Неточные совпадения
— Да, батюшка! Ей самой некогда перемолвить
с тобой словечка, так просила меня… О, ох, родимый! сокрушила ее дочка боярская, Анастасья Тимофеевна.
Бог весть, что
с ней поделалось: плачет да горюет — совсем зачахла. Боярину прислали из Москвы какого-то досужего поляка — рудомета, что ль?.. не знаю; да и тот толку не добьется. И нашептывал, и заморского зелья давал, и мало ли чего другого — все проку нет. Уж не
с дурного ли глазу ей такая немочь приключилась? Как
ты думаешь, Архип Кудимович?
— Что
ты, Федька Хомяк, горланишь! — перервал другой крестьянин
с седой, осанистой бородою. — Не слушай его, добрый человек: наш боярин — дай
бог еще долгие лета! — господин милостивый, и мы живем за ним припеваючи.
— Полегче, молодец, полегче! За всех не ручайся.
Ты еще молоденек, не
тебе учить стариков; мы знаем лучше вашего, что пригоднее для земли русской. Сегодня
ты отдохнешь, Юрий Дмитрич, а завтра чем свет отправишься в дорогу: я дам
тебе грамоту к приятелю моему, боярину Истоме-Туренину. Он живет в Нижнем, и я прошу
тебя во всем советоваться
с этим испытанным в делах и прозорливым мужем. Пускай на первый случай нижегородцы присягнут хотя Владиславу; а там… что
бог даст! От сына до отца недалеко…
— Все так же, батюшка Тимофей Федорович! Ничего не кушает, сна вовсе нет; всю ночь прометалась из стороны в сторону, все изволит тосковать, а о чем — сама не знает! Уж я ее спрашивала: «Что
ты, мое дитятко, что
ты, моя радость? Что
с тобою делается?..» — «Больна, мамушка!» — вот и весь ответ; а что болит,
бог весть!
— Ох вы, девушки, девушки! Все-то вы на одну стать! Не он, так слава
богу! А если б он, так и нарядов бы у нас недостало! Нет, матушка, сегодня будет какой-то пан Тишкевич; а от жениха твоего, пана Гонсевского, прислан из Москвы гонец. Уж не сюда ли он сбирается, чтоб обвенчаться
с тобою? Нечего сказать: пора бы честным пирком да за свадебку… Что
ты, что
ты, родная? Христос
с тобой! Что
с тобой сделалось? На
тебе вовсе лица нет!
— Для других пока останусь колдуном: без этого я не мог бы говорить
с тобою; но вот
тебе господь
бог порукою, и пусть меня, как труса, выгонят из Незамановского куреня или, как убийцу своего брата, казака, — живого зароют в землю, если я не такой же православный, как и
ты.
— Ну, голубчик,
ты не робкого десятка. Добро, добро! если
ты не хочешь остаться, так ступай
с богом! Я не стану
тебя держать.
— Ба, ба, ба, Митя! — вскричал Замятня-Опалев, который вместе
с Лесутой-Храпуновым во все продолжение предыдущей сцены наблюдал осторожное молчание. — Как это
бог тебя принес? Я думал, что
ты в Москве.
— Соскучился по
тебе, Федорыч, — отвечал Митя. — Эх, жаль мне
тебя, видит
бог, жаль!.. Худо, Федорыч, худо!.. Митя шел селом да плакал: мужички испитые, церковь набоку… а
ты себе на уме: попиваешь да бражничаешь
с приятелями!.. А вот как все приешь да выпьешь, чем-то станешь угощать нежданную гостью?.. Хвать, хвать — ан в погребе и вина нет! Худо, Федорыч, худо!
— От него приказано, чтоб я угощал
тебя и сегодня и завтра; а послезавтра, хоть чем свет, возьми деньги да коня и ступай себе
с богом на все четыре стороны.
— Так, видно, брат,
с тобой один конец, — сказал Кирша, обнажив свою саблю. — Я не хочу губить твоей души — молись
богу!
— Тише!
Бога ради, тише! — прошептал Истома, поглядывая
с робостию вокруг себя. — Вот что!.. Так
ты из наших!.. Ну что, Юрий Дмитрич?.. Идет ли сюда из Москвы войско? Размечут ли по бревну этот крамольный городишко?.. Перевешают ли всех зачинщиков? Зароют ли живого в землю этого разбойника, поджигу, Козьму Сухорукова?.. Давнуть, так давнуть порядком, — примолвил он шепотом. — Да, Юрий Дмитрич, так, чтоб и правнуки-то дрожкой дрожали!
— Да, товарищ! Вот в этом мешочке все, что я накопил; да
бог с ним! Жаль только, что мало!.. Эге, любезный,
ты все еще ревешь. Полно, брат; что
ты расхныкался, словно малый ребенок!
— Не вытерпел, боярин! — отвечал Черкасский. — Грустно, видит
бог, грустно! Ведь я был задушевный друг его батюшке… Юрий Дмитрич, — продолжал Черкасский, оборотясь к Милославскому, — боярин Истома-Туренин известил нас, что
ты приехал
с предложениями от ляха Гонсевского, засевшего
с войском в Москве, которую взяли обманом и лестию богоотступник Лотер и злодей гетман Жолкевский.
— Прощай, боярин! — сказал Минин. — Дай
бог тебе счастия! Не знаю отчего, а мне все сдается, что я увижу
тебя опять не в монашеской рясе, а
с мечом в руках, и не в святой обители, а на ратном поле против общих врагов наших.
— На коня, добрые молодцы! — закричал Малыш. — Эй
ты, рыжая борода, вперед!.. показывай дорогу!.. Ягайло, ступай возле него по правую сторону, а
ты, Павша, держись левой руки. Ну, ребята,
с богом!..
—
Бог весть! не узнаешь, любезный. Иногда удается и теляти волка поймати; а Пожарский не из простых воевод: хитер и на руку охулки не положит. Ну если каким ни есть случаем да посчастливится нижегородцам устоять против поляков и очистить Москву, что тогда
с нами будет?
Тебя они величают изменником, да и я, чай, записан у Пожарского в нетех, так нам обоим жутко придется. А как будем при Хоткевиче, то, какова ни мера, плохо пришло — в Польшу уедем и если не здесь, так там будем в чести.
— Отдохни, боярин, — сказал запорожец, вынимая из сумы флягу
с вином и кусок пирога, — да на-ка хлебни и закуси чем
бог послал. Теперь надо будет
тебе покрепче сидеть на коне: сейчас пойдет дорога болотом, и нам придется ехать поодиночке, так поддерживать
тебя будет некому.
— И, Юрий Дмитрич, охота
тебе говорить! Слава
тебе господи, что всякий раз удавалось; а как считать по разам, так твой один раз стоит всех моих. Не диво, что я
тебе служу: за добро добром и платят, а
ты из чего бился со мною часа полтора, когда нашел меня почти мертвого в степи и мог сам замерзнуть, желая помочь
бог знает кому? Нет, боярин, я век
с тобой не расплачусь.
— Что это, боярин? Уж не о смертном ли часе
ты говоришь? Оно правда, мы все под
богом ходим, и
ты едешь не на свадебный пир; да господь милостив! И если загадывать вперед, так лучше думать, что не по
тебе станут служить панихиду, а
ты сам отпоешь благодарственный молебен в Успенском соборе; и верно, когда по всему Кремлю под колокольный звон раздастся: «
Тебе бога хвалим», —
ты будешь смотреть веселее теперешнего… А!.. Наливайко! — вскричал отец Еремей, увидя входящего казака.
Ты с троицкой дороги? Ну что?
— Не на радость!.. Нет, Юрий Дмитрич, я не хочу гневить
бога:
с тобой и горе мне будет радостью.
Ты не знаешь и не узнал бы никогда, если б не был моим супругом, что я давным-давно люблю
тебя. Во сне и наяву, никогда и нигде я не расставалась
с тобою…
ты был всегда моим суженым. Когда злодейка кручина томила мое сердце, я вспоминала о
тебе, и твой образ, как ангел-утешитель, проливал отраду в мою душу. Теперь
ты мой, и если
ты также меня любишь…
Неточные совпадения
Осип. Да, хорошее. Вот уж на что я, крепостной человек, но и то смотрит, чтобы и мне было хорошо. Ей-богу! Бывало, заедем куда-нибудь: «Что, Осип, хорошо
тебя угостили?» — «Плохо, ваше высокоблагородие!» — «Э, — говорит, — это, Осип, нехороший хозяин.
Ты, говорит, напомни мне, как приеду». — «А, — думаю себе (махнув рукою), —
бог с ним! я человек простой».
Глеб — он жаден был — соблазняется: // Завещание сожигается! // На десятки лет, до недавних дней // Восемь тысяч душ закрепил злодей, //
С родом,
с племенем; что народу-то! // Что народу-то!
с камнем в воду-то! // Все прощает
Бог, а Иудин грех // Не прощается. // Ой мужик! мужик!
ты грешнее всех, // И за то
тебе вечно маяться!
Пошли порядки старые! // Последышу-то нашему, // Как на беду, приказаны // Прогулки. Что ни день, // Через деревню катится // Рессорная колясочка: // Вставай! картуз долой! //
Бог весть
с чего накинется, // Бранит, корит;
с угрозою // Подступит —
ты молчи! // Увидит в поле пахаря // И за его же полосу // Облает: и лентяи-то, // И лежебоки мы! // А полоса сработана, // Как никогда на барина // Не работал мужик, // Да невдомек Последышу, // Что уж давно не барская, // А наша полоса!
Да, видно,
Бог прогневался. // Как восемь лет исполнилось // Сыночку моему, // В подпаски свекор сдал его. // Однажды жду Федотушку — // Скотина уж пригналася, // На улицу иду. // Там видимо-невидимо // Народу! Я прислушалась // И бросилась в толпу. // Гляжу, Федота бледного // Силантий держит за ухо. // «Что держишь
ты его?» // — Посечь хотим маненичко: // Овечками прикармливать // Надумал он волков! — // Я вырвала Федотушку, // Да
с ног Силантья-старосту // И сбила невзначай.
— Не знаю я, Матренушка. // Покамест тягу страшную // Поднять-то поднял он, // Да в землю сам ушел по грудь //
С натуги! По лицу его // Не слезы — кровь течет! // Не знаю, не придумаю, // Что будет?
Богу ведомо! // А про себя скажу: // Как выли вьюги зимние, // Как ныли кости старые, // Лежал я на печи; // Полеживал, подумывал: // Куда
ты, сила, делася? // На что
ты пригодилася? — // Под розгами, под палками // По мелочам ушла!