Неточные совпадения
Я выдумал это
уже в шестом классе гимназии, и хоть вскорости несомненно убедился, что глуп, но все-таки не сейчас перестал глупить. Помню, что один из учителей — впрочем, он один и был — нашел, что я «полон мстительной и гражданской идеи». Вообще же приняли эту выходку с какою-то обидною для меня задумчивостью. Наконец, один из товарищей,
очень едкий малый и с которым я всего только в год раз разговаривал, с серьезным видом, но несколько смотря в сторону, сказал мне...
Повторю,
очень трудно писать по-русски: я вот исписал целых три страницы о том, как я злился всю жизнь за фамилию, а между тем читатель наверно
уж вывел, что злюсь-то я именно за то, что я не князь, а просто Долгорукий. Объясняться еще раз и оправдываться было бы для меня унизительно.
Почем знать, может быть, она полюбила до смерти… фасон его платья, парижский пробор волос, его французский выговор, именно французский, в котором она не понимала ни звука, тот романс, который он спел за фортепьяно, полюбила нечто никогда не виданное и не слыханное (а он был
очень красив собою), и
уж заодно полюбила, прямо до изнеможения, всего его, с фасонами и романсами.
Он,
уже после болезни, вошел участником в одну большую акционерную компанию, впрочем
очень солидную.
Вошли две дамы, обе девицы, одна — падчерица одного двоюродного брата покойной жены князя, или что-то в этом роде, воспитанница его, которой он
уже выделил приданое и которая (замечу для будущего) и сама была с деньгами; вторая — Анна Андреевна Версилова, дочь Версилова, старше меня тремя годами, жившая с своим братом у Фанариотовой и которую я видел до этого времени всего только раз в моей жизни, мельком на улице, хотя с братом ее, тоже мельком,
уже имел в Москве стычку (
очень может быть, и упомяну об этой стычке впоследствии, если место будет, потому что в сущности не стоит).
Это, видите ли, — вдруг обратился он ко мне одному (и признаюсь, если он имел намерение обэкзаменовать во мне новичка или заставить меня говорить, то прием был
очень ловкий с его стороны; я тотчас это почувствовал и приготовился), — это, видите ли, вот господин Крафт, довольно
уже нам всем известный и характером и солидностью убеждений.
— Вы
уж слишком меня хвалите, а случилось там только то, что вы слишком любите отвлеченные разговоры. Вы, вероятно,
очень долго перед этим молчали.
И что же — я это понимал, а все-таки меньше любил Васина, даже
очень меньше любил, я нарочно беру пример,
уже известный читателю.
Наконец все кончилось совсем неожиданно: мы пристали раз,
уже совсем в темноте, к одной быстро и робко проходившей по бульвару девушке,
очень молоденькой, может быть только лет шестнадцати или еще меньше,
очень чисто и скромно одетой, может быть живущей трудом своим и возвращавшейся домой с занятий, к старушке матери, бедной вдове с детьми; впрочем, нечего впадать в чувствительность.
Однако сделалось по-моему: на том же дворе, но в другом флигеле, жил
очень бедный столяр, человек
уже пожилой и пивший; но у жены его,
очень еще не старой и
очень здоровой бабы, только что помер грудной ребеночек и, главное, единственный, родившийся после восьми лет бесплодного брака, тоже девочка и, по странному счастью, тоже Ариночка.
Это был
очень маленький и
очень плотненький французик, лет сорока пяти и действительно парижского происхождения, разумеется из сапожников, но
уже с незапамятных времен служивший в Москве на штатном месте, преподавателем французского языка, имевший даже чины, которыми чрезвычайно гордился, — человек глубоко необразованный.
— И даже «Версилов». Кстати, я
очень сожалею, что не мог передать тебе этого имени, ибо в сущности только в этом и состоит вся вина моя, если
уж есть вина, не правда ли? Но, опять-таки, не мог же я жениться на замужней, сам рассуди.
Наверно, с ним можно завести чрезвычайно интересный разговор и услышать новое, но — «мы вот теперь с тобою поговорим, и я тебя
очень заинтересую, а когда ты уйдешь, я примусь
уже за самое интересное»…
Я вдруг и неожиданно увидал, что он
уж давно знает, кто я такой, и, может быть,
очень многое еще знает. Не понимаю только, зачем я вдруг покраснел и глупейшим образом смотрел, не отводя от него глаз. Он видимо торжествовал, он весело смотрел на меня, точно в чем-то хитрейшим образом поймал и уличил меня.
— Обольщала, Татьяна Павловна, пробовала, в восторг даже ее привела, да хитра
уж и она
очень… Нет, тут целый характер, и особый, московский… И представьте, посоветовала мне обратиться к одному здешнему, Крафту, бывшему помощнику у Андроникова, авось, дескать, он что знает. О Крафте этом я
уже имею понятие и даже мельком помню его; но как сказала она мне про этого Крафта, тут только я и уверилась, что ей не просто неизвестно, а что она лжет и все знает.
Он не договорил и
очень неприятно поморщился. Часу в седьмом он опять уехал; он все хлопотал. Я остался наконец один-одинехонек.
Уже рассвело. Голова у меня слегка кружилась. Мне мерещился Версилов: рассказ этой дамы выдвигал его совсем в другом свете. Чтоб удобнее обдумать, я прилег на постель Васина так, как был, одетый и в сапогах, на минутку, совсем без намерения спать — и вдруг заснул, даже не помню, как и случилось. Я проспал почти четыре часа; никто-то не разбудил меня.
Это был титулярный советник, лет
уже сорока,
очень рябой,
очень бедный, обремененный больной в чахотке женой и больным ребенком; характера чрезвычайно сообщительного и смирного, впрочем довольно и деликатный.
— Ну,
уж если
очень одолеет скука, постарайся полюбить кого-нибудь или что-нибудь или даже просто привязаться к чему-нибудь.
Я знал давно, что он
очень мучил князя. Он
уже раз или два приходил при мне. Я… я тоже имел с ним одно сношение в этот последний месяц, но на этот раз я, по одному случаю, немного удивился его приходу.
Это был еще
очень молодой человек, впрочем лет
уже двадцати трех, прелестно одетый, хорошего дома и красавчик собой, но — несомненно дурного общества.
— Да, в военном, но благодаря… А, Стебельков,
уж тут? Каким образом он здесь? Вот именно благодаря вот этим господчикам я и не в военном, — указал он прямо на Стебелькова и захохотал. Радостно засмеялся и Стебельков, вероятно приняв за любезность. Князь покраснел и поскорее обратился с каким-то вопросом к Нащокину, а Дарзан, подойдя к Стебелькову, заговорил с ним о чем-то
очень горячо, но
уже вполголоса.
Но все-таки мне было
очень тяжело выходя от него: я видел необычайную перемену ко мне в это утро; такого тона никогда еще не было; а против Версилова это был
уж решительный бунт.
Шагов сотню поручик
очень горячился, бодрился и храбрился; он уверял, что «так нельзя», что тут «из пятелтышки», и проч., и проч. Но наконец начал что-то шептать городовому. Городовой, человек рассудительный и видимо враг уличных нервностей, кажется, был на его стороне, но лишь в известном смысле. Он бормотал ему вполголоса на его вопросы, что «теперь
уж нельзя», что «дело вышло» и что «если б, например, вы извинились, а господин согласился принять извинение, то тогда разве…»
Это
очень мило с твоей стороны, а потому, вероятно, и порадуешься за нее: она, мой милый, выходит замуж, и, судя по ее характеру, кажется, выйдет наверно, а я — ну, я,
уж конечно, благословлю.
Я попросил его перейти к делу; все дело, как я и предугадал вполне, заключалось лишь в том, чтоб склонить и уговорить князя ехать просить окончательной помощи у князя Николая Ивановича. «Не то ведь ему
очень,
очень плохо может быть, и не по моей
уж воле; так иль не так?»
Он заглядывал мне в глаза, но, кажется, не предполагал, что мне что-нибудь более вчерашнего известно. Да и не мог предположить: само собою разумеется, что я ни словом, ни намеком не выдал, что знаю «об акциях». Объяснялись мы недолго, он тотчас же стал обещать мне денег, «и значительно-с, значительно-с, только способствуйте, чтоб князь поехал. Дело спешное,
очень спешное, в том-то и сила, что слишком
уж спешное!»
Я прямо сказал, что слышал
уже все и
очень рад.
Это мне мерещилось, то есть желалось,
уж когда
очень стемнело в комнате.
Когда я бежал, несомненно начинался
уже бред, но я
очень вспоминаю, что действовал сознательно.
Искоса только я оглядывал ее темненькое старенькое платьице, довольно грубые, почти рабочие руки, совсем
уж грубые ее башмаки и сильно похудевшее лицо; морщинки
уже прорезывались у нее на лбу, хотя Антонина Васильевна и сказала мне потом, вечером, по ее уходе: «Должно быть, ваша maman была когда-то
очень недурна собой».
Доктор
очень обиделся (
уж этим одним доказал, что он такое), однако же продолжал бывать.
Я
уже сообщал во второй части моего рассказа, забегая вперед, что он
очень кратко и ясно передал мне о письме ко мне арестованного князя, о Зерщикове, о его объяснении в мою пользу и проч., и проч.
Она ушла.
Очень уж почитала она всю жизнь свою, во страхе, и трепете, и благоговении, законного мужа своего и странника Макара Ивановича, великодушно и раз навсегда ее простившего.
От мамы я
уже слышал, что она раза два заходила во время моей болезни и что
очень интересовалась моим здоровьем.
Макар Иванович, как я с первого взгляда заметил, состоял
уже с ним в теснейших приятельских отношениях; мне это в тот же миг не понравилось; а впрочем, и я, конечно, был
очень скверен в ту минуту.
— Это я-то характерная, это я-то желчь и праздность? — вошла вдруг к нам Татьяна Павловна, по-видимому
очень довольная собой, —
уж тебе-то, Александр Семенович, не говорить бы вздору; еще десяти лет от роду был, меня знал, какова я праздная, а от желчи сам целый год лечишь, вылечить не можешь, так это тебе же в стыд.
— Ну да, так я и знал, народные предрассудки: «лягу, дескать, да, чего доброго,
уж и не встану» — вот чего
очень часто боятся в народе и предпочитают лучше проходить болезнь на ногах, чем лечь в больницу. А вас, Макар Иванович, просто тоска берет, тоска по волюшке да по большой дорожке — вот и вся болезнь; отвыкли подолгу на месте жить. Ведь вы — так называемый странник? Ну, а бродяжество в нашем народе почти обращается в страсть. Это я не раз заметил за народом. Наш народ — бродяга по преимуществу.
Он сначала не понимал, подозреваю даже, что и совсем не понял; но пустыню
очень защищал: «Сначала жалко себя, конечно (то есть когда поселишься в пустыне), — ну а потом каждый день все больше радуешься, а потом
уже и Бога узришь».
И надо так сказать, что
уже все ходило по его знаку, и само начальство ни в чем не препятствовало, и архимандрит за ревность благодарил: много на монастырь жертвовал и, когда стих находил,
очень о душе своей воздыхал и о будущем веке озабочен был немало.
Сказывали потом, что немного и секли, да
уж пуглив был
очень.
Но,
уж конечно, в это же первое свидание сумел
очень ясно намекнуть и на то, что у меня «документ», дать знать, что это — тайна, что один только он, Ламберт, обладает этой тайной и что я собираюсь отмстить этим документом генеральше Ахмаковой, и проч., и проч.
— Анна Андреевна; два раза была; с моей женой познакомилась.
Очень милая особа,
очень приятная. Такое знакомство даже слишком можно оценить, Аркадий Макарович… — И выговорив, он даже сделал ко мне шаг:
очень уж ему хотелось, чтоб я что-то понял.
— Настасья Егоровна —
очень милая особа, и,
уж конечно, я не могу ей запретить любить меня, но она не имеет никаких средств знать о том, что до нее не касается.
Длинный парень стаскивал с себя галстух — совершенно истрепавшуюся и засаленную ленту или почти
уж тесемку, а миловидный мальчик, вынув из кармана другой, новенький черный галстучек, только что купленный, повязывал его на шею длинному парню, который послушно и с ужасно серьезным лицом вытягивал свою шею,
очень длинную, спустив шинель с плеч.
— Скверно очень-с, — прошептал на этот раз
уже с разозленным видом рябой. Между тем Ламберт возвратился почти совсем бледный и что-то, оживленно жестикулируя, начал шептать рябому. Тот между тем приказал лакею поскорей подавать кофе; он слушал брезгливо; ему, видимо, хотелось поскорее уйти. И однако, вся история была простым лишь школьничеством. Тришатов с чашкою кофе перешел с своего места ко мне и сел со мною рядом.
— Ну вот еще! Но довольно, довольно! я вам прощаю, только перестаньте об этом, — махнула она опять рукой,
уже с видимым нетерпением. — Я — сама мечтательница, и если б вы знали, к каким средствам в мечтах прибегаю в минуты, когда во мне удержу нет! Довольно, вы меня все сбиваете. Я
очень рада, что Татьяна Павловна ушла; мне
очень хотелось вас видеть, а при ней нельзя было бы так, как теперь, говорить. Мне кажется, я перед вами виновата в том, что тогда случилось. Да? Ведь да?
— Ах нет-с, — шагнула она ко мне, складывая руки ладошками и как бы умоляя меня, — вы
уж повремените так спешить. Тут дело важное, для вас самих
очень важное, для них тоже, и для Андрея Петровича, и для маменьки вашей, для всех… Вы
уж посетите Анну Андреевну тотчас же, потому что они никак не могут более дожидаться…
уж это я вас уверяю честью… а потом и решение примете.
Здесь замечу в скобках о том, о чем узнал
очень долго спустя: будто бы Бьоринг прямо предлагал Катерине Николаевне отвезти старика за границу, склонив его к тому как-нибудь обманом, объявив между тем негласно в свете, что он совершенно лишился рассудка, а за границей
уже достать свидетельство об этом врачей. Но этого-то и не захотела Катерина Николаевна ни за что; так по крайней мере потом утверждали. Она будто бы с негодованием отвергнула этот проект. Все это — только самый отдаленный слух, но я ему верю.
— Конечно, трудно понять, но это — вроде игрока, который бросает на стол последний червонец, а в кармане держит
уже приготовленный револьвер, — вот смысл его предложения. Девять из десяти шансов, что она его предложение не примет; но на одну десятую шансов, стало быть, он все же рассчитывал, и, признаюсь, это
очень любопытно, по-моему, впрочем… впрочем, тут могло быть исступление, тот же «двойник», как вы сейчас так хорошо сказали.
— Может быть, совсем не люблю. Я вас не люблю, — прибавила она твердо и
уже не улыбаясь и не краснея. — Да, я любила вас, но недолго. Я
очень скоро вас тогда разлюбила…