Неточные совпадения
В самом деле, вьюга усилилась до такой степени,
что в двух шагах невозможно было различать предметов. Снежная равнина, взрываемая порывистым ветром, походила на бурное море; холод ежеминутно увеличивался, а ветер превратился в совершенный вихрь. Целые облака пушистого снега крутились в воздухе и
не только ослепляли путешественников, но даже мешали им дышать свободно. Ведя
за собою лошадей, которые на каждом шагу оступались и вязнули в глубоких сугробах, они прошли версты две,
не отыскав дороги.
— Разве ты
не слышишь? — сказал земский. — И
чему дивиться? Плетью обуха
не перешибешь; да и
что нам, мелким людям, до этого
за дело?
— Как
что за дело! — возразил купец, который между тем осушил одним глотком кружку браги. — Да разве мы
не православные? Мало ли у нас князей и знаменитых бояр? Есть из кого выбрать. Да вот недалеко идти: хоть, например, князь Дмитрий Михайлович Пожарский…
— Я повторяю еще, — сказал Юрий,
не обращая никакого внимания на слова земского, —
что вся Москва присягнула королевичу; он один может прекратить бедствие злосчастной нашей родины, и если сдержит свое обещание, то я первый готов положить
за него мою голову. Но тот, — прибавил он, взглянув с презрением на земского, — тот, кто радуется,
что мы для спасения отечества должны были избрать себе царя среди иноплеменных, тот
не русский,
не православный и даже — хуже некрещеного татарина!
—
Что это
за пугало?
Не знаешь ли, кто он? — спросил земский у хозяина.
— Говорят, у этого Лисовского, — сказал купец, спрятав
за пазуху свою фляжку, — такое демонское лицо,
что он и на человека
не походит.
— Да нам и
не впервой, — прибавил хозяин. — У нас стаивали
не раз, — вот эти,
что за польским-то войском таскаются… как бишь их зовут?.. да! лагерная челядь. Почище наших разбойников, да и тут бог миловал!
— Возьмите уж и меня, — прибавил вполголоса земский, — я здесь ни
за что один
не останусь. Видите ли, — продолжал он, показывая на Киршу и Алексея, — мы все в тревоге, а они и с места
не тронулись; а кто они? Бог весть!
— А я продам, — сказал хозяин. — Знатный конь! Немного храмлет, а шагист, и хоть ему
за десять, а такой строгий,
что только держись! Ну, веришь ли богу! если б он
не окривел, так я бы с ним ни
за что в свете
не расстался.
—
За труса Копычинского, — продолжал Кирша, — они бы
не вступились, да он уверил их,
что ты враг поляков и везешь казну в Нижний Новгород.
Кирше нетрудно было догадаться,
что несколько спешенных всадников послано
за ним в погоню и
что опасность еще
не миновалась.
— Говори всю правду, а
не то я с одного маху вышибу из тебя душу. Гей, Будила! и ты, Сума, осмотрите чердак, а мы обшарим здесь все уголки.
Что у тебя
за этой перегородкой?
Прежде
чем Кирша мог образумиться и вспомнить,
что его никто уже
не преследует, он очутился на дне овинной ямы и, может быть, заплатил бы дорого
за свой отчаянный скачок, если б
не упал на что-то мягкое.
—
Что ты, Федька Хомяк, горланишь! — перервал другой крестьянин с седой, осанистой бородою. —
Не слушай его, добрый человек: наш боярин — дай бог еще долгие лета! — господин милостивый, и мы живем
за ним припеваючи.
— Верные смоляне! — сказал Юрий, оставшись один. — Для
чего я
не мог погибнуть вместе с вами! Вы положили головы
за вашу родину, а я… я клялся в верности тому, чей отец, как лютый враг, разоряет землю русскую!
— Полегче, молодец, полегче!
За всех
не ручайся. Ты еще молоденек,
не тебе учить стариков; мы знаем лучше вашего,
что пригоднее для земли русской. Сегодня ты отдохнешь, Юрий Дмитрич, а завтра
чем свет отправишься в дорогу: я дам тебе грамоту к приятелю моему, боярину Истоме-Туренину. Он живет в Нижнем, и я прошу тебя во всем советоваться с этим испытанным в делах и прозорливым мужем. Пускай на первый случай нижегородцы присягнут хотя Владиславу; а там…
что бог даст! От сына до отца недалеко…
— Хорошо, пошли
за ним: пусть посмотрит Настеньку. Да скажи ему: если он ей пособит, то просил бы у меня
чего хочет; но если ей сделается хуже, то, даром
что он колдун,
не отворожится… запорю батогами!.. Ну, ступай, — продолжал боярин, вставая. — Через час, а может быть, и прежде, я приду к вам и взгляну сам на больную.
— Чур меня, чур! Там кто-то нашептывает… Иди кто хочет, я ни
за что не пойду…
— Ну, так и быть! повинную голову и меч
не сечет; я ж человек
не злой и лиха
не помню. Добро, вставай, Григорьевна! Мир так мир. Дай-ка ей чарку вина, посади ее
за стол да угости хорошенько, — продолжал Кудимыч вполголоса, обращаясь к приказчику. —
Не надо с ней ссориться:
не ровен час, меня
не случится… да,
что грех таить! и я насилу с ней справился: сильна, проклятая!
— Да, видно,
не под силу пришел! — перервал, усмехаясь, колдун. — Вперед наука:
не спросясь броду,
не суйся в воду. Ну, да
что об этом толковать! Кто старое помянет, тому глаз вон! Теперь речь
не о том: пора
за хозяйский хлеб и соль приниматься.
— Ну, так и быть! пусть на свадьбе никто
не горюет. Бог тебя простит, только вперед
не за свое дело
не берись и знай, хоть меня здесь и
не будет, а если я проведаю,
что ты опять ворожишь, то у тебя тот же час язык отымется.
Романею подали; гости придвинулись поближе к запорожцу, который, выпив
за здоровье молодых, принялся рассказывать всякую всячину: о басурманской вере персиян, об Араратской горе, о степях непроходимых, о золотом песке, о медовых реках, о слонах и верблюдах; мешал правду с небылицами и до того занял хозяина и гостей своими рассказами,
что никто
не заметил вошедшего слугу, который, переговоря с работницею Марфою, подошел к Кирше и, поклонясь ему ласково, объявил,
что его требуют на боярский двор.
— Ох вы, девушки, девушки! Все-то вы на одну стать!
Не он, так слава богу! А если б он, так и нарядов бы у нас недостало! Нет, матушка, сегодня будет какой-то пан Тишкевич; а от жениха твоего, пана Гонсевского, прислан из Москвы гонец. Уж
не сюда ли он сбирается, чтоб обвенчаться с тобою? Нечего сказать: пора бы честным пирком да
за свадебку…
Что ты,
что ты, родная? Христос с тобой!
Что с тобой сделалось? На тебе вовсе лица нет!
—
Не говорить о твоем суженом? Ох, дитятко, нехорошо! Я уж давно замечаю,
что ты этого
не жалуешь… Неужли-то в самом деле?.. Да нет! где слыхано идти против отцовой воли; да и девичье ли дело браковать женихов! Нет, родимая, у нас благодаря бога
не так, как
за морем: невесты сами женихов
не выбирают:
за кого благословят родители,
за того и ступай. Поживешь, боярышня, замужем, так самой слюбится.
— Нет, — сказала она, отталкивая руку запорожца, — нет!.. покойная мать моя завещала мне возлагать всю надежду на господа, а ты — колдун; языком твоим говорит враг божий, враг истины. Отойди, оставь меня, соблазнитель, — я
не верю тебе! А если б и верила, то
что мне в этой радости,
за которую
не могу и
не должна благодарить Спасителя и матерь его, Пресвятую Богородицу!
А
что ты
не будешь
за паном Гонсевским,
за это тебе ручается Кирша, запорожец, который знает наверное,
что его милости и всем этим иноверцам скоро придет так жутко в Москве, как злому кошевому атаману на раде, когда начнут его уличать в неправде.
— Так-то лучше, боярин! — сказал Кирша. — Неволею из меня ничего
не сделаешь; а
за твою ласку я скажу тебе то,
чего силою ты век бы из меня
не выпытал. Анастасью Тимофеевну испортили в Москве, и если она прежде шести месяцев и шести дней опять туда приедет, то с нею сделается еще хуже, и тогда прошу
не погневаться, никто в целом свете ей
не поможет.
Не ты виноват,
что я поверил этому хвастуну Копычинскому, который должен благодарить бога
за то,
что не висит теперь между небом и землею; а
не миновать бы ему этих качелей, если б мои молодцы подстрелили самого тебя, а
не твою лошадь.
— Но неужели ты поверил,
что я в самом деле решусь обидеть моего гостя? И, пан Тишкевич! Я хотел только попугать его, а по мне, пожалуй, пусть пьет хоть
за здравие татарского хана: от его слов никого
не убудет. Подайте ему кубок!
— Бей, Федорыч, бей! А Митя все-таки свое будет говорить… Бедненький ох, а
за бедненьким бог! А как Федорычу придется охать, то-то худо будет!.. Он заохает, а мужички его вдвое… Он закричит: «Господи помилуй», — а в тысячу голосов завопят: «Он сам никого
не миловал…» Так знаешь ли
что, Федорыч? из-за других-то тебя вовсе
не слышно будет!.. Жаль мне тебя, жаль!
—
Что за потеха! Эх, хозяин!
не арканил ты на всем скаку лихого коня,
не смучивал его в чистом поле,
не приводил овечкою в свой курень, так тебе ли знать потехи удалых казаков!..
Что за конь, если на нем и баба усидит!
— Да, черт побери!.. — отвечал кто-то сиповатым басом. —
Не дадут соснуть порядком. Я думал,
что недельки на две отделался, —
не тут-то было! Боярин посылает меня в ночь на нижегородскую дорогу, верст
за сорок.
— А вот изволишь видеть… — Тут несколько слов было сказано так тихо,
что Кирша
не мог ничего разобрать, потом сиповатый голос продолжал: — Он было сначала велел мне
за ним только присматривать, да, вид но, после обеда передумал. Ты знаешь, чай, верстах в десяти от Нижнего овражек в лесу?
Но всего страннее,
что тот же самый человек, который съест
за один прием то,
чего какой-нибудь итальянец
не скушает в целую неделю, в случае нужды готов удовольствоваться куском черного хлеба или небольшим сухарем и
не поморщится, запивая его плохой колодезной водою.
—
За то,
что взялся
не за свое дело.
Записался в запорожцы, уморил с горя красную девицу, с которой был помолвлен, терпел нападки от своих братьев казаков
за то,
что миловал жен и детей,
не увечил безоружных,
не жег для забавы дома, когда в них
не было вражеской засады, — и чуть было меня
не зарыли живого в землю с одним нахалом казаком, которого
за насмешки я хватил неловко по голове нагайкою… да, к счастию, он отдохнул.
Мы говорили уже,
что он полагал почти священной обязанностью мстить
за нанесенную обиду и, следовательно,
не сомневался,
что Юрий, узнав о злодейском умысле боярина Кручины, сделается навсегда непримиримым врагом его, то есть при первом удобном случае постарается отправить его на тот свет.
— Нет, батюшка, господь милостив! До этих храбрецов дошла весть,
что верстах в тридцати отсюда идет польская рать, так и давай бог ноги! Все кинулись назад, по Волге
за Нижний, и теперь на большой дороге ни одного шиша
не встретишь.
— Ну, как хочешь, боярин, — отвечал Алексей, понизив голос. — Казна твоя, так и воля твоя; а я ни
за что бы
не дал ей больше копейки… Слушаю, Юрий Дмитрич, — продолжал он, заметив нетерпение своего господина. — Сейчас расплачусь.
— Как
что! — отвечал запорожец. — Да знаешь ли,
что она теперь недели две ни спать, ни есть
не будет с горя; а сверх того, первый проезжий, с которого она попросит рубль
за горшок молока, непременно ее поколотит… Ну, вот посмотри:
не правду ли я говорю?
— А потому знаю,
что слышал своими ушами, как этот душегубец сговаривался с такими же ворами тебя ограбить. Нас дожидаются
за версту отсюда в овраге… Ага, собака, очнулся! — сказал он незнакомцу, который, опомнясь, старался приподняться на ноги. — Да
не уйдешь, голубчик! с вашей братьей расправа короткая, — прибавил он, вынимая из ножен саблю.
— Да так, горе взяло! Житья
не было от приказчика; взъелся на меня
за то,
что я
не снял шапки перед его писарем, и ну придираться!
За все про все отвечай Хомяк — мочушки
не стало! До нас дошел слух, будто бы здесь набирают вольницу и хотят крепко стоять
за веру православную; вот я помолился святым угодникам, да и тягу из села; а сирот господь бог
не покинет.
— Ну, ребята! — сказал старик. —
Не правду ли я говорил?..
Что нынче
за народ: ни силы, ни проворства. Смотрите! как ключ ко дну пошел.
И подлинно, этот взор, который
за минуту до того обворожал своим добродушием и вдруг сделался похожим на ядовитый взгляд василиска, напоминал так живо соблазнителя,
что набожный Юрий едва удержался и
не сотворил молитвы: «Да воскреснет бог и расточатся врази его».
Да вот хоть при пострижении в иноки Василья Шуйского: он один его отстаивал, и когда Шуйский
не стал отвечать во время обряда и родственник мой, князь Василий Туренин, произносил
за него все обеты, то знаешь ли,
что сделал Гермоген?
После сытного ужина,
за которым хозяин
не слишком изнурял свое греховное тело, Юрий, простясь с боярином, пошел в отведенный ему покой. Алексей сказал ему,
что Кирша ушел со двора и еще
не возвращался. Милославский уже ложился спать, как вдруг запорожец вошел в комнату.
— Я также, боярин, вечно стану помнить,
что без тебя спал бы и теперь еще непробудным сном в чистом поле. И если б ты
не ехал назад в Москву, то я ни
за что бы тебя
не покинул. А
что, Юрий Дмитрич! неужли-то у тебя сердце лежит больше к полякам,
чем к православным? Эй, останься здесь, боярин!
Как ни старался Юрий уверить самого себя,
что, преклонив к покорности нижегородцев, он исполнит долг свой и спасет отечество от бедствий междоусобной войны, но, несмотря на все убеждения холодного рассудка, он чувствовал,
что охотно бы отдал половину своей жизни, если б мог предстать пред граждан нижегородских
не посланником пана Гонсевского, но простым воином, готовым умереть в рядах их
за свободу и независимость России.
—
Что ты, дитятко, побойся бога! Остаться дома, когда дело идет о том, чтоб живот свой положить
за матушку святую Русь!.. Да если бы и вас у меня
не было, так я ползком бы приполз на городскую площадь.
Теперь же, ну веришь ли богу, так сердце от радости выскочить и хочет, а вовсе
не до песен: все бы плакал… да и все так же, на кого ни посмотришь…
что за диво такое!