Неточные совпадения
Увы! мы стараемся устроиться как
лучше, мы враждуем друг с другом по вопросу о переименовании земских судов в полицейские управления, а в конце концов все-таки убеждаемся, что даже передача следственной части от становых приставов к судебным следователям (мера сама по себе очень полезная)
не избавляет нас от тупого чувства недовольства, которое и после учреждения судебных следователей, по-прежнему, продолжает окрашивать все наши поступки, все житейские отношения наши.
— Нет, ты вообрази! Все ведь с песком! Семен-то Архипыч даже глаза вытаращил: так, говорит,
хорошие торговцы
не делают!
— Нет, нынче как можно, нынче
не в пример нашему брату
лучше! А в четвертом году я чуть было даже ума
не решился, так он меня истиранил!
Что он очень хорошо знает, какую механику следует подвести, чтоб вы в одну минуту перестали существовать, — в этом, конечно, сомневаться нельзя; но, к счастью, он еще
лучше знает, что от прекращения чьего-либо бытия
не только для него, но и вообще ни для кого ни малейшей пользы последовать
не должно.
— А знаете ли, — сказал я, — прежде, право,
лучше было. Ни о каких настроениях никто
не думал, исправники внутреннею политикой
не занимались… отлично!
— Помните, сударь!
не забыли! — воскликнул он, слегка дрогнув, — прежнее-то, хорошее-то время…
не забыли?
— Так-то вот мы и живем, — продолжал он. — Это бывшие слуги-то! Главная причина: никак забыть
не можем. Кабы-ежели бог нам забвение послал, все бы, кажется,
лучше было. Сломал бы хоромы-то, выстроил бы избу рублей в двести, надел бы зипун, трубку бы тютюном набил… царствуй! Так нет, все хочется, как получше. И зальце чтоб было, кабинетец там, что ли, «мадам! перметте бонжур!», «человек! рюмку водки и закусить!» Вот что конфузит-то нас! А то как бы
не жить! Житье — первый сорт!
— И то еще ладно, капитан, что вы
хорошее расположение духа
не утратили! — усмехнулся я.
С одной стороны, преступление есть осуществление или,
лучше сказать, проявление злой человеческой воли. С другой стороны, злая воля есть тот всемогущий рычаг, который до тех пор двигает человеком, покуда
не заставит его совершить что-либо в ущерб высшей идее правды и справедливости, положенной в основание пятнадцати томов Свода законов Российской империи.
Даже братец Григорий Николаич, который, как ты знаешь, сам этой воли желал, доколе она
не пришла, — и тот теперь смирился и говорит:"je crois que le knout ferait bien mieux leurs affaires!"[думаю, им куда
лучше бы кнут! (франц.)]
P. S. А что ты насчет адвоката Ерофеева пишешь, будто бы со скопца сорок тысяч получил, то
не завидуй ему. Сорок тысяч тогда полезны, если на оные
хороший процент получать; Ерофеев же наверное сего направления своим деньгам
не даст, а либо по портным да на галстуки оные рассорит, либо в кондитерской на пирожках проест. Еще смолоду он эту склонность имел и никогда утешением для своих родителей
не был".
Ничуть
не бывало: я встретил его, как равный равного, или,
лучше сказать, как счастливец встречает несчастливца, которому от всей души сочувствует, хотя, к сожалению, и
не в силах преподать всех утешений, как бы желал.
Но когда я, со слезами на глазах, просил его успокоиться; когда я доказал ему, что в видах его же собственной пользы
лучше, ежели дело его будет в руках человека, ему сочувствующего (я могу признавать его обличения несвоевременными, но
не сочувствовать им —
не могу!), когда я, наконец, подал ему стакан чаю и предложил папиросу, он мало-помалу смягчился. И теперь, милая маменька, из этого чувствительного, но
не питающего к начальству доверия человека я вью веревки!
Так за Деруновым и утвердилась навсегда кличка «министр». И
не только у нас в доме, но и по всей округе, между помещиками, которых дела он, конечно, знал
лучше, нежели они сами. Везде его любили, все советовались с ним и удивлялись его уму, а многие даже вверяли ему более или менее значительные куши под оборот, в полной уверенности, что Дерунов
не только полностью отдаст деньги в срок, но и с благодарностью.
— Нечего, сударь, прежнего жалеть! Надо дело говорить: ничего в «прежнем»
хорошего не было! Я и старик, а
не жалею. Только вонь и грязь была. А этого добра, коли кому приятно, и нынче вдоволь достать можно. Поезжай в"Пешую слободу"да и живи там в навозе!
— Так, балую. У меня теперь почесть четверть уезда земли-то в руках. Скупаю по малости, ежели кто от нужды продает. Да и услужить хочется — как
хорошему человеку
не услужить! Все мы боговы слуги, все друг дружке тяготы нести должны. И с твоей землей у меня купленная земля по смежности есть. Твои-то клочки к прочим ежели присовокупить — ан дача выйдет. А у тебя разве дача?
— Крестьяне? крестьянину, сударь, дани платить надо, а
не о приобретении думать. Это
не нами заведено,
не нами и кончится. Всем он дань несет;
не только казне-матушке, а и мне, и тебе, хоть мы и
не замечаем того. Так ему свыше прописано. И по моему слабому разуму, ежели человек бедный, так чем меньше у него, тем даже
лучше. Лишней обузы нет.
— И скот скупать хорошо, коли ко времю. Вот в марте кормы-то повыберутся, да и недоимки понуждать начнут — тут только
не плошай! За бесценок целые табуны покупаем да на винокуренных заводах на барду ставим!
Хороший барыш бывает.
— Женат, четверо детей. Жена у него, в добрый час молвить,
хорошая женщина! Уж так она мне приятна! так приятна! и покорна, и к дому радельна, словом сказать, для родителев
лучше не надо! Все здесь, со мною живут, всех у себя приютил! Потому, хоть и противник он мне, а все родительское-то сердце болит!
Не по нем, так по присным его! Кровь ведь моя! ты это подумай!
— Сынов двое, да дочь еще за полковника выдана.
Хороший человек, настоящий.
Не пьет; только одну рюмку перед обедом. Бережлив тоже. Живут хорошо, с деньгами.
— Во сне и всё
хорошие цены снятся! Так и
не продали?
Лукьяныч выехал за мной в одноколке, на одной лошади. На вопрос, неужто
не нашлось попросторнее экипажа, старик ответил, что экипажей много, да в лом их
лучше отдать, а лошадь одна только и осталась, прочие же «кои пали, а кои так изничтожились».
— Опять ежели теперича самим рубить начать, — вновь начал Лукьяныч, — из каждой березы верно полсажонок выйдет. Ишь какая стеколистая выросла — и вершины-то
не видать! А под парками-то восемь десятин — одних дров полторы тыщи саженей выпилить можно! А молодятник сам по себе! Молодятник еще
лучше после вырубки пойдет! Через десять лет и
не узнаешь, что тут рубка была!
— Чего же лучше-с! Вот
не угодно ли на моей лошади хоть в Филипцево съездить. И Степана Лукьяныча с собой захватим.
— У меня, ваше благородие, по здешней округе очень знакомства довольно.
Хорошие господа доверяют мне, а
не то чтобы что! Ну, и купцы тоже: и в Р., и в К., и в Т.
— Проспится — и опять, чтобы сейчас пуншт! Само собой, уж тут
не зевай. Главная причина, все так подстроить, чтобы в эвтом самом виде
хорошей неустойкой его обязать. Страсть, как он этих неустоек боится! словно робенок!
Нет, сударь, видно, нам, русским, еще предел
не вышел в хорошем-то платье ходить!
— Нет, в самом деле!
Не шутя, ведь узнать вас нельзя, Осип Иваныч!
Похорошели! помолодели! Просто двадцать пять лет с костей долой! Надолго ли в Петербург?
— Ведь
не одну он ее отпустил, а с родителем. Да ему-то, признаться, в хорошую-то компанию и войти покуда нельзя.
— Да вот, Осип Иваныч, хотим вам на Марью Потапьевну пожаловаться! никакого
хорошего разговору
не допускает! сразу так оборвет — хоть на Кавказ переводись, — ответил один юный корнет, с самым легким признаком усов, совсем-совсем херувим.
— Вы
лучше вечерком к нам зайдите, — любезно пригласил меня Осип Иваныч, — по пятницам у нас
хорошие люди собираются. Может быть, в стуколку сыграете, а
не то, так Иван Иваныч и по маленькой партию составит.
Дерунов вдруг утратил присущее всякому русскому кулаку представление о существовании Сибири, или
лучше сказать, он и теперь еще помнит об ней, но знает наверное, что Сибирь существует
не для него, а для"других-прочиих".
— Ну, он самый и есть… мужчина! У нас, батюшка, нынче все дела полюбовным манером кончаются. Это прежде онлют был, а нынче смекнул, что без огласки да потихоньку
не в пример
лучше.
Одним словом, все шло как нельзя
лучше желать, и ни о каких признаках, предвещающих пришествие Антошки homo novus,
не было и в помине.
— Еще бы! Разумеется, кому же
лучше знать! Я об том-то и говорю: каковы в Петербурге сведения! Да-с, вот извольте с такими сведениями дело делать! Я всегда говорил:"Господа! покуда у вас нет живогоисследования, до тех пор все равно, что вы ничего
не имеете!"Правду я говорю? правду?
— Которые
хорошие мужички — ни один
не одобряет. Взять хоть бы Лександра-телятник или Пётра-бумажник — ни один, то есть, и ни-ни! Ну, а промежду черняди — тоже
не без сумления!
И я, значит, видючи, что эта пустошь примерно
не пять тысяч стоит, а восемь, докладываю:"
Не лучше ли, мол, ваше превосходительство, попридержаться до времени?"И коли-ежели при сем господин мне вторительно приказывает:"Беспременно эту самую пустошь чтоб за пять тысяч продать" — должен ли я господина послушаться?
Человек ищет, где
лучше, но,
не имея даже приблизительных сведений насчет того, где раки зимуют, естественным образом вынуждается беспрестанно перебегать из области дозволенного в область запретного и наоборот.
Система равновесия — c'est le mot, c'est le vrai mot! [
лучше не скажешь,
лучше не скажешь! (франц.)]
— Жизнь наша полна подобного рода экскурсий в область запретного, или,
лучше сказать, вся она —
не что иное, как сплошная экскурсия.
Она менее года как замужем за"
хорошим человеком", занимающим в губернском городе довольно видное место, которого, однако ж, Феденька откровенно называет слюняем и фофаном; Марья Петровна души в ней
не слышит, потому что Пашенька любит копить деньги.
Года мои преклонные, да и здоровье нынче уж
не то, что прежде бывало: вот и хочется мне теперь, чтоб вы меня, старуху, успокоили, грех-то с меня этот сняли, что вот я всю жизнь все об маммоне да об маммоне, а на
хорошее да на благочестивое — и нет ничего.
"Стало быть, нужно отступить?" — спросишь ты меня и, конечно, спросишь с негодованием. Мой друг! я слишком хорошо понимаю это негодование, я слишком ценю благородный источник его, чтоб ответить тебе сухим:"Да,
лучше отступить!"Я знаю, кроме того, что подобные ответы
не успокоивают, а только раздражают. Итак, поищем оба,
не блеснет ли нам в темноте луч надежды,
не бросит ли нам благосклонная судьба какого-нибудь средства, о котором мы до сих пор
не думали?
— Нет, вдруг это как-то случилось. К обеду пришел он из казенной палаты, скушал тарелку супу и говорит:"Я, Машенька, прилягу". А через час велел послать за духовником и, покуда ходили, все распоряжения сделал. Представь себе, я ничего
не знала, а ведь у него очень
хороший капитал был!
— Ну, вот и молодцы мои! — рекомендовала мне Машенька детей, —
не правда ли,
хорошие дети?
—
Хорошие, послушные, заботливые дети и любят свою мамашу.
Не правда ли… Коронат?
— А я так нимало
не опасаюсь. Вот скажи-ка мне
лучше, где ты такое сокровище достала?
— Ну, если я
не мешаю тебе, то тем
лучше.
— Мало ли денег! Да ведь и я
не с ветру говорю, а настоящее дело докладываю. Коли много денег кажется, поторговаться можно. Уступит и за семьсот. А и
не уступит, все-таки упускать
не след. Деньги-то, которые ты тут отдашь, словно в ламбарте будут. Еще
лучше, потому что в Москву за процентами ездить
не нужно, сами придут.
По-христиански — как возможно!
не в пример
лучше!