Неточные совпадения
— Да. Я чувствую, кровь застывает в моих жилах. Послушай… если я
не смогу идти далее,
то покинь меня здесь на волю божию и думай только
о себе.
— А
то, любезный, что другой у тебя
не останется, как эту сломят. Ну, пристало ли земскому ярыжке говорить такие речи
о князе Пожарском? Я человек смирный, а у другого бы ты первым словом подавился! Я сам видел, как князя Пожарского замертво вынесли из Москвы. Нет, брат, он
не побежит первый, хотя бы повстречался с самим сатаною, на которого, сказать мимоходом, ты с рожи-то очень похож.
— Да, батюшка! Ей самой некогда перемолвить с тобой словечка, так просила меня…
О, ох, родимый! сокрушила ее дочка боярская, Анастасья Тимофеевна. Бог весть, что с ней поделалось: плачет да горюет — совсем зачахла. Боярину прислали из Москвы какого-то досужего поляка — рудомета, что ль?..
не знаю; да и
тот толку
не добьется. И нашептывал, и заморского зелья давал, и мало ли чего другого — все проку нет. Уж
не с дурного ли глазу ей такая немочь приключилась? Как ты думаешь, Архип Кудимович?
— Вот как поезд воротится из церкви, я взойду в избу, и лишь только переступлю через порог, ты в
тот же миг — уж
не пожалей себя для первого раза — швырком с полатей, так и грянься
о пол!
— Что б я ни говорил, кричи только «виновата!», а там уж
не твое дело. Третьего дня пропали боярские красна; если тебя будут
о них спрашивать, возьми ковш воды, пошепчи над ним, взгляни на меня, и как я мотну головою,
то отвечай, что они на гумне Федьки Хомяка спрятаны в овине.
Романею подали; гости придвинулись поближе к запорожцу, который, выпив за здоровье молодых, принялся рассказывать всякую всячину:
о басурманской вере персиян, об Араратской горе,
о степях непроходимых,
о золотом песке,
о медовых реках,
о слонах и верблюдах; мешал правду с небылицами и до
того занял хозяина и гостей своими рассказами, что никто
не заметил вошедшего слугу, который, переговоря с работницею Марфою, подошел к Кирше и, поклонясь ему ласково, объявил, что его требуют на боярский двор.
—
Не говорить
о твоем суженом? Ох, дитятко, нехорошо! Я уж давно замечаю, что ты этого
не жалуешь… Неужли-то в самом деле?.. Да нет! где слыхано идти против отцовой воли; да и девичье ли дело браковать женихов! Нет, родимая, у нас благодаря бога
не так, как за морем: невесты сами женихов
не выбирают: за кого благословят родители, за
того и ступай. Поживешь, боярышня, замужем, так самой слюбится.
Наружность его
не имела ничего замечательного: он был небольшого роста, худощав и, несмотря на осанистую свою бороду и величавую поступь,
не походил нимало на важного царедворца; он говорил беспрестанно
о покойном царе Феодоре Иоанновиче для
того, чтоб повторять как можно чаще, что любимым его стряпчим с ключом был Лесута-Храпунов.
Он
не помышлял
о препятствиях: обстоятельства и время могли их разрушить; его
не пугало даже
то, что Анастасья была невеста пана Гонсевского; но назвать отцом своим человека, которого он презирал в душе своей, соединиться узами родства с злодеем, предателем отечества…
Может быть, кто-нибудь из читателей наших захочет знать, почему Кирша
не намекнул ни Юрию, ни Алексею
о предстоящей им опасности,
тем более что главной причиною его побега из отчины Шалонского было желание предупредить их об этом адском заговоре?
Мы говорили уже, что он полагал почти священной обязанностью мстить за нанесенную обиду и, следовательно,
не сомневался, что Юрий, узнав
о злодейском умысле боярина Кручины, сделается навсегда непримиримым врагом его,
то есть при первом удобном случае постарается отправить его на
тот свет.
—
Не все так думают
о святейшем Гермогене, боярин; я первый чту его высокую душу и христианские добродетели. Если б мы все так любили наше отечество, как сей благочестивый муж,
то не пришлось бы нам искать себе царя среди иноплеменных… Но что прошло,
того не воротишь.
— Что ты, дитятко, побойся бога! Остаться дома, когда дело идет
о том, чтоб живот свой положить за матушку святую Русь!.. Да если бы и вас у меня
не было, так я ползком бы приполз на городскую площадь.
О, как недостаточен, как бессилен язык человеческий для выражения высоких чувств души, пробудившейся от своего земного усыпления! Сколько жизней можно отдать за одно мгновение небесного, чистого восторга, который наполнял в сию торжественную минуту сердца всех русских! Нет, любовь к отечеству
не земное чувство! Оно слабый, но верный отголосок непреодолимой любви к
тому безвестному отечеству,
о котором,
не постигая сами тоски своей, мы скорбим и тоскуем почти со дня рождения нашего!
Как сквозь сон помню: лишь только он мне пересказал об этом, я опять обеспамятел и уж спустя недели четыре, придя в себя, спросил его
о боярине; он сказал мне, что никакого тела
не подымали на
том месте, где нашли меня…
— Ах, жалость какая! — сказал Кирша, когда Алексей кончил свой рассказ. — Уж если ему было на роду писано
не дожить до седых волос, так пусть бы он умер со славою на ратном поле: на людях и смерть красна, а
то, подумаешь, умереть одному, под ножом разбойника!.. Я справлялся
о вас в дому боярина Туренина; да он сам мне сказал, что вы давным-давно уехали в Москву.
Боярыня, оставшись вдовою с одним малолетним сыном Дмитрием Юрьевичем, батюшкою покойного моего господина, отправилась в свою закамскую отчину, и ровно десять лет
о той старушке слуху
не было.
— Послушай, любезный, — продолжал Туренин, — что сделано,
то сделано: назад
не воротишься; и
о чем тут думать?
— Да другого-то делать нечего, — продолжал Лесута, — в Москву теперь
не проедешь. Вокруг ее идет такая каша, что упаси господи! и Трубецкой, и Пожарский, и Заруцкий, и проклятые шиши, — и, словом, весь русский сброд, ни дать ни взять, как саранча, загатил все дороги около Москвы. Я слышал, что и Гонсевский перебрался в стан к гетману Хоткевичу, а в Москве остался старшим пан Струся. О-ох, Юрий Дмитрич! плохие времена, отец мой!
Того и гляди, придется пенять отцу и матери, зачем на свет родили!
Поляки, как слышно, просят только
о том, чтоб им сдаться нашему воеводе, князю Пожарскому, а
не другому кому.
Лесута-Храпунов, как человек придворный, снес терпеливо эту обиду, нанесенную родовым дворянам; но когда, несмотря на все его просьбы, ему, по званию стряпчего с ключом,
не дозволили нести царский платок и рукавицы при обряде коронования,
то он, забыв все благоразумие и осторожность, приличные старому царедворцу, убежал из царских палат, заперся один в своей комнате и, наговоря шепотом много обидных речей насчет нового правительства, уехал на другой день восвояси, рассказывать соседям
о блаженной памяти царе Феодоре Иоанновиче и
о том, как он изволил жаловать своею царскою милостию ближнего своего стряпчего с ключом Лесуту-Храпунова.
Он осыпал его вопросами, и когда старшина, увлеченный воспоминаниями прошедших своих подвигов, от осады Троицкого монастыря перешел к знаменитой победе князя Пожарского, одержанной под Москвою над войском гетмана Хоткевича,
то внимание молодого боярина удвоилось, лицо его пылало, а в голубых, кипящих мужеством и исполненных жизни глазах изобразились досада и нетерпение бесстрашного воина, когда он слушает рассказ
о знаменитом бое, в котором, к несчастию,
не мог участвовать.
Неточные совпадения
Городничий (в сторону).
О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет!
Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать
не куды пошло! Что будет,
то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом,
то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Городничий.
О, черт возьми! нужно еще повторять! как будто оно там и без
того не стоит.
Артемий Филиппович.
О! насчет врачеванья мы с Христианом Ивановичем взяли свои меры: чем ближе к натуре,
тем лучше, — лекарств дорогих мы
не употребляем. Человек простой: если умрет,
то и так умрет; если выздоровеет,
то и так выздоровеет. Да и Христиану Ивановичу затруднительно было б с ними изъясняться: он по-русски ни слова
не знает.
Потом свою вахлацкую, // Родную, хором грянули, // Протяжную, печальную, // Иных покамест нет. //
Не диво ли? широкая // Сторонка Русь крещеная, // Народу в ней
тьма тём, // А ни в одной-то душеньке // Спокон веков до нашего //
Не загорелась песенка // Веселая и ясная, // Как вёдреный денек. //
Не дивно ли?
не страшно ли? //
О время, время новое! // Ты тоже в песне скажешься, // Но как?.. Душа народная! // Воссмейся ж наконец!
Не только
не гнушалися // Крестьяне Божьим странником, // А спорили
о том, // Кто первый приютит его, // Пока их спорам Ляпушкин // Конца
не положил: // «Эй! бабы! выносите-ка // Иконы!» Бабы вынесли;