Неточные совпадения
Глаз ее теперь нельзя видеть, потому что они закрыты длинными ресницами, но
в институте, из которого она возвращается к домашним ларам, всегда говорили, что
ни у кого нет таких прелестных глаз,
как у Лизы Бахаревой.
—
Как тебе сказать, мой друг?
Ни да
ни нет тебе не отвечу. То, слышу, бранятся, жалуются друг на друга, то мирятся. Ничего не разберу. Второй год замужем, а комедий настроила столько, что другая
в двадцать лет не успеет.
— Нет, милая, это значит
ни более
ни менее
как признавать необходимость
в семье одного авторитета.
Деревенский человек,
как бы
ни мала была степень его созерцательности,
как бы
ни велики были гнетущие его нужды и заботы, всегда чуток к тому, что происходит
в природе.
Гловацкая отгадала отцовский голос, вскрикнула, бросилась к этой фигуре и, охватив своими античными руками худую шею отца, плакала на его груди теми слезами, которым, по сказанию нашего народа, ангелы божии радуются на небесах. И
ни Помада,
ни Лиза, безотчетно остановившиеся
в молчании при этой сцене, не заметили,
как к ним колтыхал ускоренным, но не скорым шагом Бахарев. Он не мог
ни слова произнесть от удушья и, не добежав пяти шагов до дочери, сделал над собой отчаянное усилие. Он как-то прохрипел...
Кого бы вы
ни спросили о Помаде,
какой он человек? — стар и мал ответит только: «так, из поляков», и словно
в этом «из поляков» высказывалось категорическое обвинение Помады
в таком проступке, после которого о нем уж и говорить не стоило.
Но
как бы там
ни было, а только Помаду
в меревском дворе так,
ни за что
ни про что, а никто не любил. До такой степени не любили его, что, когда он, протащившись мокрый по двору, простонал у двери: «отворите, бога ради, скорее», столяр Алексей, слышавший этот стон с первого раза, заставил его простонать еще десять раз, прежде чем протянул с примостка руку и отсунул клямку.
Оба они на вид имели не более
как лет по тридцати, оба были одеты просто. Зарницын был невысок ростом, с розовыми щеками и живыми черными глазами. Он смотрел немножко денди. Вязмитинов, напротив, был очень стройный молодой человек с бледным, несколько задумчивым лицом и очень скромным симпатичным взглядом.
В нем не было
ни тени дендизма. Вся его особа дышала простотой, натуральностью и сдержанностью.
Бывало, что
ни читаешь, все это находишь так
в порядке вещей и сам понимаешь, и с другим станешь говорить, и другой одинаково понимает, а теперь иной раз читаешь этакую там статейку или практическую заметку
какую и чувствуешь и сознаешь, что давно бы должна быть такая заметка, а как-то, бог его знает…
— Чего? да разве ты не во всех
в них влюблен?
Как есть во всех. Такой уж ты, брат, сердечкин, и я тебя не осуждаю. Тебе хочется любить, ты вот распяться бы хотел за женщину, а никак это у тебя не выходит. Никто
ни твоей любви,
ни твоих жертв не принимает, вот ты и ищешь все своих идеалов.
Какое тут, черт, уважение. Разве, уважая Лизу Бахареву, можно уважать Зинку, или уважая поповну, рядом с ней можно уважать Гловацкую?
К концу этой короткой речи все лицо Лизы выражало одно живое страдание и, взглянув
в глаза этому страданию, Помада, не говоря
ни слова, выскочил и побежал
в свою конуру, едва ли не так шибко,
как он бежал навстречу институткам.
Эта эпоха возрождения с людьми, не получившими
в наследие
ни одного гроша, не взявшими
в напутствие
ни одного доброго завета, поистине должна считаться одною из великих, поэтических эпох нашей истории. Что влекло этих сепаратистов,
как не чувство добра и справедливости? Кто вел их? Кто хоть на время подавил
в них дух обуявшего нацию себялюбия, двоедушия и продажности?
Доктор пойдет
в город, и куда бы он
ни шел, все ему смотрительский дом на дороге выйдет. Забежит на минутку, все, говорит, некогда, все торопится, да и просидит битый час против работающей Женни, рассказывая ей,
как многим худо живется на белом свете и
как им могло бы житься совсем иначе, гораздо лучше, гораздо свободнее.
—
Какая тут ловкость, моя красавица! — отвечала, сердясь, старуха, — ничего нет,
ни моталки, ничего, ничего. Заехали
в вир-болото, да и куликуем.
Кружок своих близких людей она тоже понимала. Зарницын ей представлялся добрым, простодушным парнем, с которым можно легко жить
в добрых отношениях, но она его находила немножко фразером, немножко лгуном, немножко человеком смешным и до крайности флюгерным. Он ей
ни разу не приснился ночью, и она никогда не подумала,
какое впечатление он произвел бы на нее, сидя с нею tête-а-tête [Наедине (франц.).] за ее утренним чаем.
Вязмитинова она очень уважала и не видела
в нем
ни одной слабости,
ни одного порока.
В ее глазах это был человек,
каким, по ее мнению, следовало быть человеку.
Какие этой порой бывают ночи прелестные, нельзя рассказать тому, кто не видал их или, видевши, не чувствовал крепкого, могучего и обаятельного их влияния.
В эти ночи, когда под ногою хрустит беленькая слюда, раскинутая по черным талинам, нельзя размышлять
ни о грозном часе последнего расчета с жизнью,
ни о ловком обходе подводных камней моря житейского. Даже сама досужая старушка-нужда забывается легким сном, и не слышно ее ворчливых соображений насчет завтрашнего дня.
Ревизор не пришел
ни к
какой определенной догадке, потому что он не надевал мундира со дня своего выезда из университетского города и
в день своего отъезда таскался
в этом мундире по самым различным местам.
—
В самом деле, я как-то ничего не замечал, — начал он,
как бы разговаривая сам с собою. — Я видел только себя, и
ни до кого остальных мне не было дела.
Дарью Афанасьевну очень огорчала такая каторжная жизнь мужа. Она часто любила помечтать,
как бы им выбиться из этой проклятой должности, а сам Нечай даже
ни о чем не мечтал. Он вез
как ломовая лошадь, которая, шатаясь и дрожа, вытягивает воз из одного весеннего зажора, для того чтобы попасть с ним
в другой, потому что свернуть
в сторону некуда.
И хозяйка, и жилец были
в духе и вели оживленную беседу. Давыдовская повторяла свой любимый рассказ,
как один важный московский генерал приезжал к ней несколько раз
в гости и по три графина холодной воды выпивал, да так
ни с чем и отошел.
Ульрих Райнер был теперь гораздо старше, чем при рождении первого ребенка, и не сумасшествовал. Ребенка при св. крещении назвали Васильем. Отец звал его Вильгельм-Роберт. Мать, лаская дитя у своей груди, звала его Васей, а прислуга Вильгельмом Ивановичем, так
как Ульрих Райнер
в России именовался, для простоты речи, Иваном Ивановичем. Вскоре после похорон первого сына,
в декабре 1825 года, Ульрих Райнер решительно объявил, что он
ни за что не останется
в России и совсем переселится
в Швейцарию.
Изредка только по этому простору сидят убогие деревеньки,
в которых живут люди, не знакомые почти
ни с
какими удобствами жизни; еще реже видны бедные церкви, куда народ вносит свое горе, свою радость.
Революционные парижские кружки тоже не нравились Райнеру. Еще он мог симпатизировать федеративным стремлениям чехов, но участие католического духовенства и аристократии
в делах польской национальности отворачивало его от этих дел. Брошенные отцом семена презрения к папизму крепко разрослись
в молодом Райнере, и он не мог вообразить себе никакой роли
в каком бы то
ни было участии с католическим попом. К тому же,
как уже сказано, Райнер не был почитателем принципа национальностей.
— Ничего, значит, народ не думает, — ответил Белоярцев, который незадолго перед этим вошел с Завулоновым и сел
в гостиной, потому что
в зале человек начал приготовлять закуску. — Думает теперича он,
как ему что
ни в самом что
ни есть наилучшем виде соседа поприжать.
Как их
ни звали, чем
ни соблазняли «
в ночной тишине», — «дело есть», — отвечал коротко Арапов и опять, хлопнув себя ладонями по коленям, задувал...
Рогнеда Романовна не могла претендовать
ни на
какое первенство, потому что
в ней надо всем преобладало чувство преданности, а Раиса Романовна и Зоя Романовна были особы без речей. Судьба их некоторым образом имела нечто трагическое и общее с судьбою Тристрама Шанди. Когда они только что появились близнецами на свет, повивальная бабушка, растерявшись, взяла вместо пеленки пустой мешочек и обтерла им головки новорожденных. С той же минуты младенцы сделались совершенно глупыми и остались такими на целую жизнь.
Искренно ответили только Арапов и Бычков, назвавшие себя прямо красными. Остальные, даже не исключая Райнера, играли словами и выходили какими-то пестрыми. Неприкосновенную белизну сохранили одни феи, да еще Брюхачев с Белоярцевым не солгали. Первый ничего не ответил и целовал женину руку, а Белоярцев сказал, что он
в жизни понимает только одно прекрасное и никогда не будет принадлежать
ни к
какой партии.
— Да
как же не верить-то-с? Шестой десяток с нею живу,
как не верить? Жена не верит, а сам я, люди, прислуга, крестьяне, когда я бываю
в деревне: все из моей аптечки пользуются. Вот вы не знаете ли, где хорошей оспы на лето достать? Не понимаю, что это значит!
В прошлом году пятьдесят стеклышек взял,
как ехал. Вы сами посудите, пятьдесят стеклышек — ведь это не безделица, а царапал, царапал все лето,
ни у одного ребенка не принялась.
Она играла, что у нас называется, «с чувством», т. е. значит играла не про господ, а про свой расход, играла,
как играют девицы, которым не дано
ни музыкальной руки,
ни музыкального уха и игра которых отличается чувством оскорбительной дерзости перевирать великие творения, не видя
ни в пасторальной симфонии Бетховена,
ни в великой оратории Гайдна ничего, кроме значков, написанных на чистой бумаге.
Было дело совсем простое, и прошло оно совсем попросту, никем не отмеченное
ни в одной летописи, а маркиза всклохталась,
как строившаяся пчелиная матка.
Встречаются такие домы преимущественно
в городах, где требование на помещения относительно не велико, доход с домов не верен, а обыватель не охотник
ни до
каких затрат на ремонт здания.
— Так-с; они
ни больше
ни меньше,
как выдали студента Богатырева, которого увезли
в Петербург
в крепость; передавали все, что слышали на сходках и
в домах, и, наконец, Розанов украл, да-с, украл у меня вещи, которые, вероятно, сведут меня, Персиянцева и еще кого-нибудь
в каторжную работу. Но тут дело не о нас. Мы люди, давно обреченные на гибель, а он убил этим все дело.
Но, несмотря на то, что
в этих отношениях не было
ни особенной теплоты,
ни знаков нежного сочувствия, они действовали на Розанова чрезвычайно успокоительно и до такой степени благотворно, что ему стало казаться, будто он еще никогда не был так хорошо пристроен,
как нынче.
Неудачи
в это время падали на наших знакомых,
как периодические дожди: даже Лобачевский не ушел от них. Главный доктор больницы решительно отказал ему
в дозволении устроить при заведении приватную медицинскую школу для женщин. Сколько Лобачевский его
ни убеждал, сколько
ни упрашивал, немец стал на своем — и баста.
Потом
в Лизе было равнодушие, такое равнодушие, что ей все равно, что около нее
ни происходит; но вдруг она во что-нибудь вслушается, во что-нибудь всмотрится и
ни с того
ни с сего примет
в этом горячее участие, тогда
как, собственно, дело ее нимало не интересует и она ему более не сочувствует, чем сочувствует.
И Лиза и Бертольди охотно остались ночевать у Полиньки; а так
как ни Лиза,
ни Бертольди спать не ложились, а Полинька лежала
в блузе, то и доктор с Помадою остались проводить эту страшную ночь вместе.
—
Как же это:
ни с кем не видите
в себе солидарности? — иронически спросил Красин.
Калистратова навещала Лизу утрами, но гораздо реже, отговариваясь тем, что вечером ей не с кем ходить. Лиза никогда не спрашивала о Розанове и
как рыба молчала при всяком разговоре,
в котором с
какой бы то
ни было стороны касались его имени.
Доктор сидел
в вицмундире,
как возвратился четыре дня тому назад из больницы, и завивал
в руках длинную полоску бумажки.
В нумере все было
в порядке, и сам Розанов тоже казался
в совершенном порядке: во всей его фигуре не было заметно
ни следа четырехдневного пьянства, и лицо его смотрело одушевленно и опрятно. Даже оно было теперь свежее и счастливее, чем обыкновенно. Это бывает у некоторых людей, страдающих запоем,
в первые дни их болезни.
— Нет, вы теперь объясните мне: согласны вы, чтобы гробовщики жили на одном правиле с столярями? — приставал бас с другой стороны Лизиной комнаты. — Согласны, — так так и скажите. А я на это
ни в жизнь,
ни за что не согласен. Я сам доступлю к князю Суворову и к министру и скажу: так и так и извольте это дело рассудить, потому
как ваша на все это есть воля.
Как вам угодно, так это дело и рассудите, но только моего на это согласия никакого нет.
Прошло два года. На дворе стояла сырая, ненастная осень; серые петербургские дни сменялись темными холодными ночами: столица была неопрятна, и вид ее не способен был пленять ничьего воображения. Но
как ни безотрадны были
в это время картины людных мест города, они не могли дать и самого слабого понятия о впечатлениях, производимых на свежего человека видами пустырей и бесконечных заборов, огораживающих болотистые улицы одного из печальнейших углов Петербургской стороны.
Егор Николаевич Бахарев, скончавшись на третий день после отъезда Лизы из Москвы, хотя и не сделал никакого основательного распоряжения
в пользу Лизы, но, оставив все состояние во власть жены, он, однако, успел сунуть Абрамовне восемьсот рублей, с которыми старуха должна была ехать разыскивать бунтующуюся беглянку, а жену
в самые последние минуты неожиданно прерванной жизни клятвенно обязал давать Лизе до ее выдела
в год по тысяче рублей, где бы она
ни жила и даже
как бы
ни вела себя.
Кроме этих лиц,
в квартире Райнера жила кухарка Афимья, московская баба, весьма добрая и безалаберная, но усердная и искренно преданная Райнеру. Афимья, с тех пор
как поступила сюда
в должность кухарки, еще
ни разу не упражнялась
в кулинарном искусстве и пребывала
в нескончаемых посылках у приживальщиков.
Райнер несколько смешался и, глядя на всех, не понимал, что случилось, достойное такого смеха. По его понятиям о труде, он с совершенным спокойствием передал бы
ни к чему не способной Бертольди предложение даже прыгать
в обруч
в манеже или показывать фокусы, или, наконец, приготовлять блестящую ваксу, так
как она когда-то, по ее собственным словам, «работала над химией».
Она пришла к нему на четвертый день его болезни, застав его совершенно одинокого с растерявшейся и плачущей Афимьей, которая рассказала Лизе, что у них нет
ни гроша денег, что она боится,
как бы Василий Иванович не умер и чтобы ее не потащили
в полицию.
Красин очень хорошо знал, что печень Мечниковой не предрасположена
ни к
какой гражданской хворобе, но неразборчивость новой корпорации, вербовавшей
в свою среду все, что стало как-нибудь
в разлад с так называемой разумной жизнью, — все, что приняло положение исключительное и относилось к общественному суду и общественной морали более или менее пренебрежительно или равнодушно, — делала уместным сближение всякого такого лица с этою новою гражданскою группою.
— И всё во имя теории! Нет, бог с ними, с их умными теориями, и с их сочувствием. Мы
ни в чем от них не нуждаемся и будем очень рады
как можно скорее освободиться от их внимания. Наше дело, — продолжал Петровский, не сводя глаз с Райнера, — добыть нашим бедным хлопкам землю, разделить ее по-братски, — и пусть тогда будет народная воля.
—
Как это наш ротмистр
в этой смердячей хате пишет? — сказал он,
ни к кому не относясь и уворачиваясь
в свиту.
— Нет, не все равно. К Евгении Петровне дня через два будет можно; к Полине Петровне тоже можно, а сюда,
в свою залу, положительно нельзя, и нельзя
ни под
каким видом.