Неточные совпадения
— Отчего же
не удовлетвориться, ваше превосходительство? ведь им
больше для очистки дела ответ нужен: вот они возьмут да целиком нашу бумагу куда-нибудь и пропишут-с, а то место опять пропишет-с; так оно и пойдет…
Губерния наша дальняя, дворянства этого нет, ну, и жили мы тут как у Христа за пазушкой; съездишь, бывало, в год раз в губернский город, поклонишься чем бог послал благодетелям и знать
больше ничего
не хочешь.
Брали мы, правда, что брали — кто богу
не грешен, царю
не виноват? да ведь и то сказать, лучше, что ли, денег-то
не брать, да и дела
не делать? как возьмешь, оно и работать как-то сподручнее, поощрительнее. А нынче, посмотрю я, всё разговором занимаются, и всё
больше насчет этого бескорыстия, а дела
не видно, и мужичок —
не слыхать, чтоб поправлялся, а кряхтит да охает пуще прежнего.
Жил у нас в уезде купчина, миллионщик, фабрику имел кумачную,
большие дела вел. Ну, хоть что хочешь, нет нам от него прибыли, да и только! так держит ухо востро, что на-поди. Разве только иногда чайком попотчует да бутылочку холодненького разопьет с нами — вот и вся корысть. Думали мы, думали, как бы нам этого подлеца купчишку на дело натравить —
не идет, да и все тут, даже зло взяло. А купец видит это, смеяться
не смеется, а так, равнодушествует, будто
не замечает.
Что же бы вы думали? Едем мы однажды с Иваном Петровичем на следствие: мертвое тело нашли неподалеку от фабрики. Едем мы это мимо фабрики и разговариваем меж себя, что вот подлец, дескать, ни на какую штуку
не лезет. Смотрю я, однако, мой Иван Петрович задумался, и как я в него веру
большую имел, так и думаю: выдумает он что-нибудь, право выдумает. Ну, и выдумал. На другой день, сидим мы это утром и опохмеляемся.
Вот и вздумал он поймать Ивана Петровича, и научи же он мещанинишку: „Поди, мол, ты к лекарю, объясни, что вот так и так, состою на рекрутской очереди
не по сущей справедливости, семейство
большое:
не будет ли отеческой милости?“ И прилагательным снабдили, да таким, знаете, все полуимперьялами, так, чтоб у лекаря нутро разгорелось, а за оградой и свидетели, и все как следует устроено: погиб Иван Петрович, да и все тут.
Понадобились Ивану Петровичу опять деньги, он опять к инородцу лечить, да таким манером
больше году его томил, покуда всех денег
не высосал.
Так вот-с какие люди бывали в наше время, господа; это
не то что грубые взяточники или с
большой дороги грабители; нет, всё народ-аматёр был. Нам и денег, бывало,
не надобно, коли сами в карман лезут; нет, ты подумай да прожект составь, а потом и пользуйся.
Прозывался он Фейером, родом был из немцев; из себя
не то чтоб видный, а
больше жилистый, белокурый и суровый.
Говорил он басом, как будто спросонья и все так кратко — одно-два слова,
больше изо рта
не выпустит.
Начальство наше все к нему приверженность
большую имело, потому как, собственно, он из воли
не выходил и все исполнял до точности: иди, говорит, в грязь — он и в грязь идет, в невозможности возможность найдет, из песку веревку совьет, да ею же кого следует и удавит.
И подлинно, грех сказать, чтоб он ее
не любил, а
больше так все об ней одной и в мыслях держал.
Больше одного куска ему брать
не дозволялось.
Говорят, будто у Порфирия Петровича есть деньги, но это только предположение, потому что он ими никого никогда
не ссужал. Однако, как умный человек, он металла
не презирает, и в душе отдает
большое предпочтение тому, кто имеет, перед тем, кто
не имеет. Тем
не менее это предпочтение
не выражается у него как-нибудь нахально, и разве некоторая томность во взгляде изобличит внутреннюю тревогу души его.
Сиживал-таки Порфирка наш голодом
не один день; хаживал
больше все на босу ногу, зимой и летом, в одном изодранном тулупчишке.
— Да то, что служить мне у вас
больше не приходится: жалованье маленькое, скоро вот первый чин получу. Ну, и место это совсем
не по моим способностям.
— Осмелюсь доложить вашему превосходительству, — отвечал он, слегка приседая, — осмелюсь доложить, что уж я сызмальства в этом прискорбии находился, формуляр свой, можно сказать, весь измарал-с. Чувства у меня, ваше превосходительство, совсем
не такие-с,
не то чтоб к пьянству или к безобразию, а
больше отечеству пользу приносить желаю. Будьте милостивы, сподобьте принять в канцелярию вашего превосходительства. Его превосходительство взглянули благосклонно.
— Вы меня извините, Татьяна Сергеевна, — говорил он ей, —
не от любопытства,
больше от жажды просвещения-с, от желания усладить душу пером вашим — такое это для меня наслаждение видеть, как ваше сердечко глубоко все эти приятности чувствует… Ведь я по простоте, Татьяна Сергеевна, я ведь по-французскому
не учился, а чувствовать, однако, могу-с…
Однажды пришла ему фантазия за один раз всю губернию ограбить — и что ж? Изъездил,
не поленился, все закоулки, у исправников все карманы наизнанку выворотил, и, однако ж,
не слышно было ропота, никто
не жаловался. Напротив того, радовались, что первые времена суровости и лакедемонизма [16] прошли и что сердце ему отпустило. Уж коли этакой человек возьмет, значит, он и защищать сумеет. Выходит, что такому лицу деньги дать — все равно что в ломбард их положить; еще выгоднее, потому что проценты
больше.
— Житье-то у нас больно неприглядное, Петровна, — говорит одна из них, пожилая женщина, — земля — тундра да болотина, хлеб
не то родится,
не то нет; семья
большая, кормиться нечем… ты то посуди, отколь подать-то взять?.. Ну, Семен-от Иваныч и толкует: надо, говорит, выселяться будет…
— Да ноне чтой-то и везде жить некорыстно стало. Как старики-то порасскажут, так что в старину-то одного хлеба родилось! А ноне и земля-то словно родить перестала… Да и народ без християнства стал… Шли мы этта на богомолье, так по дороге-то
не то чтоб тебе копеечку или хлебца, Христа ради, подать, а еще тебя норовят оборвать… всё
больше по лесочкам и ночлежничали.
— Я, брат Петр Федорыч, так тебе скажу, — продолжает Николай Тимофеич, — что хотя, конечно, я деньгами от Пазухина заимствуюсь, а все-таки, если он меня, окроме того, уважать
не станет, так я хоша деньги ему в лицо и
не брошу, однако досаду
большую ему сделаю.
— А как бы вам, сударь,
не солгать? лет с двадцать пять
больше будет. Двадцать пять лет в отставке, двадцать пять в службе, да хоть двадцати же пяти на службу пошел… лет-то уж, видно, мне много будет.
— Дойду, сударь:
не впервой эти походы делать. Я сызмалетства к странническому делу приверженность имею, даром что солдат. Значит, я со всяким народом спознался, на всякие светы нагляделся… Известно,
не без нужи! так ведь душевное дело нужей-то еще
больше красится!
— Я так, ваше высокоблагородие, понимаю, что все это
больше от ихней глупости, потому как с умом человек, особливо служащий-с, всякого случаю опасаться должон. Идешь этта иной раз до города, так именно издрожишься весь, чтоб кто-нибудь тебя
не изобидел… Ну, а они что-с? так разве, убогонькие!
Она же по стопам родителей
не пошла, и столь много даже сыздетска к богу прилепилась, что ни о чем
больше не помышляла, разве о том, чтобы младые свои страсти сокрушить и любить единого господа и спаса своего.
Пустыня дело
большое, и
не всякий его вместить может.
А есть и такие, которые истинно от страстей мирских в пустыню бегут и ни о чем
больше не думают, как бы душу свою спасти.
Не малое-таки время и искал-то я его, потому что лес
большой и заплутанный, а тропок никаких нету; только вот проходимши довольно, вдруг вижу: сидит около кучи валежника старец, видом чуден и сединами благолепными украшен; сидит, сударь, и лопотиночку ветхую чинит.
— Нашего брата, странника, на святой Руси много, — продолжал Пименов, — в иную обитель придешь, так даже сердце
не нарадуется, сколь тесно бывает от множества странников и верующих. Теперь вот далеко ли я от дому отшел, а и тут попутчицу себе встретил, а там: что ближе к святому месту подходить станем, то
больше народу прибывать будет; со всех, сударь, дорог всё новые странники прибавляются, и придешь уж
не один, а во множестве… так, что ли, Пахомовна?
К изучению французского языка и хороших манер
не имеет он ни малейшего пристрастия, а любит
больше смотреть, как деньги считают, или же вот заберется к подвальному и смотрит, как зеленое вино по штофикам разливают, тряпочкой затыкают, да смолкой припечатывают.
— Что ж за глупость! Известно, папенька из сидельцев вышли, Аксинья Ивановна! — вступается Боченков и, обращаясь к госпоже Хрептюгиной, прибавляет: — Это вы правильно, Анна Тимофевна, сказали: Ивану Онуфричу денно и нощно бога молить следует за то, что он его, царь небесный, в
большие люди произвел. Кабы
не бог, так где бы вам родословной-то теперь своей искать? В червивом царстве, в мушином государстве? А теперь вот Иван Онуфрич, поди-кось, от римских цезарей, чай, себя по женской линии производит!
— Да уж я
не знаю, Прохор Семеныч, как вам сказать, а все-таки как-то лучше, как
большой самовар есть…
В это время Митька стащил со стола такой
большой кусок хлеба, что все заметили. Он силится запрятать его в карман, но кусок
не лезет.
— Розовое, братец, нынче в
большом ходу! в Петербурге на всех хороших столах другого
не подают!.. Я, братец, шампанское вино потому предпочитаю, что оно вино нежное, для желудка необременительное!
— Ишь ты, голова, как человек-от дурашлив бывает! вон он в купцы этта вылез, денег
большое место нагреб, так и на чай-то уж настоящего дать
не хочет!.. Да ты что ж брал-то?
На этот раз постоялый двор стоит
не на почтовом тракте и
не среди
большого и богатого села, а на боковой, малопроезжей дороге, в небольшой и весьма некрасиво выстроенной деревне.
Если б
большая часть этого потомства
не была в постоянной отлучке из дому по случаю разных промыслов и торговых дел, то, конечно, для помещения его следовало бы выстроить еще по крайней мере три такие избы; но с Прохорычем живет только старший сын его, Ванюша, малый лет осьмидесяти, да бабы, да малые ребята, и весь этот люд он содержит в ежовых рукавицах.
—
Больше все лежу, сударь! Моченьки-то, знашь, нету, так
больше на печке живу… И вот еще, сударь, како со мной чудо! И
не бывало никогда, чтобы то есть знобило меня; а нонче хошь в какой жар — все знобит, все знобит!
Папенька мой держали меня очень строго, потому что человек в юношестве
больше всего всякими соблазнами, как бы сказать, обуреваем бывает, и хотя сватались за меня даже генералы, но он согласия своего на брак мой
не дал, и осталась я после их смерти (маменька моя еще при жизни ихней скончались) девицею.
Однако оне этому
не вняли, и пошла тут мне от них во всем обида
большая.
— Нет-с; выиграть я
не могла, потому что
не имела средств вести его, однако Анфисе Ивановне
большую через это неприятность сделала, так что, после того,
не только Дмитрий Михайлыч, но и никто другой к Вере Павловне касательства иметь
не захотел, и пребывают оне и до настоящей минуты в девичестве…
— В настоящее время, пришедши в преклонность моих лет, я, милостивый государь, вижу себя лишенною пристанища. А как я, с самых малых лет, имела к божественному
большое пристрастие, то и хожу теперь
больше по святым монастырям и обителям,
не столько помышляя о настоящей жизни, сколько о жизни будущей…
— Я
не знаю, что вам угодно сказать, Семен Иваныч, а как я никаким ремеслом
не занимаюсь, — стало быть, слова ваши ничего
больше, как обида мне…
Налетов. Помогите хоть вы мне как-нибудь. Сами согласитесь, за что я тут страдаю? ну, умерла девка, ну, и похоронили ее: стоит ли из-за этого благородного человека целый год беспокоить! Ведь они меня с большого-то ума чуть-чуть под суд
не отдали!
Разбитной. Есть в ней, знаете, эта простота, эта мягкость манер, эта женственность, это je ne sais quoi enfin, [
не знаю, наконец, что (франц.)] которое может принадлежать только аристократической женщине… (Воодушевляясь.) Ну, посмотрите на других наших дам… ведь это просто совестно, ведь от них чуть-чуть
не коровьим маслом воняет… От этого я ни в каком
больше доме
не бываю, кроме дома князя… Нет, как ни говорите, чистота крови — это ничем
не заменимо…
Шифель. Точно так-с, ваше сиятельство. Сами изволите знать, нынче весна-с, солнце греет-с… а если к этому еще головка сильно работает… Ваше сиятельство! наша наука, конечно,
больше простых людей имеет в виду, но нельзя, однако ж,
не согласиться, что все знаменитые практики предписывают в весеннее время моцион, моцион и моцион.
Гирбасов. Да,
большую ловкость нужно иметь, чтоб нонче нашему брату на свете век изжить. В старые годы этой эквилибристики-то и знать
не хотели.
Змеищев. Ну, конечно, конечно, выгнать его; да напишите это так, чтоб энергии, знаете, побольше, а то у вас все как-то бесцветно выходит — тара да бара, ничего и
не поймешь
больше. А вы напишите, что вот, мол, так и так, нарушение святости судебного приговора, невинная жертва служебной невнимательности, непонимание всей важности долга… понимаете! А потом и повесьте его!.. Ну, а того-то, что скрыл убийство…
Крестовоздвиженский (подобострастно улыбаясь). Это справедливо, ваше высокородие, изволили заметить, что приказные
больше от скуки, а
не то так из того женятся, что год кормить обещают или там сюртук сошьют-с.