Неточные совпадения
— А вам-то что? Это что еще за тандрессы такие! Вон Петр Иваныч снеток белозерский хочет возить… а сооружения-то, батюшка, затевает какие! Через Чегодощу мост в две версты — раз; через Тихвинку мост в три версты (
тут грузы захватит) — два! Через Волхов мост — три! По горам, по долам, по болотам, по лесам! В болотах морошку захватит, в лесу — рябчика! Зато в Питере настоящий снеток будет!
Не псковский какой-нибудь, я настоящий белозерский! Вкус-то в нем какой — ха! ха!
Не успел — домой поезжай! и проедаться
тут нечего!
A в результате все-таки должен сознаться, что
не только «жизни», но даже и жуировки
тут не было никакой.
Очевидно,
тут было от чего ошалеть самому крепкому организму, но старик возвращался домой
не только без всяких признаков пресыщения, но с явным намерением выпить до пропасти и за обедом.
Я думаю, что непрерывное их повторение повергло бы даже дедушку в такое же уныние, как и меня, если бы
тут не было подстрекающей мысли о каких-то якобы правах.
Помилуйте, — скажет, из-за чего
тут биться! и грошей
не сбирать, да еще какие-то обязанности наблюдать! разве с ними, чертями, так можно!
Прокоп, сказав это, залился добродушнейшим смехом. Этот смех — именно драгоценнейшее качество, за которое решительно нет возможности
не примириться с нашими кадыками.
Не могут они злокознствовать серьезно, сейчас же сами свои козни на смех поднимут. А если который и начнет серьезничать, то, наверное, такую глупость сморозит, что
тут же его в шуты произведут, и пойдет он ходить всю жизнь с надписью «гороховый шут».
— Да обедаем вместе!
Тут же,
не выходя, и исполним все, что долг повелевает! Скверно здесь кормят — это так. И масло горькое, и салфетки какие-то… особливо вон та, в углу, что ножи обтирают… Ну, батюшка, да ведь за рублик —
не прогневайтесь!
«Вот, — мелькнуло у меня в голове, — скотина! заискивает, принимает и
тут же считает долгом дать почувствовать, что ты, в его глазах,
не больше как — все!» Вот это-то, собственно, и называется у нас «сближением».
Очевидно,
тут все держалось очень усиленною внешнею выправкой, скрывавшей то внутреннее недоумение, которое обыкновенно отличает людей раздраженных и в то же время
не умеющих себе ясно представить причину этого раздражения.
Тут уж я сам
не выдержал и произнес...
Я стал припоминать и с помощью неимоверных усилий успел составить нечто целое из уцелевших в моем мозгу обрывков. Да, мы отправились сначала к Балабину, потом к Палкину, оттуда к Шухардину и, наконец, в «Пекин». Но
тут нить воспоминаний оборвалась.
Не украли ли мы в «Пекине» серебряную ложку?
не убили ли мы на скорую руку полового?
не вели ли нас на веревочке? — вот этого-то именно я и
не мог восстановить в своей памяти.
Ясно, стало быть, что соседство
тут ни при чем, или, по крайней мере, что представление о нем никогда нас сознательно
не тревожило.
Рассуждая таким образом, отставные корнеты даже выходят из себя при мысли, что кто-нибудь может
не понять их. В их глазах все так просто, так ясно. Новая форма жизни — фасон; затем следует естественное заключение: та же случайность, которая вызвала новый фасон, может и прекратить его действие. Вот тут-то именно и является как нельзя кстати на помощь, слово „вычеркнуть“, которое в немногих буквах, его составляющих, резюмирует все их жизненные воззрения.
Да и
тут еще всякий беспристрастный читатель непременно почувствует
не краткость, а прискорбное многословие.
Можно ли назвать власть вооруженною, если, для достижения ее, необходимо ехать за тридцать, за сорок верст, но и
тут трепетать, что попадешь
не туда, куда надлежит, или же что власть взглянет на все сие иронически, или отзовется неимением средств и указаний?
Излагая все сие,
не ищу для себя почестей, но буду доволен, ежели за все подъятые мною труды предоставлено мне будет хотя единое утешение утешение сказать: „И моего
тут капля меду есть“.
Но во сне тот же самый Силантий представлялся мне уж совсем в ином виде:
тут он
не только
не изнывает и
не томится, но, напротив того, или песни поет, или бога за меня молит.
Но я уже видел, что колебания Гаврилы
не могут быть продолжительны. Действительно, Прокоп набавил всего полтину в месяц — и торг был заключен.
Тут же Прокоп вынул из кармана триста рублей, затем вытащил из чемодана две рубашки, все носовые платки, новый сюртук (я только что сделал его у Тедески) и вручил добычу Гаврюшке.
— Как
не остановиться! с утра до вечера водку жрал!
Тут хоть железный будь, а глаза выпучишь!
Он
не мог ни одной копейки из этого капитала употребить производительно, потому что Гаврюшка был всегда
тут и, при первой попытке Прокопа что-нибудь приобрести, замечал: а ведь мы вместе деньги-то воровали.
— Позвольте-с… умер… миллионы…
Не понимаю, при чем лее
тут я? все еще храбрится Прокоп.
— Позвольте, мы, кажется, продолжаем
не понимать друг друга. Вы изволите говорить, что платить
тут не за что, а я напротив того, придерживаюсь об этом предмете совершенно противоположного мнения. Поэтому я постараюсь вновь разъяснить вам обстоятельства настоящего дела. Итак, приступим. Несколько времени тому назад, в Петербурге, в Гороховой улице, в chambres garnies, содержимых ревельской гражданкою Либкнехт…
— Я все очень хорошо понимаю-с, но позвольте вам доложить:
тут дело идет совсем
не о каких-то неизвестных мне Машках или Дашках, а о восстановлении нарушенного права! Вот на что я хотел бы обратить ваше внимание!
Дяденька Петр Петрович подарил заезжему человеку, маркизу де Безе, пятьдесят дворов (замечательно, что дяденька и
тут не удержался, чтобы
не пошутить: подарил все дворы через двор, так что вышла неслыханнейшая чересполосица, расхлебывать которую пришлось его же наследникам) за то, что он его утешил.
Но ежели ни фрондерство, ни наплыв чувств
не могли произвести самообкладывания, то нужно ли доказывать, что экономические вицы, вроде того, что равномерность равномерна, а равноправность равноправна, — были
тут ни при чем? Нет, об этом нет надобности даже говорить. Как люди интересов вполне реальных, наши деды
не понимали никаких вицев, а, напротив того, очень хорошо понимали, что равномерность именно потому и называется равномерностью, что она никогда
не бывает равномерною.
Допустим, что когда мы формулируем подобные положения, то нами руководит самый чистый и искренний либерализм, но спрашивается:
не примешивается ли к этому либерализму и известная доля легкомыслия? нет ли
тут чего-то похожего на распущенность, на недостаток мужества, на совершенную неспособность взглянуть на вопрос с деятельной стороны?..
Но сторонники мысли о подкопах и задних мыслях идут еще далее и утверждают, что
тут дело идет
не об одних окольных путях, но и о сближениях. Отказ от привилегий, говорят они, знаменует величие души, а величие души, в свою очередь, способствует забвению старых распрей и счетов и приводит к сближениям. И вот, дескать, когда мы сблизимся… Но, к сожалению, и это
не более, как окольный путь, и притом до того уже окольный, что можно ходить по нем до скончания веков, все только ходить, а никак
не приходить.
Что-то
тут и звенит, и громыхает, что-то грозит перекувырнуться вверх дном, но что именно — хоть целый день ломай голову,
не отыщешь.
Все это я сознаю совершенно ясно, но тем
не менее утверждаю, что ежели сравнение с экипажем
тут уместно, то это был все-таки свой собственный экипаж, а
не извозчичий.
А так как коротенькие фразы, в сущности, даже усилий никаких
не требуют, то представьте себе, сколько
тут можно разбросать двугривенных, нимало
не трогая самого капитала, который так и останется навсегда неразменным двугривенным!
Очевидно,
тут есть недоразумение, и люди, возбуждающие вопрос о правах,
не понимают или
не хотят понять, что, принимая на себя бремя обязанностей, мы с тем вместе принимаем и бремя истекающих из них прав.
— Кто? я-то хочу отнимать жизнь? Господи! да кабы
не клятва моя! Ты
не поверишь, как они меня мучают! На днях —
тут у нас обозреватель один есть принес он мне свое обозрение… Прочитал я его — ну, точно в отхожем месте часа два просидел! Троша у него за душой нет, а он так и лезет, так и скачет! Помилуйте, говорю, зачем? по какому случаю? Недели две я его уговаривал, так нет же, он все свое: нет, говорит, вы клятву дали! Так и заставил меня напечатать!
—
Не могу!
тут есть одно недоразумение! Неуважай-Корыто повертелся несколько секунд на месте, как бы желая нечто объяснить, потом поспешно надел картуз на голову, махнул рукой и стал быстро удаляться от меня. Через минуту, однако ж, он остановился.
Тут, по крайней мере, он имеет дело с фактом,
не отравленным пенкоснимательными рассуждениями о том, что все на свете сем превратно, все в сем свете коловратно.
Ковыряй
тут, а
не в ином месте, ибо только
тут обретешь искомый навоз!" — вещает он глубокомысленно и забрызжет с ног до головы всякого, кто позволит себе
не последовать его вещаниям.
Нет, он будет судить и рядить без конца;
не может прямо идти заедет в сторону;
тут ползолотника скинет, там ползолотника накинет, и при этом будет взирать с такою ясностью, что вы ни на минуту
не усомнитесь, что он и еще четверть золотника накинуть может, если захочет.
— Каких там еще доказательств!
Не религия — и все
тут!
— Нынче и дети-то словно
не на радость, — продолжал он, — сперва латынь, потом солдатчина.
Не там, так
тут, а уж ремиза
не миновать. А у меня Петька смерть как этой латыни боится.
Конечно, было
тут и
не без опасений — как бы
не осрамиться перед иностранными гостями, — но когда мы стали с Прокопом считать по пальцам, сколько у нас статистиков, то просто даже остолбенели от удивления.
Тут все зависит от того, сохранил ли иностранный гость благодарное воспоминание о нашем гостеприимстве или
не сохранил.
Тут только я догадался, что он пьян в последнем градусе и что, следовательно, все его признания были
не что иное, как следствие привычки блягировать, столь свойственной его соотечественникам!
— Ну, чего еще
тут"en nombre!". [«в полном составе»!] Пожалуйста, Карл Иваныч,
не вмешивайся ты, ради Христа!
Даже когда я лег в постель, то и
тут последнею мыслью моею было: к сожалению, должно признаться, хотя, с другой стороны, нельзя
не сознаться…
Тут я вспомнил мой разговор с Левассером на Марсовом поле и чуть
не поседел от ужаса. Припомнит он или
не припомнит? Ах, дай-то господи, чтоб
не припомнил! Потому что ежели он припомнит… Господи! ежели он припомнит! Это нужды нет, что я ничего
не говорил и даже убеждал его оставить заблуждения, но ведь, пожалуй, он припомнит, что он говорил, и тогда…
— Нечего
тут"
не думай"! Я и то
не думаю. А по-моему: вместе блудили, вместе и отвечать следует, а
не отлынивать! Я виноват! скажите на милость! А кто меня на эти дела натравливал! Кто меня на дорогу-то на эту поставил! Нет, брат, я сам с усам! Карта-то — вот она!
— Я чему радуюсь? Я? чему я радуюсь?"Затишье"! Астахов! Маша!"Человек он был" — а теперь что! Что я такое, спрашиваю я вас! Утонула! Черта с два… вышла замуж за Чертопханова! За Чертопханова — понимаете!"Башмаков еще
не износила"… Зачем жить! Зачем мне жить, спрашиваю я вас! Сибирь… каторга… по холодку! Вот
тут! — закончил он, ударяя себя в грудь, —
тут!
Нас было
тут пять человек,
не лишенных божьей искры, — и никому даже в голову
не пришло спросить, кто этот молодой человек, от кого он прислан, в силу чего призывают нас к ответу, почему, наконец, он
не принимает так называемых мер к пресечению способов уклонения от суда и следствия, а самым патриархальным образом объявляет, что заедет за нами вечером в карете, до тех же пор мы обязываемся его ждать!
Одно опасно: наврешь. Но и
тут есть фортель.
Не знаешь — ну, обойди, помолчи, проглоти, скажи скороговоркой."Некоторые полагают","другие утверждают","существует мнение, едва ли, впрочем, правильное" — или"по-видимому, довольно правильное" — да мало ли еще какие обороты речи можно изыскать! Кому охота справляться, точно ли"существует мнение", что оспопрививание было известно задолго до рождества Христова? Ну, было известно — и Христос с ним!
— Да-с,
не лестно-с и
не расчет-с! — начал он вновь, закидывая руки под голову, — я в Петербурге от ста до тысячи рублей в день получаю — сколько это в год-то составит? — да-с! А вы
тут с своею Проплеванною в глаза лезете!.. Я за квартиру в год пять тысяч плачу! У меня мебель во всех комнатах золоченая — да-с!