Неточные совпадения
— Глиста!.. — проговорил Груздев вслед Овсянникову. — Таким бы людям и на свет
лучше не родиться. Наверное, лежал и подслушивал, что мы тут калякали с тобой, Иван Семеныч, потом в уши Луке Назарычу и надует.
Это хвастовство взбесило Пашку, — уж очень этот Илюшка нос стал задирать…
Лучше их нет, Рачителей, а и вся-то цена им: кабацкая затычка. Последнего Пашка из туляцкого благоразумия
не сказал, а только подумал. Но Илюшка, поощренный его вниманием, продолжал еще сильнее хвастать: у матери двои Козловы ботинки, потом шелковое платье хочет купить и т. д.
Семья Тита славилась как
хорошие, исправные работники. Сам старик работал всю жизнь в куренях, куда уводил с собой двух сыновей. Куренная работа тяжелая и ответственная, потом нужно иметь скотину и большое хозяйственное обзаведение, но большие туляцкие семьи держались именно за нее, потому что она представляла больше свободы, — в курене
не скоро достанешь, да и как уследишь за самою работой? На дворе у Тита всегда стояли угольные коробья, дровни и тому подобная углепоставщицкая снасть.
Если бы
не круглая бедность, быть бы Наташке замужем за
хорошим мужиком, а теперь женихи ее обегали, потому что всякому лестно вывести жену из достаточной семьи, а тут вместо приданого два голодных рта — Мавра да Тараско.
— Отсоветовать вам я
не могу, — говорил о. Сергей, разгуливая по комнате, — вы подумаете, что я это о себе буду хлопотать… А
не сказать
не могу. Есть
хорошие земли в Оренбургской степи и можно там устроиться, только одно нехорошо: молодым-то
не понравится тяжелая крестьянская работа. Особенно бабам непривычно покажется… Заводская баба только и знает, что свою домашность да ребят, а там они везде поспевай.
Старики отправились в господский дом и сначала завернули на кухню к Домнушке. Все же свой человек, может, и научит, как
лучше подойти к приказчику. Домнушка сначала испугалась, когда завидела свекра Тита, который обыкновенно
не обращал на нее никакого внимания, как и на сына Агапа.
— Ну, ты, француз, везде бывал и всякие порядки видывал, — говорил он с обычною своею грубостью, — на устюжаниновские денежки выучился… Ну, теперь и помогай. Ежели с крепостными нужно было строго, так с вольными-то вдвое строже. Главное,
не надо им поддаваться…
Лучше заводы остановить.
— А вот за гордость тебя господь и наказал: красотою своей гордилась и женихов гоняла… Этот
не жених, тот
не жених, а красота-то и довела до конца. С никонианином спуталась… […с никонианином спуталась… — С именем московского патриарха Никона (1605–1681) связана реформа официальной церкви — исправление церковных книг по образцу греческих, изменение обрядов и т. д.
Не признавшие этой реформы — раскольники — называли православных никонианами.] да еще с женатым… Нет, нет, уходи
лучше, Аграфена!
— Я тебе говорю:
лучше будет… Неровен час, родимый мой, кабы
не попритчилось чего, а дома-то оно спокойнее. Да и жена тебя дожидается… Славная она баба, а ты вот пируешь. Поезжай, говорю…
Это было на руку Таисье: одним глазом меньше, да и пошутить любил Самойло Евтихыч, а ей теперь совсем
не до шуток. Дома оставалась одна Анфиса Егоровна, которая и приняла Таисью с обычным почетом. Хорошо было в груздевском доме летом, а зимой еще
лучше: тепло, уютно, крепко.
— Вот ты и осудил меня, а как в писании сказано: «Ты кто еси судий чуждему рабу: своему господеви стоишь или падаешь…» Так-то, родимые мои! Осудить-то легко, а того вы
не подумали, что к мирянину приставлен всего один бес, к попу — семь бесов, а к чернецу — все четырнадцать. Согрели бы вы меня
лучше водочкой, чем непутевые речи заводить про наше иноческое житие.
— Да я-то враг, што ли, самому себе? — кричал Тит, ударяя себя в грудь кулаком. — На свои глаза свидетелей
не надо… В первую голову всю свою семью выведу в орду. Все у меня есть, этово-тово, всем от господа бога доволен, а в орде
лучше… Наша заводская копейка дешевая, Петр Елисеич, а хрестьянская двухвершковым гвоздем приколочена. Все свое в хрестьянах: и хлеб, и харч, и обуй, и одёжа… Мне-то немного надо, о молодых стараюсь…
— А то проклятуща, тая орда! — выкрикивал Коваль, петухом расхаживая по своей хате. — Замордовал сват, а того
не знае, що от
хорошего житья тягнется на худое… Так говорю, стара?
В последнее время Мавра придумала
не совсем
хорошее средство добывать деньги на хлеб: отправится к Рачителихе и начнет расписывать ей свою бедность.
Она завидовала отецким дочерям, которые никакого горя в девках
не знают, а потом выскочат замуж и опять попадут на
хорошее житье.
— Нет,
не так… Мальчик
лучше девочки. Вон и Домнушка хоть и бранит Васю, а потом говорит: «Какой он молодец». Про меня никто этого
не скажет, потому что я
не умею ездить верхом, а Вася вчера один ездил.
— Да солдат-то мой… Артем… В куфне сейчас сидел. Я-то уж мертвым его считала, а он и выворотился из службы… Пусть зарежет
лучше, а я с ним
не пойду!
Татьяне было так тяжело, что она сама молила бога о своей смерти: она всем мешала, и, когда ее
не будет, Макар женится на другой и заживет, как следует
хорошему мужику.
Появление «Домнушкина солдата» повернуло все в горбатовском дворе вверх дном. Братья встретились очень невесело, как соперники на отцовское добро. До открытой вражды дело
не доходило, но и
хорошего ничего
не было.
Сборы на Самосадку вообще приняли грустный характер. Петр Елисеич
не был суеверным человеком, но его начали теснить какие-то грустные предчувствия. Что он высидит там, на Самосадке, а затем, что ждет бедную Нюрочку в этой медвежьей глуши? Единственным утешением служило то, что все это делается только «пока», а там будет видно. Из заводских служащих всех
лучше отнесся к Петру Елисеичу старый рудничный надзиратель Ефим Андреич. Старик выказал искреннее участие и, качая головой, говорил...
— Вот и с старушкой кстати прощусь, — говорил за чаем Груздев с грустью в голосе. — Корень была, а
не женщина… Когда я еще босиком бегал по пристани, так она частенько началила меня… То за вихры поймает, то подзатыльника
хорошего даст. Ох, жизнь наша, Петр Елисеич… Сколько ни живи, а все помирать придется. Говори мне спасибо, Петр Елисеич, что я тогда тебя помирил с матерью. Помнишь? Ежели и помрет старушка, все же одним грехом у тебя меньше. Мать — первое дело…
— Это
не резон, милый ты мой… Прохарчишься, и все тут. Да… А ты
лучше, знаешь, что сделай… Отдавай мне деньги-то, я их оберну раза три-четыре в год, а процент пополам. Глядишь, и набежит тысчонка-другая. На Самосадке-то
не прожить… Я для тебя говорю, а ты подумай хорошенько. Мне-то все равно, тебе платить или кому другому.
— Все это он поднимает и сварит! — стонала Пульхерия. — Прежде этого
не было и в помине, штобы тайный грех
лучше явного делался.
— Эй, вы, чего лезете? — крикнул он на толпу. —
Не вашего это ума дело… Да и ты, Гермоген, держал бы
лучше язык за зубами.
Случившийся на могилке о. Спиридония скандал на целое лето дал пищу разговорам и пересудам, особенно по скитам. Все обвиняли мать Енафу, которая вывела головщицей какую-то пропащую девку. Конечно, голос у ней
лучше, чем у анбашской Капитолины, а все-таки и себя и других срамить
не доводится. Мать Енафа
не обращала никакого внимания на эти скитские пересуды и была даже довольна, что Гермоген с могилки о. Спиридония едва живой уплел ноги.
Не раз он думал, что уж
лучше ему было бы помереть в орде, — по крайней мере похоронили бы «рядышком» с Палагеей.
Сначала Дарья подумала, что Морок для Аннушки приехал, и нехорошо подумала про него, но это оказалось неверным: Морок чуть
не поколотил Аннушку, так, за здорово живешь, да и Аннушка грызлась с ним, как
хорошая цепная собака.
Эта откровенность сразу уничтожила взаимную неловкость. Петр Елисеич спокойно и просто стал уговаривать Груздева оставить глупости и приняться за свое дело. Все мы делаем ошибки, но
не следует падать духом. Груздев слушал, опустив голову, и в такт речи грустно улыбался. Когда Петр Елисеич истощил весь запас своих нравоучений,
хороших слов и утешающих соображений, Груздев сказал всего одну фразу...
На Чистом болоте духовный брат Конон спасался с духовкою сестрой Авгарью только пока, — оставаться вблизи беспоповщинских скитов ему было небезопасно.
Лучше бы всего уехать именно зимой, когда во все концы скатертью дорога, но куда поволокешься с ребенком на руках? Нужно было «сождать», пока малыш подрастет, а тогда и в дорогу. Собственно говоря, сейчас Конон чувствовал себя прекрасно. С ним
не было припадков прежнего религиозного отчаяния, и часто, сидя перед огоньком в каменке, он сам удивлялся себе.
— Успокой ты мою душу, скажи… — молила она, ползая за ним по избушке на коленях. — Ведь я каждую ночь слышу, как ребеночек плачет… Я это сначала на отца Гурия думала, а потом уж догадалась. Кононушко, братец, скажи только одно слово: ты его убил? Ах, нет, и
не говори
лучше, все равно
не поверю… ни одному твоему слову
не поверю, потому что вынял ты из меня душу.
В то же утро в Ключевской завод летел нарочный к Мухину с маленькою запиской от «самого», в которой выражалось любезное желание познакомиться лично с уважаемым Петром Елисеичем, и чем скорее, тем
лучше. Мухин
не заставил себя ждать и тотчас же отправился в Мурмос. Это обращение Голиковского польстило ему, как выражение известного внимания. Он остановился в доме Груздева, где царил страшный беспорядок: хозяйничала одна Наташка, а Самойло Евтихыч «объезжал кабаки».
Переезд в господский дом являлся для Нюрочки чем-то особенным, а
не просто переменой одной квартиры на другую. Она предчувствовала, что случится с ней что-то необыкновенное именно в этом старом господском доме, и волновалась смутным предчувствием этого таинственного будущего. И отец относился к ней теперь иначе. Он уже говорил с ней как с большой и в трудных случаях даже советовался, как поступить
лучше.
Он так пытливо и проницательно смотрел, что Нюрочка даже покраснела. Ей вдруг сделалось неловко. А о. Сергей все сидел и,
не торопясь, расспрашивал ее о разных разностях, как старый и
хороший друг.
— Дом теперь на убитые денежки ставите, — язвила Рачителиха. — С чего это распыхался-то так твой солдат? От ниток да от пряников расторговался… Уж
не морочили бы
лучше добрых людей, пряменько сказать.
—
Лучше помру, этово-тово, а к солдату
не пойду, — повторял упрямый Тит. — Вот ребятишек жаль… Эх,
не надо было из орды выворачиваться. Кабы
не проклятущие бабенки, жили бы, этово-тово…
—
Хорошего ничего нет, хотя, конечно, бывают случаи… Вообще
не следует приходить в отчаяние.
Лучше было бы, если бы он умер, как все другие, а
не оставался бессмысленным и жалким существом, как позор жалкой в своей немощи человеческой природы.
— Да уж такое… Все науки произошел, а тут и догадаться
не можешь?.. Приехал ты к нам, Иван Петрович, незнаемо откуда и, может, совсем
хороший человек, — тебе же
лучше. А вот напрасно разговорами-то своими девушку смущаешь. Девичье дело, как невитое сено… Ты вот поговоришь-поговоришь, сел в повозку, да и был таков, поминай как звали, а нам-то здесь век вековать. Незавидно живем, а
не плачем, пока бог грехам терпит…
—
Лучше не надо… Она тут земскою учительшей, а Вася-то у ней в помощниках. Это он так, временно… Лавку открывает, потребительская называется, чтобы напротив солдату Артему: сами сложатся, кто хочет, накупят товару и продают. Везде по заводам эта самая мода прошла, а торгующим прямой зарез…