Неточные совпадения
—
Не прогневайся, государь,
а позволь слово молвить:
не лучше ли нам переждать, как там все угомонится? Теперь в Москве житье худое: поляки буянят, православные ропщут,
того и гляди, пойдет резня… Постой-ка, боярин, постой! Серко мой что-то храпит, да и твоя лошадь упирается, уж
не овраг ли?..
Алексей замолчал и принялся помогать своему господину. Они
не без труда подвели прохожего к лошади; он переступал машинально и, казалось,
не слышал и
не видел ничего; но когда надобно было садиться на коня,
то вдруг оживился и, как будто бы по какому-то инстинкту, вскочил без их помощи на седло, взял в руки повода, и неподвижные глаза его вспыхнули жизнию,
а на бесчувственном лице изобразилась живая радость. Черная собака с громким лаем побежала вперед.
— Как бы снег
не так валил,
то нам бы и думать нечего. Эй ты, мерзлый! Полно, брат, гарцевать, сиди смирнее! Ну, теперь отлегло от сердца;
а давеча пришлось было так жутко, хоть тут же ложись да умирай… Ахти, постой-ка: никак, дорога пошла направо. Мы опять едем целиком.
Красное окно, в котором вместо стекол вставлена была напитанная маслом полупрозрачная холстина, обширный крытый двор,
а более всего звуки различных голосов и громкий гул довольно шумной беседы, в
то время как во всех других хижинах царствовала глубокая тишина, — все доказывало, что это постоялый двор и что
не одни наши путешественники искали в нем приюта от непогоды.
—
А то, любезный, что другой у тебя
не останется, как эту сломят. Ну, пристало ли земскому ярыжке говорить такие речи о князе Пожарском? Я человек смирный,
а у другого бы ты первым словом подавился! Я сам видел, как князя Пожарского замертво вынесли из Москвы. Нет, брат, он
не побежит первый, хотя бы повстречался с самим сатаною, на которого, сказать мимоходом, ты с рожи-то очень похож.
— Ах ты простоволосая! — сказал земский. — Да кому ж и тешить боярина, как
не этим мелкопоместным? Ведь он их поит и кормит да уму-разуму научает. Вот хотя и ваш Васьян Степанович, давно ли кричал: «На что нам польского королевича!» —
а теперь небойсь
не то заговорил!..
— Нет,
не в Польшу, — сказал громким голосом молчаливый незнакомец, —
а под Смоленск, который разоряет и морит голодом король польский в
то время, как в Москве целуют крест его сыну.
—
А бог весть кто! — отвечал хозяин. — Кажись,
не наш брат крестьянин:
не то купец,
не то посадский…
— Ах ты голова, голова!
То ли теперь время, чтоб хватать разбойников? Теперь-то им и житье: все их боятся,
а ловить их некому. Погляди, какая честь будет этому проезжему: хозяин с него и за постой
не возьмет.
—
Не прогневайся: ты сейчас говорил, что для поляков нет ничего заветного,
то есть: у них в обычае брать чужое,
не спросясь хозяина… быть может;
а мы, русские, — хлебосолы, любим потчевать: у всякого свой обычай. Кушай, пан!
— Слушайте, товарищи! — продолжал Юрий. — Если кто из вас тронется с места, пошевелит одним пальцем,
то я в
тот же миг размозжу ему голову.
А ты, ясновельможный, прикажи им выйти вон, я угощаю одного тебя. Ну, что ж ты молчишь?.. Слушай, поляк! Я никогда
не божился понапрасну;
а теперь побожусь, что ты
не успеешь перекреститься, если они сейчас
не выйдут. Долго ль мне дожидаться? — прибавил он, направляя дуло пистолета прямо в лоб поляку.
— Что б я ни говорил, кричи только «виновата!»,
а там уж
не твое дело. Третьего дня пропали боярские красна; если тебя будут о них спрашивать, возьми ковш воды, пошепчи над ним, взгляни на меня, и как я мотну головою,
то отвечай, что они на гумне Федьки Хомяка спрятаны в овине.
— Тс, тише! что ты орешь, дуралей! — перервал
тот же поляк. — Иль ты думаешь, что от твоего лба пуля отскочит? Смотри, ясновельможный шутить
не любит. Пойдемте, ребята.
А ты, хозяин, ступай пе???редом да выведи нас на большую дорогу.
— Да, неча сказать, — прибавил первый крестьянин, — вовсе
не в батюшку: такая добрая, приветливая;
а собой
то — красное солнышко! Ну, всем бы взяла, если б была подороднее, да здоровья-то бог
не дает.
Вот краткое, но довольно верное описание домов бояр и дворян
того времени, которые крепко держались старинной русской пословицы:
не красна изба углами,
а красна пирогами.
— Верные смоляне! — сказал Юрий, оставшись один. — Для чего я
не мог погибнуть вместе с вами! Вы положили головы за вашу родину,
а я… я клялся в верности
тому, чей отец, как лютый враг, разоряет землю русскую!
— Да, да, — прервал боярин, — мирвольте этим бунтовщикам! уговаривайте их! Дождетесь
того, что все низовые города к ним пристанут, и тогда попытайтесь их унять. Нет, господа москвичи!
не словом ласковым усмиряют непокорных,
а мечом и огнем. Гонсевский прислал сюда пана Тишкевича с региментом; но этим их
не запугаешь. Если б он меня послушался и отправил поболее войска,
то давным бы давно
не осталось в Нижнем бревна на бревне, камня на камне!
— Хорошо, пошли за ним: пусть посмотрит Настеньку. Да скажи ему: если он ей пособит,
то просил бы у меня чего хочет; но если ей сделается хуже,
то, даром что он колдун,
не отворожится… запорю батогами!.. Ну, ступай, — продолжал боярин, вставая. — Через час,
а может быть, и прежде, я приду к вам и взгляну сам на больную.
— Ну, так и быть! пусть на свадьбе никто
не горюет. Бог тебя простит, только вперед
не за свое дело
не берись и знай, хоть меня здесь и
не будет,
а если я проведаю, что ты опять ворожишь,
то у тебя
тот же час язык отымется.
— Слава тебе господи! — сказала она, осмотрев все куски. — Целехонек!.. Побегу к Власьевне и обрадую ее;
а то мы
не знали, как и доложить об этом боярину.
— Нет, — сказала она, отталкивая руку запорожца, — нет!.. покойная мать моя завещала мне возлагать всю надежду на господа,
а ты — колдун; языком твоим говорит враг божий, враг истины. Отойди, оставь меня, соблазнитель, — я
не верю тебе!
А если б и верила,
то что мне в этой радости, за которую
не могу и
не должна благодарить Спасителя и матерь его, Пресвятую Богородицу!
— Так-то лучше, боярин! — сказал Кирша. — Неволею из меня ничего
не сделаешь;
а за твою ласку я скажу тебе
то, чего силою ты век бы из меня
не выпытал. Анастасью Тимофеевну испортили в Москве, и если она прежде шести месяцев и шести дней опять туда приедет,
то с нею сделается еще хуже, и тогда прошу
не погневаться, никто в целом свете ей
не поможет.
— Ну, да
не все ли это равно! — прервал Копычинский. — Дело в
том, что они ушли,
а откуда: из сеней или из избы, от этого нам
не легче. Как ты прибыл с своим региментом,
то они
не могли быть еще далеко, и
не моя вина, если твои молодцы их
не изловили.
Надеюсь, боярин, ты
не заставишь нас сидеть за одним столом с этим негодяем; он, я думаю, сытехонек,
а если, на беду, опять проголодался,
то прикажи его накормить в застольне; да потешь, Тимофей Федорыч, вели его попотчевать жареным гусем!..
Не ты виноват, что я поверил этому хвастуну Копычинскому, который должен благодарить бога за
то, что
не висит теперь между небом и землею;
а не миновать бы ему этих качелей, если б мои молодцы подстрелили самого тебя,
а не твою лошадь.
«Если б дворянин Опалев заседал по-прежнему в царской думе, — повторял беспрестанно Замятня, —
то не поляки бы были в Москве,
а русские в Кракове.
— И ведомо так, — сказал Лесута. — Когда я был стряпчим с ключом,
то однажды блаженной памяти царь Феодор Иоаннович, идя к обедне, изволил сказать мне: «Ты, Лесута, малый добрый, знаешь свою стряпню,
а в чужие дела
не мешаешься». В другое время, как он изволил отслушать часы и я стал ему докладывать, что любимую его шапку попортила моль…
— Я твой гость,
а не раб, — отвечал Юрий. — Приказывай
тому, кто
не может тебя ослушаться.
—
Не взыщи, боярин! Я привык хозяйничать везде, где настоящий хозяин
не помнит, что делает. Мы, поляки, можем и должны желать, чтоб наш король был царем русским; мы присягали Сигизмунду, но Милославский целовал крест
не ему,
а Владиславу. Что будет,
то бог весть,
а теперь он делает
то, что сделал бы и я на его месте.
— Нет, Гаврилыч, — отвечал юродивый, — там душно,
а Митя любит простор.
То ли дело в чистом поле! Молись на все четыре стороны, никто
не помешает.
— Пойду, пойду, Федорыч! Я
не в других:
не стану дожидаться, чтоб меня в шею протолкали.
А жаль мне тебя, голубчик, право жаль! То-то вдовье дело!.. Некому тебя ни прибрать, ни приходить!.. Смотри-ка, сердечный, как ты замаран!.. чернехонек!.. местечка беленького
не осталось!.. Эх, Федорыч, Федорыч!..
Не век жить неумойкою! Пора прибраться!.. Захватит гостья немытого, плохо будет!
— Да будет по глаголу твоему, сосед! — сказал с улыбкою Кручина. — Юрий Дмитрич, — продолжал он, подойдя к Милославскому, — ты что-то призадумался… Помиримся! Я и сам виню себя, что некстати погорячился. Ты целовал крест сыну, я готов присягнуть отцу — оба мы желаем блага нашему отечеству: так ссориться нам
не за что,
а чему быть,
тому не миновать.
Но вскоре самая простая мысль уничтожила все его догадки: он много раз видал свою незнакомку, но никогда
не слышал ее голоса, следовательно, если б она была и дочерью боярина Кручины,
то,
не увидав ее в лицо, он
не мог узнать ее по одному только голосу;
а сверх
того, ему утешительнее было думать, что он ошибся, чем узнать, что его незнакомка — дочь боярина Кручины и невеста пана Гонсевского.
Кирша был удалой наездник, любил подраться, попить, побуянить; но и в самом пылу сражения щадил безоружного врага,
не забавлялся, подобно своим товарищам, над пленными,
то есть
не резал им ни ушей, ни носов,
а только, обобрав с ног до головы и оставив в одной рубашке, отпускал их на все четыре стороны.
Правда, это случалось иногда зимою, в трескучие морозы; но зато и летом он поступал с ними с
тем же самым милосердием и терпеливо сносил насмешки товарищей, которые называли его отцом Киршею и говорили, что он
не запорожский казак,
а баба.
—
А то, что на нем
не усидел бы и могучий богатырь Еруслан Лазаревич. Такое зелье, что боже упаси! Сесть-то на него всякий сядет, только до сих пор никто еще
не слезал с него порядком: сначала и туда и сюда, да вдруг как взовьется на дыбы, учнет передом и задом — батюшки светы!.. хоть кому небо с овчинку покажется!
В храмовые праздники церковный причет обходит обыкновенно все домы своего селения;
не зайти в какую-нибудь избу — значит обидеть хозяина; зайти и
не поесть — обидеть хозяйку;
а чтоб
не обидеть ни
того, ни другого, иному церковному старосте или дьячку придется раз двадцать сряду пообедать.
— Как ты, Фома Кондратьич,
а я мыслю так: когда тебе наказано быть при нем неотлучно,
то довлеет хранить его как зеницу ока, со всякою опасностию, дабы
не подвергнуть себя гневу и опале боярской.
—
То ли еще я знаю! Вот ты, Юрий Дмитрич,
не ведаешь, любит ли она тебя,
а я знаю.
Меж
тем наши путешественники подъехали к деревне, в которой намерены были остановиться. Крайняя изба показалась им просторнее других, и хотя хозяин объявил, что у него нет ничего продажного, и, казалось,
не слишком охотно впустил их на двор, но Юрий решился у него остановиться. Кирша взялся убрать коней,
а Алексей отправился искать по другим дворам для лошадей корма,
а для своего господина горшка молока, в котором хозяин также отказал проезжим.
Хотя Кирша был и запорожским казаком, но понимал, однако ж, что нельзя было Юрию в одно и
то же время мстить Шалонскому и быть мужем его дочери;
а по сей-то самой причине он решился до времени молчать,
не упуская, впрочем, из виду главнейшей своей цели,
то есть спасения Юрия от грозящей ему опасности.
— Как что! — отвечал запорожец. — Да знаешь ли, что она теперь недели две ни спать, ни есть
не будет с горя;
а сверх
того, первый проезжий, с которого она попросит рубль за горшок молока, непременно ее поколотит… Ну, вот посмотри:
не правду ли я говорю?
— Почему мне знать! — отвечал проезжий грубым голосом. — Если, боярин, — продолжал он, обращаясь к Юрию, — ты хочешь засветло приехать в Нижний,
то мешкать нечего: чай, дорога плоха,
а до города еще
не близко.
— Если б только он был побойчее, так я бы в него вклепался: я точь-в-точь такого же коня знаю… ну вот ни дать ни взять, и на лбу такая же отметина. Правда,
тот не пошел бы шагом, как этот…
а уж так схожи меж собой, как две капли воды.
— Да, ребята, — говорил он, — все дело в сноровке,
а то как
не перейти! Льдины толстые, хоть кого подымут!
— Ох вы, молокососы! — сказал седой старик, покачивая головою. —
Не прежние мои годы,
а то бы я показал вам, как переходят по льдинам. У нас, бывало, это плевое дело!.. Да, правду-матку сказать, и народ-то
не тот был.
— Нет, господин проезжий, — отвечал старик, махнув рукою, —
не видать мне таких удальцов, какие бывали в старину! Да вот хоть для вашей бы милости в мое время тотчас выискался бы охотник перейти на
ту сторону и прислать с перевозу большую лодку;
а теперь небойсь — дожидайтесь! Увидите, если
не придется вам ночевать на этом берегу. Кто пойдет за лодкою?
— Да так, горе взяло! Житья
не было от приказчика; взъелся на меня за
то, что я
не снял шапки перед его писарем, и ну придираться! За все про все отвечай Хомяк — мочушки
не стало! До нас дошел слух, будто бы здесь набирают вольницу и хотят крепко стоять за веру православную; вот я помолился святым угодникам, да и тягу из села;
а сирот господь бог
не покинет.
Он
не сомневался, что найдет в приятеле Шалонского поседевшего в делах, хитрого старика, всей душой привязанного к полякам;
а вместо
того видел перед собою человека лет пятидесяти, с самой привлекательной наружностью и с таким простодушным и откровенным лицом, что казалось, вся душа его была на языке и, как в чистом зеркале, изображалась в его ясных взорах, исполненных добросердечия и чувствительности.
Его поразили
не слова хозяина,
а непостижимая перемена всей его наружности: в одно мгновение
не осталось на лице его и следов
того простодушия и доброты, которые сначала пленили Милославского.