Неточные совпадения
«
Что ты,
говорит, дура, какие дни!
— Врешь,
говорю тебе. — К брату давно поехали дать знать,
что барышни прибыли?
—
Что ты вздор-то
говоришь, матушка! Алексей мужик добрый, честный, а
ты ему жена, а не метресса какая-нибудь,
что он
тебе назло все будет делать.
— Я и не на смех это
говорю. Есть всякие травы. Например, теперь, кто хорошо знается, опять находят лепестан-траву. Такая мокрая трава называется.
Что ты ее больше сушишь, то она больше мокнет.
— А! видишь, я
тебе, гадкая Женька, делаю визит первая. Не
говори,
что я аристократка, — ну, поцелуй меня еще, еще. Ангел
ты мой! Как я о
тебе соскучилась — сил моих не было ждать, пока
ты приедешь. У нас гостей полон дом, скука смертельная, просилась, просилась к
тебе — не пускают. Папа приехал с поля, я села в его кабриолет покататься, да вот и прикатила к
тебе.
— Шалуха, шалуха,
что ты наделала! —
говорил он с добродушным упреком.
— О
чем ты все задумываешься? Брось это все, —
говорила Женни.
—
Ты взволнована и сама не знаешь,
что говоришь, на
тебя нельзя даже теперь сердиться.
—
Что ж, я
говорю правду, мне это больно; я никогда не забуду,
что сказала
тебе. Я ведь и в ту минуту этого не чувствовала, а так сказала.
—
Ты забудь, забудь, —
говорила она сквозь слезы, — потому
что я… сама ничего не помню,
что я делаю. Меня… так сильно… так сильно… так сильно оби… обидели. Возьми… возьми к себе, друг мой! ангел мой хранитель… сох… сохрани меня.
— Это, конечно, делает
тебе честь, —
говорила игуменья, обращаясь к сестре Феоктисте: — а все же так нельзя. Я просила губернатора, чтобы
тебе твое,
что следует, от свекрови истребовали и отдали.
— Да полно
тебе, сестра! Я
говорил,
что это нехорошо.
— Отличная жизнь, — продолжал иронически доктор, — и преполезная тоже! Летом около барышень цветочки нюхает, а зиму, в ожидании этого летнего блаженства, бегает по своему чулану, как полевой волк в клетке зверинца.
Ты мне верь; я
тебе ведь без всяких шуток
говорю,
что ты дуреть стал: ты-таки и одуреешь.
—
Что высокий! Об нем никто не
говорит, о высоком-то. А
ты мне покажи пример такой на человеке развитом, из среднего класса, из того,
что вот считают бьющеюся, живою-то жилою русского общества. Покажи человека размышляющего. Одного человека такого покажи мне в таком положении.
— Ну, словом, точно лошадь
тебя описывает, и вдобавок, та,
говорит, совсем не то,
что эта; та (то есть ты-то) совсем глупенькая…
А он, вообрази
ты себе, верно тут свою теорию насчет укрощения нравов вспомнил; вдруг принял на себя этакой какой-то смешной, даже вовсе не свойственный ему, серьезный вид и этаким, знаешь, внушающим тоном и так,
что всем слышно,
говорит: «Извините, mademoiselle, я вам скажу франшеман, [откровенно (франц.)]
что вы слишком резки».
Неловко было старым взяточникам и обиралам в такое время открыто
говорить доктору,
что ты подлец да то,
что ты не с нами, и мы
тебе дадим почувствовать.
«Ну, смотри, —
говорит барыня, — если
ты мне лжешь и я убеждусь,
что ты меня обманываешь, я себя не пощажу, но я
тебя накажу так,
что у
тебя в жизни минуты покойной не будет».
— Прости, батюшка, я ведь совсем не
тебя хотела, —
говорила старуха, обнимая и целуя ни в
чем не повинного Помаду.
— Ну, вот
тебе и письмо, — посылай. Посмотрим,
что выйдет, —
говорила игуменья, подавая брату совсем готовый конверт.
— Ну, так
чего же
ты мне об этом
говоришь? Папа в Зининой комнате, — иди и доложи.
— Ах боже мой!
Что ты это, на смех,
что ли, Женни? Я
тебе говорю, чтоб был хороший обед,
что ревизор у нас будет обедать, а
ты толкуешь,
что не готов обед. Эх, право!
Нужно заметить,
что она всем мужчинам после самого непродолжительного знакомства
говорила ты и звала их полуименем.
— А
ты почем знаешь? Ребята,
что ли,
говорили? — смеясь, продолжала Давыдовская. — Нет, брат Митюша, люди
говорят: кто верит жене в доме, а лошади в поле, тот дурак.
— Да так, у нашего частного майора именинишки были, так там его сынок рассуждал. «Никакой,
говорит, веры не надо. Еще,
говорит, лютареву ересь одну кое время можно попотерпеть, а то,
говорит, не надыть никакой». Так вот
ты и
говори: не то
что нашу, а и вашу-то, новую, и тое под сокрытие хотят, — добавил, смеясь, Канунников. — Под лютареву ересь теперича всех произведут.
— Ну так, пускай есть науки, а
что по тем наукам значится? —
говорил пожилой человек господину, имеющему одежду вкратце и штаны навыпуск. —
Ты вот книжки еретические читаешь, а изъясни
ты нам, какого зверя в Ноевом ковчеге не было?
— Ну, спасибо, спасибо,
что покучились, —
говорил Канунников, тряся Розанову обе руки. — А еще спасибо,
что бабам стомаху-то разобрал, — добавил он, смеючись. — У нас из-за этой стомахи столько, скажу
тебе, споров было,
что беда, а тут, наконец того, дело совсем другое выходит.
«Баба! я всегда
говорила,
что ты баба, — баба
ты и есть», — подумала Варвара Ивановна, усевшись в карету и велев ехать вверх по Тверской.
— Все отлично, так
что же,
ты думаешь, выдумали? «Дайте, —
говорят начальнику своему, — дайте нам свечечки кусочек». Доложили сейчас генералу, генерал и спрашивает: «На
что вам свечечки кусочек?»
— Фу
ты, черт возьми,
что ж это за наглость? —
говорил Розанов, идучи домой с Калистратовою после двухчасового наслаждения новым красноречием Бычкова.
— На
что тебе было
говорить обо мне! на
что мешать мое имя! хотел сам ссориться, ну и ссорься, а с какой стати мешать меня! Я очень дорожу ее вниманием,
что тебе мешать меня! Я ведь не маленький, чтобы за меня заступаться, — частил Помада и с этих пор начал избегать встреч с Розановым.
Была такая длинная ночь, которую Полинька Калистратова целиком провела, читая Розанову длинную нотацию, а затем наступило утро, в которое она поила его кофеем и была необыкновенно тревожна, а затем был часок, когда она его раструнивала,
говоря,
что он в Москве снова растает, и, наконец, еще была одна минута, когда она ему шептала: «Приезжай скорей, я
тебя ждать буду».
—
Что ты все сидишь тут, Лиза? —
говорил он в другое время дочери.
Наше дело,
ты вот хоть стол, — это я так, к примеру
говорю, будем располагать к примеру,
что вот этот стол взялся я представить.
— Так вот
ты, Баранов, и сообрази, —
говорил гораздо тише совсем опьяневший женский голос. —
Что ж она, Жанетка, только ведь
что французинка называется, а
что она против меня? Тьфу, вот
что она. Где ж теперь, Баранов, правда!
— Да вот в этом же доме, — отвечала старуха, указывая на тот же угрюмо смотрящий дом. — Рада будет моя-то, — продолжала она убеждающим тоном. — Поминали мы с ней про
тебя не раз; сбили ведь ее: ох, разум наш, разум наш женский! Зайди, батюшка, утешь
ты меня, старуху,
поговори ты с ней! Может, она
тебя в
чем и послушает.
— Да вот же всё эти,
что опивали да объедали его, а теперь тащат, кто за
что схватится. Ну, вот видите, не правду ж я
говорила: последний халат — вот он, — один только и есть, ему самому, станет обмогаться, не во
что будет одеться, а этот глотик уж и тащит без меня. — «Он,
говорит, сам обещал», перекривляла Афимья. — Да кто вам, нищебродам, не пообещает! Выпросите. А вот он обещал, а я не даю: вот
тебе и весь сказ.
— Вот здесь мы будем спать с
тобою, Агата, —
говорила Мечникова, введя за собою сестру в свою спальню, — здесь будет наша зала, а тут твой кабинетец, — докончила она, введя девушку в известную нам узенькую комнатку. — Здесь
ты можешь читать, петь, работать и вообще делать
что тебе угодно. В своей комнате
ты полная госпожа своих поступков.
—
Что это
ты, матушка, ребенка-то одного бросила? — кропотливо
говорила, входя, Абрамовна.
— Ложись,
говорю тебе. Будто я не знаю,
что ли, глупая
ты!
— Пойми
ты, —
говорила она ей на ухо, —
что я никого, решительно никого, кроме
тебя, не могу видеть.
— Ну и хорошо; ну и положим,
что должность, как
ты говоришь, самостоятельная; ну
что же я на ней сделаю? — спрашивал в углу Ипполит у Вязмитинова, который собирался сейчас просить о нем какого-то генерала.
— «
Ты ж,
говорю, сам крайний и пишешь в этом роде!» — «А черт их,
говорит, возьми: мало ли
что мы пишем!
— Комик! комик! — остановил его Розанов. — Ну, а мало ли,
что мы с
тобой говорим?
Что ж мы-то с
тобой за люди?
— Нет, этого, должно, не надеется: денег у меня опять просила. «
Ты,
говорит, Лука Никонович, мужикам даешь, а мне дать не хочешь». — «Мужики,
говорю, ваше превосходительство, деньгу в дело обращают, а вам на
что она?» — «Видишь,
говорит, я внучку снаряжаю». — «Ну,
говорю, это, сударыня, кабы за ровню, точно
что помочь надо; а такой,
говорю, почтенный жених этакую невесту и без всего должен взять да на ручках носить и пыль обдувать».
— Я, брат, точно, сердит. Сердит я раз потому,
что мне дохнуть некогда, а людям все пустяки на уме; а то тоже я терпеть не могу, как кто не дело
говорит. Мутоврят народ тот туда, тот сюда, а сами, ей-право, великое слово
тебе говорю, дороги никуда не знают, без нашего брата не найдут ее никогда. Всё будут кружиться, и все сесть будет некуда.