вам надо такого, чтобы вас любил и угождал во всем. И вы его
знаете,
могли понять. Он к вам неравнодушен, вы к нему,
может быть, тоже. Так вот, у меня купец, а у вас товар. То есть, вы сами — товар.
— Ушел, — радостно шепнула она, оглянулась и окинула Передонова страстно-горящими глазами. — Уж я боялась, что останется сегодня дома, так развоевался. Да
не мог вытерпеть без винта. Я и прислугу отправила, — одна Лизина нянька осталась, — а то еще нам помешают. Ведь нынче люди,
знаете, какие.
«Почем мы
знаем, — думал он, —
может быть, это и можно; наука еще
не дошла, а
может быть, кто-нибудь и
знает. Ведь вот французы — ученый народ, а у них в Париже завелись волшебники да маги», — думал Передонов. И страшно ему стало. «Еще лягаться начнет этот баран», — думал он.
Володин хихикнул. Передонов думал, что кот отправился,
может быть, к жандармскому и там вымурлычит все, что
знает о Передонове, и о том, куда и зачем Передонов ходил по ночам, — все откроет да еще и того примяукает, чего и
не было. Беды! Передонов сел на стул у стола, опустил голову и, комкая конец у скатерти, погрузился в грустные размышления.
— Это вот вы, Ардальон Борисыч, всякие волшебные слова
знаете и произносите, а я никогда
не изволил магией заниматься. Я вам ни водки, ни чего другого
не согласен наговаривать, а это,
может быть, вы от меня моих невест отколдовываете.
Время шло, а выжидаемая день за днем бумага о назначении инспектором все
не приходила. И частных сведений о месте никаких
не было. Справиться у самой княгини Передонов
не смел: Варвара постоянно пугала его тем, что она — знатная. И ему казалось, что если бы он сам вздумал к ней писать, то вышли бы очень большие неприятности. Он
не знал, что именно
могли с ним сделать по княгининой жалобе, но это-то и было особенно страшно. Варвара говорила...
— Зачем? — страстно заговорила Людмила. — Люблю красоту. Язычница я, грешница. Мне бы в древних Афинах родиться. Люблю цветы, духи, яркие одежды, голое тело. Говорят, есть душа,
не знаю,
не видела. Да и на что она мне? Пусть умру совсем, как русалка, как тучка под солнцем растаю. Я тело люблю, сильное, ловкое, голое, которое
может наслаждаться.
— Ах, это так понятно! — живо заговорила Людмила с видом обиженной, но простившей свою обиду милой девицы, — он же вам
не чужой. Конечно, вас
не могут не волновать все эти глупые сплетни. Нам и со стороны было его жалко, потому мы его и приласкали. А в нашем городе сейчас из всего сделают преступление. Здесь, если бы вы
знали, такие ужасные, ужасные люди!
Неточные совпадения
Хлестаков. Право,
не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я
не могу жить без Петербурга. За что ж, в самом деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь
не те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Хлестаков. Оробели? А в моих глазах точно есть что-то такое, что внушает робость. По крайней мере, я
знаю, что ни одна женщина
не может их выдержать,
не так ли?
Да объяви всем, чтоб
знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою
не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого, что и на свете еще
не было, что
может все сделать, все, все, все!
Почтмейстер. Сам
не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда
не чувствовал.
Не могу,
не могу! слышу, что
не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй,
не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Артемий Филиппович. Вот и смотритель здешнего училища… Я
не знаю, как
могло начальство поверить ему такую должность: он хуже, чем якобинец, и такие внушает юношеству неблагонамеренные правила, что даже выразить трудно.
Не прикажете ли, я все это изложу лучше на бумаге?