Неточные совпадения
— Как, Юрий Дмитрич! чтоб я, твой верный слуга, тебя покинул? Да на то ли я вскормлен отцом и матерью?
Нет, родимый, если ты не можешь идти,
так и я не тронусь с места!
—
Нет, боярин, и не говори об этом. Умирать —
так умирать обоим. Но что это?.. Не послышалось ли мне?
— Кто? я беглый? — сказал прохожий, приостановя свою лошадь. Этот вопрос был сделан
таким голосом, что Алексей невольно схватился за рукоятку своего охотничьего ножа. — Добро, добро,
так и быть, — продолжал он, — мне грешно на тебя сердиться. Беглый!
Нет, господин честной, запорожцы — люди вольные и служат тому, кому хотят.
— А то, любезный, что другой у тебя не останется, как эту сломят. Ну, пристало ли земскому ярыжке говорить
такие речи о князе Пожарском? Я человек смирный, а у другого бы ты первым словом подавился! Я сам видел, как князя Пожарского замертво вынесли из Москвы.
Нет, брат, он не побежит первый, хотя бы повстречался с самим сатаною, на которого, сказать мимоходом, ты с рожи-то очень похож.
— Да
так!.. Большая дорога идет через боярское село, а проселочных теперь
нет;
так волей или неволей, а тебе придется заехать к боярину. Ему, верно, нужны всякие товары.
— Что ты, что ты, Зарезушка? — сказал Кирша, погладив его ласково рукою. — Что с тобою сделалось? Уж не почуял ли ты красного зверя? Кой прах! Да что ты ко мне
так прижимаешься?.. Неужели… да
нет! Я и пеший насилу сквозь эту дичь продирался… Однако ж и мне кажется… уж не медведь ли?..
Нет, черт возьми!.. Молчать, Зарез!
— Да, батюшка! Ей самой некогда перемолвить с тобой словечка,
так просила меня… О, ох, родимый! сокрушила ее дочка боярская, Анастасья Тимофеевна. Бог весть, что с ней поделалось: плачет да горюет — совсем зачахла. Боярину прислали из Москвы какого-то досужего поляка — рудомета, что ль?.. не знаю; да и тот толку не добьется. И нашептывал, и заморского зелья давал, и мало ли чего другого — все проку
нет. Уж не с дурного ли глазу ей
такая немочь приключилась? Как ты думаешь, Архип Кудимович?
—
Нет, Григорьевна, плохо дело: кто испортил, тому ее и пользовать надо. Однако я все-таки поговорю сам с Власьевной.
— Тебя умудрил господь, Архип Кудимович; ты всю подноготную знаешь: лошадь ли сбежит, корова ли зачахнет, червь ли нападет на скотину, задумает ли парень жениться, начнет ли молодица выкликать — все к тебе да к тебе с поклоном. Да и сам боярин, нет-нет, а скажет тебе ласковое слово; где б ни пировали, Кудимович тут как тут: как, дескать, не позвать
такого знахаря — беду наживешь!..
— Мужем!.. — повторил вполголоса Юрий, и глубокая печаль изобразилась на лице его. —
Нет, добрый Алексей! Господь не благословил меня быть мужем той, которая пришла мне по сердцу:
так, видно, суждено мне целый век сиротой промаяться.
— Все
так же, батюшка Тимофей Федорович! Ничего не кушает, сна вовсе
нет; всю ночь прометалась из стороны в сторону, все изволит тосковать, а о чем — сама не знает! Уж я ее спрашивала: «Что ты, мое дитятко, что ты, моя радость? Что с тобою делается?..» — «Больна, мамушка!» — вот и весь ответ; а что болит, бог весть!
—
Нет, красна пропали. Вчера я сама их видела: они белились на боярском огороде, а сегодня сгинули да пропали. Ночью была погода,
так и следу не осталось: не знаем, на кого подумать.
— Как
так? Да неужели у них вовсе зимы
нет?
— Ох вы, девушки, девушки! Все-то вы на одну стать! Не он,
так слава богу! А если б он,
так и нарядов бы у нас недостало!
Нет, матушка, сегодня будет какой-то пан Тишкевич; а от жениха твоего, пана Гонсевского, прислан из Москвы гонец. Уж не сюда ли он сбирается, чтоб обвенчаться с тобою? Нечего сказать: пора бы честным пирком да за свадебку… Что ты, что ты, родная? Христос с тобой! Что с тобой сделалось? На тебе вовсе лица
нет!
— Не говорить о твоем суженом? Ох, дитятко, нехорошо! Я уж давно замечаю, что ты этого не жалуешь… Неужли-то в самом деле?.. Да
нет! где слыхано идти против отцовой воли; да и девичье ли дело браковать женихов!
Нет, родимая, у нас благодаря бога не
так, как за морем: невесты сами женихов не выбирают: за кого благословят родители, за того и ступай. Поживешь, боярышня, замужем,
так самой слюбится.
— Ах, мамушка, мамушка! — отвечала, всхлипывая, Анастасья. — Боже мой!.. Мне
так легко…
так весело!.. Поздравь меня, родная!.. — продолжала она, кинувшись к ней на шею. — Анюта… вы все… подите ко мне… дайте расцеловать себя!.. Боже мой!.. Боже мой! Не сон ли это?..
Нет,
нет… Я чувствую… мое сердце… Ах, я дышу свободно!
— А вот как: я велел их запереть в холодную избу, поставил караул, а сам лег соснуть; казаки мои —
нет их вшисци дьябли везмо! — также вздремнули;
так, видно, они вылезли в окно, сели на своих коней, да и до лесу… Что ж ты, боярин, качаешь головой? — продолжал Копычинский, нимало не смущаясь. — Иль не веришь? Далибук,
так! Спроси хоть пана региментаря.
—
Нет? Ну, если ты не хочешь,
так мне можно с ним оговорить?
— А вот что: помнишь, ты говорил мне о вороном персидском аргамаке? Меня раздумье берет. Хоть я и люблю удалых коней, ну да если он в самом деле
такой зверь, что с ним и ладу
нет?
—
Нет, хозяин, не
такое дело: за это мне денег брать не велено; а если хочешь меня потешить,
так не пожалей завтра за обедом романеи.
— Да, да! Но я передумал; теперь это лишнее… иль
нет… — продолжал боярин, спохватясь и чувствуя, что он некстати проговорился. — Благо уж лист мой готов,
так все равно: вот он, возьми! Счастливой дороги! Да милости просим на возвратном пути, — прибавил он с насмешливой улыбкою и взглядом, в котором отражалась вся злоба адской души его.
— А что
такое он сделал? Он был у тебя в долгу,
так диво ли, что вздумал расплатиться? Ведь и у разбойника бывает подчас совесть, боярин: а чтоб он был добрый человек — не верю!
Нет, Юрий Дмитрич, как волка ни корми, а он все в лес глядит.
А вздумал однажды на роду прикинуться колдуном —
так мне за это дали три золотых корабленика да этого аргамака, которому, веришь ли, Юрий Дмитрич, цены
нет, — примолвил Кирша, лаская своего борзого коня и поглядывая на него с нежностию страстного любовника.
— Эх, боярин! ну если вы избрали на царство королевича польского,
так что ж он сидит у себя в Кракове? Давай его налицо! Пусть примет веру православную и владеет нами! А то небойсь прислали войско да гетмана, как будто б мы присягали полякам!
Нет, Юрий Дмитрич, видно по всему, что король-то польский хочет вас на бобах провести.
—
Нет, батюшка, господь милостив! До этих храбрецов дошла весть, что верстах в тридцати отсюда идет польская рать,
так и давай бог ноги! Все кинулись назад, по Волге за Нижний, и теперь на большой дороге ни одного шиша не встретишь.
— Что, брат, заговорил! — перервал запорожец. —
Так говори же все! Если ты покаешься, мы тебя помилуем; а если
нет,
так прощайся навсегда с белым светом! Сказывай, много ли у тебя товарищей в засаде?
—
Нет! нам некогда с тобой растабарывать: кайся проворней в грехах, или…
так и быть!.. В последний раз, — примолвил Кирша, подняв свою саблю, — говори сейчас, сколько у тебя товарищей?
— Слышишь, боярин? — сказал Кирша. — Счастлив ты, что я дал тебе слово… Делать нечего, околевай своей смертью, проклятый! Помогите мне привязать его к дереву; да
нет ли у вас чем-нибудь заткнуть ему глотку, а то, как мы отъедем, он подымет
такой рев, что его за версту услышат.
—
Нет, господин проезжий, — отвечал старик, махнув рукою, — не видать мне
таких удальцов, какие бывали в старину! Да вот хоть для вашей бы милости в мое время тотчас выискался бы охотник перейти на ту сторону и прислать с перевозу большую лодку; а теперь небойсь — дожидайтесь! Увидите, если не придется вам ночевать на этом берегу. Кто пойдет за лодкою?
— Что толку, что вынырнул! — возразил седой рыбак. — Его как раз затрет льдинами. Как
нет сноровки,
так смелостью не возьмешь…
Не по-нашему делается,
так на первых порах вот
так бы и съел, а дойдет до чего-нибудь — хвать, ан и сердца вовсе
нет!
— А для чего же и не
так! Одни разбойники живут бедствиями мирных граждан.
Нет, Кирша: пора нам образумиться и перестать губить отечество в угоду крамольных бояр и упитанных кровию нашей грабителей панов Сапеги и Лисовского, которых давно бы не стало с их разбойничьими шайками, если б русские не враждовали сами друг на друга.
— Со всей своей дворнею? Что ты, брат! В Москве и полякам-то перекусить нечего,
так примут они его с
такой ватагою!
Нет, он, верно, теперь в каком-нибудь другом поместье… Да вот постой! достанем языка,
так авось что-нибудь выведаем.
—
Нет, не умер, — отвечал Кудимыч, — а
так испугался, что тут же рехнулся и, как говорят, до самой смерти не приходил в память.
— Да, покажи вам, а после вы меня все-таки уходите.
Нет, побожитесь прежде, что вы отпустите меня живого.
— Пустое, брат, — отвечал запорожец, мигнув Алексею, — тащите его!.. иль
нет!.. постой!.. Слушай, рыжая собака! Если ты хочешь, чтоб я тебя помиловал, то говори всю правду; но смотри, лишь только ты заикнешься,
так и петлю на шею! Жив ли Юрий Дмитрич Милославский?
— Видеть-то я вижу, да как мы доберемся до польского войска?.. Ехать одним… того и гляди, попадешься в руки к разбойникам шишам, от которых, говорят, около Москвы проезду
нет. Взять с собой человек тридцать холопей… с
такой оравой тайком не прокрадешься; а Пожарский давно уже из Ярославля со всем войском к Москве выступил.
—
Нет! — отвечал Туренин, покачав сомнительно головою. — Это не
так близко отсюда, а разве за плотиною в просеке.
— Э, да, я вижу, ты еще не допил своего кубка! Ну-ка, брат, выкушай на здоровье! авось храбрости в тебе прибудет. Помилуй, чего ты опасаешься? В нашей стороне никакого войска
нет; а если б и было,
так кого нелегкая понесет? Вернее всего, что нам послышалось. Омляш все тропинки в лесу знает, да и он навряд пустится теперь через болото.
—
Нет, Тимофей Федорович, неравно попадемся сами,
так бедовое дело: ведь он живая улика.
— И, Юрий Дмитрич, охота тебе говорить! Слава тебе господи, что всякий раз удавалось; а как считать по разам,
так твой один раз стоит всех моих. Не диво, что я тебе служу: за добро добром и платят, а ты из чего бился со мною часа полтора, когда нашел меня почти мертвого в степи и мог сам замерзнуть, желая помочь бог знает кому?
Нет, боярин, я век с тобой не расплачусь.
—
Нет, брат Данило! — сказал Суета. — Не говори, он даром смотреть не станет: подлинно господь умудряет юродивых! Мартьяш глух и нем, а кто лучше его справлял службу, когда мы бились с поляками? Бывало, как он стоит сторожем,
так и думушки не думаешь, спи себе вдоволь: муха не прокрадется.
— И,
нет! — продолжал Суета. — Там дальше никого не видно. Видите ли? Мартьяш уселся опять на прежнее место и вовсе на них не смотрит,
так, верно, уж опасаться нечего: какие-нибудь проезжие или богомольцы.
— Но я целовал крест добровольно. Отец Авраамий, не вынужденная клятва тяготит мою душу;
нет, никто не побуждал меня присягать королевичу польскому! и тайный, неотступный голос моей совести твердит мне ежечасно: горе клятвопреступнику!
Так, отец мой! Юрий Милославский должен остаться слугою Владислава; но инок, умерший для света, служит единому богу…
— Да, как бы не
так! Дай вам волю,
так у вас, пожалуй, и Козьма Минич Сухорукий изменником будет.
Нет, ребята, чур у меня своих не трогать! Ну что ты скажешь, Зверев?
— Что ты, Юрий Дмитрич? — сказал позади Милославского знакомый голос. Он обернулся и увидел подходящего Авраамия. — Что с тобою? — продолжал Палицын. — Ах, сын мой! ты не для молитвы взошел в сей храм: эти блуждающие взоры, это отчаяние на обезображенном челе твоем…
Нет, Юрий Дмитрич, не
так молятся христиане!
—
Нет, Юрий Дмитрич! ты не нарушил свой обет! Ты не клятвопреступник точно
так же, как не самоубийца тот, кто гибнет, спасая своего ближнего.
— Да кто тебе сказал, что я поеду жить в Запорожскую Сечь?
Нет, любезный! как я посмотрел на твоего боярина и его супругу,
так у меня прошла охота оставаться век холостым запорожским казаком. Я еду в Батурин, заведусь также женою, и дай бог, чтоб я хоть вполовину был
так счастлив, как твой боярин! Нечего сказать: помаялся он, сердечный, да и наградил же его господь за потерпенье! Прощай, Алексей! авось бог приведет нам еще когда-нибудь увидеться!