Неточные совпадения
И походка их и весь их вид чуть
не проговаривали тогда с
каждым шагом...
Было ясно, что старик
не только
не мог кого-нибудь обидеть, но сам
каждую минуту понимал, что его могут отовсюду выгнать как нищего.
Каждый день создавал он для меня новые карьеры и планы, и чего-чего
не было в этих планах!
Наташа была вся внимание, с жадностью слушала,
не сводила с меня глаз, всматриваясь в мои губы, как я произношу
каждое слово, и сама шевелила своими хорошенькими губками.
— Носи на здоровье! — прибавила она, надевая крест и крестя дочь, — когда-то я тебя
каждую ночь так крестила на сон грядущий, молитву читала, а ты за мной причитывала. А теперь ты
не та стала, и
не дает тебе господь спокойного духа. Ах, Наташа, Наташа!
Не помогают тебе и молитвы мои материнские! — И старушка заплакала.
Я уж решилась: если я
не буду при нем всегда, постоянно,
каждое мгновение, он разлюбит меня, забудет и бросит.
Он должен быть подле меня
каждый час,
каждое мгновение; я
не могу воротиться.
А мне-то хоть бы на портрет ее поглядеть; иной раз поплачу, на него глядя, — все легче станет, а в другой раз, когда одна остаюсь,
не нацелуюсь, как будто ее самое целую; имена нежные ей прибираю да и на ночь-то
каждый раз перекрещу.
Она засыпала меня вопросами. Лицо ее сделалось еще бледнее от волнения. Я рассказал ей подробно мою встречу с стариком, разговор с матерью, сцену с медальоном, — рассказал подробно и со всеми оттенками. Я никогда ничего
не скрывал от нее. Она слушала жадно, ловя
каждое мое слово. Слезы блеснули на ее глазах. Сцена с медальоном сильно ее взволновала.
Я
не пришла к нему с самого начала, я
не каялась потом перед ним в
каждом движении моего сердца, с самого начала моей любви; напротив, я затаила все в себе, я пряталась от него, и, уверяю тебя, Ваня, втайне ему это обиднее, оскорбительнее, чем самые последствия любви, — то, что я ушла от них и вся отдалась моему любовнику.
— Все, решительно все, — отвечал Алеша, — и благодарю бога, который внушил мне эту мысль; но слушайте, слушайте! Четыре дня тому назад я решил так: удалиться от вас и кончить все самому. Если б я был с вами, я бы все колебался, я бы слушал вас и никогда бы
не решился. Один же, поставив именно себя в такое положение, что
каждую минуту должен был твердить себе, что надо кончить и что я долженкончить, я собрался с духом и — кончил! Я положил воротиться к вам с решением и воротился с решением!
На дрожках ей было очень неловко сидеть. При
каждом толчке она, чтоб удержаться, схватывалась за мое пальто левой рукой, грязной, маленькой, в каких-то цыпках. В другой руке она крепко держала свои книги; видно было по всему, что книги эти ей очень. дороги. Поправляясь, она вдруг обнажила свою ногу, и, к величайшему удивлению моему, я увидел, что она была в одних дырявых башмаках, без чулок. Хоть я и решился было ни о чем ее
не расспрашивать, но тут опять
не мог утерпеть.
Если так, то
не лучше ли
каждому высказать свои чувства?
Разве я
не вслушивалась в
каждый звук его голоса?
—
Не беспокойтесь, Сашенька; все это вздор, — подхватил Маслобоев. — Он останется; это вздор. А вот что ты лучше скажи мне, Ваня, куда это ты все уходишь? Какие у тебя дела? Можно узнать? Ведь ты
каждый день куда-то бегаешь,
не работаешь…
Это наивное раздвоение ребенка и размышляющей женщины, эта детская и в высшей степени правдивая жажда истины и справедливости и непоколебимая вера в свои стремления — все это освещало ее лицо каким-то прекрасным светом искренности, придавало ему какую-то высшую, духовную красоту, и вы начинали понимать, что
не так скоро можно исчерпать все значение этой красоты, которая
не поддается вся сразу
каждому обыкновенному, безучастному взгляду.
Если б только могло быть (чего, впрочем, по человеческой натуре никогда быть
не может), если б могло быть, чтоб
каждый из нас описал всю свою подноготную, но так, чтоб
не побоялся изложить
не только то, что он боится сказать и ни за что
не скажет людям,
не только то, что он боится сказать своим лучшим друзьям, но даже и то, в чем боится подчас признаться самому себе, — то ведь на свете поднялся бы тогда такой смрад, что нам бы всем надо было задохнуться.
Не беспокойтесь:
каждую минуту, за
каждым движением их присматривали зоркие глаза все эти полгода, и я знал все до последней мелочи.
С своей стороны, старичок начал ездить к нам
каждый день, а иногда и по два раза в день, даже и тогда, когда Нелли стала ходить и уже совсем выздоравливала, и казалось, она заворожила его так, что он
не мог прожить дня,
не слыхав ее смеху и шуток над ним, нередко очень забавных.
Но это проходило вместе с мгновением, вызвавшим эту внезапную нежность, и, как бы в отпор этому вызову, Нелли чуть
не с
каждым часом делалась все мрачнее, даже с доктором, удивлявшимся перемене ее характера.
Она плакала, обнимала и целовала его, целовала ему руки и убедительно, хотя и бессвязно, просила его, чтоб он взял ее жить к себе; говорила, что
не хочет и
не может более жить со мной, потому и ушла от меня; что ей тяжело; что она уже
не будет более смеяться над ним и говорить об новых платьях и будет вести себя хорошо, будет учиться, выучится «манишки ему стирать и гладить» (вероятно, она сообразила всю свою речь дорогою, а может быть, и раньше) и что, наконец, будет послушна и хоть
каждый день будет принимать какие угодно порошки.
Алеша довольно часто бывал у Наташи, но все на минутку; один раз только просидел у ней несколько часов сряду; но это было без меня. Входил он обыкновенно грустный, смотрел на нее робко и нежно; но Наташа так нежно, так ласково встречала его, что он тотчас же все забывал и развеселялся. Ко мне он тоже начал ходить очень часто, почти
каждый день. Правда, он очень мучился, но
не мог и минуты пробыть один с своей тоской и поминутно прибегал ко мне за утешением.
По обыкновению, я долго
не мог добиться от нее, в чем дело и чего она так испугалась, а между тем, очевидно,
каждая минута была дорога.
Жадно вслушивалась в
каждое слово его и, кажется, ничего
не понимала из того, что он ей говорил.
Неточные совпадения
Наскучило идти — берешь извозчика и сидишь себе как барин, а
не хочешь заплатить ему — изволь: у
каждого дома есть сквозные ворота, и ты так шмыгнешь, что тебя никакой дьявол
не сыщет.
Дай только, боже, чтобы сошло с рук поскорее, а там-то я поставлю уж такую свечу, какой еще никто
не ставил: на
каждую бестию купца наложу доставить по три пуда воску.
Городничий. Ну, а что из того, что вы берете взятки борзыми щенками? Зато вы в бога
не веруете; вы в церковь никогда
не ходите; а я, по крайней мере, в вере тверд и
каждое воскресенье бываю в церкви. А вы… О, я знаю вас: вы если начнете говорить о сотворении мира, просто волосы дыбом поднимаются.
Солдат опять с прошением. // Вершками раны смерили // И оценили
каждую // Чуть-чуть
не в медный грош. // Так мерил пристав следственный // Побои на подравшихся // На рынке мужиках: // «Под правым глазом ссадина // Величиной с двугривенный, // В средине лба пробоина // В целковый. Итого: // На рубль пятнадцать с деньгою // Побоев…» Приравняем ли // К побоищу базарному // Войну под Севастополем, // Где лил солдатик кровь?
Краса и гордость русская, // Белели церкви Божии // По горкам, по холмам, // И с ними в славе спорили // Дворянские дома. // Дома с оранжереями, // С китайскими беседками // И с английскими парками; // На
каждом флаг играл, // Играл-манил приветливо, // Гостеприимство русское // И ласку обещал. // Французу
не привидится // Во сне, какие праздники, //
Не день,
не два — по месяцу // Мы задавали тут. // Свои индейки жирные, // Свои наливки сочные, // Свои актеры, музыка, // Прислуги — целый полк!