Неточные совпадения
С тех пор жил он в
своей Симбирской деревне, где и женился
на девице Авдотье Васильевне Ю., дочери бедного тамошнего дворянина.
Матушка отыскала мой паспорт, хранившийся в ее шкатулке вместе с сорочкою, в которой меня крестили, и вручила его батюшке дрожащею рукою. Батюшка прочел его со вниманием, положил перед собою
на стол и начал
свое письмо.
— Это, старинушка, уж не твоя печаль, — сказал мой бродяга, — пропью ли я, или нет. Его благородие мне жалует шубу со
своего плеча: его
на то барская воля, а твое холопье дело не спорить и слушаться.
— Он пошел в
свою сторону, а я отправился далее, не обращая внимания
на досаду Савельича, и скоро позабыл о вчерашней вьюге, о
своем вожатом и о заячьем тулупе.
Я старался вообразить себе капитана Миронова, моего будущего начальника, и представлял его строгим, сердитым стариком, не знающим ничего, кроме
своей службы, и готовым за всякую безделицу сажать меня под арест
на хлеб и
на воду.
Я отвечал, что приехал
на службу и явился по долгу
своему к господину капитану, и с этим словом обратился было к кривому старичку, принимая его за коменданта; но хозяйка перебила затверженную мною речь.
Старичок
своим одиноким глазом поглядывал
на меня с любопытством.
Комендант по собственной охоте учил иногда
своих солдат; но еще не мог добиться, чтобы все они знали, которая сторона правая, которая левая, хотя многие из них, дабы в том не ошибиться, перед каждым оборотом клали
на себя знамение креста.
Иван Игнатьич выслушал меня со вниманием, вытараща
на меня
свой единственный глаз.
— Помилуйте, Петр Андреич! Что это вы затеяли! Вы с Алексеем Иванычем побранились? Велика беда! Брань
на вороту не виснет. Он вас побранил, а вы его выругайте; он вас в рыло, а вы его в ухо, в другое, в третье — и разойдитесь; а мы вас уж помирим. А то: доброе ли дело заколоть
своего ближнего, смею спросить? И добро б уж закололи вы его: бог с ним, с Алексеем Иванычем; я и сам до него не охотник. Ну, а если он вас просверлит?
На что это будет похоже? Кто будет в дураках, смею спросить?
Иван Игнатьич, заметив во мне знаки неудовольствия и вспомня
свое обещание, смутился и не знал, что отвечать. Швабрин подоспел ему
на помощь.
Вскоре я выздоровел и мог перебраться
на мою квартиру. С нетерпением ожидал я ответа
на посланное письмо, не смея надеяться и стараясь заглушить печальные предчувствия. С Василисой Егоровной и с ее мужем я еще не объяснялся; но предложение мое не должно было их удивить. Ни я, ни Марья Ивановна не старались скрывать от них
свои чувства, и мы заранее были уж уверены в их согласии.
Иван Кузмич, хоть и очень уважал
свою супругу, но ни за что
на свете не открыл бы ей тайны, вверенной ему по службе.
Мы собрались опять. Иван Кузмич в присутствии жены прочел нам воззвание Пугачева, писанное каким-нибудь полуграмотным казаком. Разбойник объявлял о
своем намерении идти
на нашу крепость; приглашал казаков и солдат в
свою шайку, а командиров увещевал не супротивляться, угрожая казнию в противном случае. Воззвание написано было в грубых, но сильных выражениях и должно было произвести опасное впечатление
на умы простых людей.
Неожиданная весть сильно меня поразила. Комендант Нижнеозерной крепости, тихий и скромный молодой человек, был мне знаком: месяца за два перед тем проезжал он из Оренбурга с молодой
своей женою и останавливался у Ивана Кузмича. Нижнеозерная находилась от нашей крепости верстах в двадцати пяти. С часу
на час должно было и нам ожидать нападения Пугачева. Участь Марьи Ивановны живо представилась мне, и сердце у меня так и замерло.
Пугачев грозно взглянул
на старика и сказал ему: «Как ты смел противиться мне,
своему государю?» Комендант, изнемогая от раны, собрал последние силы и отвечал твердым голосом: «Ты мне не государь, ты вор и самозванец, слышь ты!» Пугачев мрачно нахмурился и махнул белым платком.
Вдруг она взглянула
на виселицу и узнала
своего мужа.
Я бросился вон из комнаты, мигом очутился
на улице и опрометью побежал в дом священника, ничего не видя и не чувствуя. Там раздавались крики, хохот и песни… Пугачев пировал с
своими товарищами. Палаша прибежала туда же за мною. Я подослал ее вызвать тихонько Акулину Памфиловну. Через минуту попадья вышла ко мне в сени с пустым штофом в руках.
— В комендантском, — отвечал казак. — После обеда батюшка наш отправился в баню, а теперь отдыхает. Ну, ваше благородие, по всему видно, что персона знатная: за обедом скушать изволил двух жареных поросят, а парится так жарко, что и Тарас Курочкин не вытерпел, отдал веник Фомке Бикбаеву да насилу холодной водой откачался. Нечего сказать: все приемы такие важные… А в бане, слышно, показывал царские
свои знаки
на грудях:
на одной двуглавый орел величиною с пятак, а
на другой персона его.
Начинало смеркаться, когда пришел я к комендантскому дому. Виселица со
своими жертвами страшно чернела. Тело бедной комендантши все еще валялось под крыльцом, у которого два казака стояли
на карауле. Казак, приведший меня, отправился про меня доложить и, тотчас же воротившись, ввел меня в ту комнату, где накануне так нежно прощался я с Марьей Ивановною.
Пугачев
на первом месте сидел, облокотясь
на стол и подпирая черную бороду
своим широким кулаком.
— Как я могу тебе в этом обещаться? — отвечал я. — Сам знаешь, не моя воля: велят идти против тебя — пойду, делать нечего. Ты теперь сам начальник; сам требуешь повиновения от
своих.
На что это будет похоже, если я от службы откажусь, когда служба моя понадобится? Голова моя в твоей власти: отпустишь меня — спасибо; казнишь — бог тебе судья; а я сказал тебе правду.
Он отворотился и отъехал, не сказав более ни слова. Швабрин и старшины последовали за ним. Шайка выступила из крепости в порядке. Народ пошел провожать Пугачева. Я остался
на площади один с Савельичем. Дядька мой держал в руках
свой реестр и рассматривал его с видом глубокого сожаления.
Тут он остановился и стал набивать
свою трубку. Самолюбие мое торжествовало. Я гордо посмотрел
на чиновников, которые между собою перешептывались с видом неудовольствия и беспокойства.
Чиновники в
свою очередь насмешливо поглядели
на меня. Совет разошелся. Я не мог не сожалеть о слабости почтенного воина, который, наперекор собственному убеждению, решался следовать мнениям людей несведущих и неопытных.
Однажды, когда удалось нам как-то рассеять и прогнать довольно густую толпу, наехал я
на казака, отставшего от
своих товарищей; я готов был уже ударить его
своею турецкою саблею, как вдруг он снял шапку и закричал: «Здравствуйте, Петр Андреич! Как вас бог милует?»
— Батюшка Петр Андреич! — сказал добрый дядька дрожащим голосом. — Побойся бога; как тебе пускаться в дорогу в нынешнее время, когда никуда проезду нет от разбойников! Пожалей ты хоть
своих родителей, коли сам себя не жалеешь. Куда тебе ехать? Зачем? Погоди маленько: войска придут, переловят мошенников; тогда поезжай себе хоть
на все четыре стороны.
— Конечно, — отвечал Хлопуша, — и я грешен, и эта рука (тут он сжал
свой костливый кулак и, засуча рукава, открыл косматую руку), и эта рука повинна в пролитой христианской крови. Но я губил супротивника, а не гостя;
на вольном перепутье да в темном лесу, не дома, сидя за печью; кистенем и обухом, а не бабьим наговором.
Пугачев посмотрел
на меня с удивлением и ничего не отвечал. Оба мы замолчали, погрузясь каждый в
свои размышления. Татарин затянул унылую песню; Савельич, дремля, качался
на облучке. Кибитка летела по гладкому зимнему пути… Вдруг увидел я деревушку
на крутом берегу Яика, с частоколом и с колокольней, — и через четверть часа въехали мы в Белогорскую крепость.
Кибитка подъехала к крыльцу комендантского дома. Народ узнал колокольчик Пугачева и толпою бежал за нами. Швабрин встретил самозванца
на крыльце. Он был одет казаком и отрастил себе бороду. Изменник помог Пугачеву вылезть из кибитки, в подлых выражениях изъявляя
свою радость и усердие. Увидя меня, он смутился, но вскоре оправился, протянул мне руку, говоря: «И ты наш? Давно бы так!» — Я отворотился от него и ничего не отвечал.
Пугачев сел
на том диване,
на котором, бывало, дремал Иван Кузмич, усыпленный ворчанием
своей супруги.
Марья Ивановна быстро взглянула
на него и догадалась, что перед нею убийца ее родителей. Она закрыла лицо обеими руками и упала без чувств. Я кинулся к ней, но в эту минуту очень смело в комнату втерлась моя старинная знакомая Палаша и стала ухаживать за
своею барышнею. Пугачев вышел из светлицы, и мы трое сошли в гостиную.
Пугачев устремил
на меня огненные
свои глаза. «Это что еще?» — спросил он меня с недоумением.
Мы отправились далее. Стало смеркаться. Мы приближились к городку, где, по словам бородатого коменданта, находился сильный отряд, идущий
на соединение к самозванцу. Мы были остановлены караульными.
На вопрос: кто едет? — ямщик отвечал громогласно: «Государев кум со
своею хозяюшкою». Вдруг толпа гусаров окружила нас с ужасною бранью. «Выходи, бесов кум! — сказал мне усастый вахмистр. [Вахмистр — унтер-офицер в кавалерии.] — Вот ужо тебе будет баня, и с твоею хозяюшкою!»
Я был глубоко оскорблен словами гвардейского офицера и с жаром начал
свое оправдание. Я рассказал, как началось мое знакомство с Пугачевым в степи, во время бурана; как при взятии Белогорской крепости он меня узнал и пощадил. Я сказал, что тулуп и лошадь, правда, не посовестился я принять от самозванца; но что Белогорскую крепость защищал я противу злодея до последней крайности. Наконец я сослался и
на моего генерала, который мог засвидетельствовать мое усердие во время бедственной оренбургской осады.
По его словам, я отряжен был от Пугачева в Оренбург шпионом; ежедневно выезжал
на перестрелки, дабы передавать письменные известия о всем, что делалось в городе; что, наконец, явно передался самозванцу, разъезжал с ним из крепости в крепость, стараясь всячески губить
своих товарищей-изменников, дабы занимать их места и пользоваться наградами, раздаваемыми от самозванца.
Не казнь страшна: пращур [Пращур — предок.] мой умер
на лобном месте, [Лобное место — возвышение
на Красной площади, где иногда казнили государственных преступников.] отстаивая то, что почитал святынею
своей совести; отец мой пострадал вместе с Волынским и Хрущевым.
Однажды вечером батюшка сидел
на диване, перевертывая листы Придворного календаря; но мысли его были далеко, и чтение не производило над ним обыкновенного
своего действия.
Дама пристально
на нее смотрела; а Марья Ивановна, с
своей стороны бросив несколько косвенных взглядов, успела рассмотреть ее с ног до головы.