Неточные совпадения
Он
не то чтобы был начетчик или грамотей (хотя знал церковную службу всю и
особенно житие некоторых святых, но более понаслышке),
не то чтобы был вроде, так сказать, дворового резонера, он просто был характера упрямого, подчас даже рискованного; говорил с амбицией, судил бесповоротно и, в заключение, «жил почтительно», — по собственному удивительному его выражению, — вот он каков был тогда.
Согрешить с миловидной дворовой вертушкой (а моя мать
не была вертушкой) развратному «молодому щенку» (а они были все развратны, все до единого — и прогрессисты и ретрограды) —
не только возможно, но и неминуемо,
особенно взяв романическое его положение молодого вдовца и его бездельничанье.
Отвернулись от него все, между прочим и все влиятельные знатные люди, с которыми он
особенно умел во всю жизнь поддерживать связи, вследствие слухов об одном чрезвычайно низком и — что хуже всего в глазах «света» — скандальном поступке, будто бы совершенном им с лишком год назад в Германии, и даже о пощечине, полученной тогда же слишком гласно, именно от одного из князей Сокольских, и на которую он
не ответил вызовом.
Тем
не менее старый князь очень ими интересовался и
особенно любил одного из этих князей, так сказать их старшего в роде — одного молодого офицера.
Упоминаю теперь с любопытством, что мы с ним почти никогда и
не говорили о генеральше, то есть как бы избегали говорить: избегал
особенно я, а он в свою очередь избегал говорить о Версилове, и я прямо догадался, что он
не будет мне отвечать, если я задам который-нибудь из щекотливых вопросов, меня так интересовавших.
Я их очень люблю, но с тобой я почти как с родным — и
не сыном, а братом, и
особенно люблю, когда ты возражаешь; ты литературен, ты читал, ты умеешь восхищаться…
— Андрей Петрович! Веришь ли, он тогда пристал ко всем нам, как лист: что, дескать, едим, об чем мыслим? — то есть почти так. Пугал и очищал: «Если ты религиозен, то как же ты
не идешь в монахи?» Почти это и требовал. Mais quelle idee! [Но что за мысль! (франц.)] Если и правильно, то
не слишком ли строго?
Особенно меня любил Страшным судом пугать, меня из всех.
— Тут причина ясная: они выбирают Бога, чтоб
не преклоняться перед людьми, — разумеется, сами
не ведая, как это в них делается: преклониться пред Богом
не так обидно. Из них выходят чрезвычайно горячо верующие — вернее сказать, горячо желающие верить; но желания они принимают за самую веру. Из этаких
особенно часто бывают под конец разочаровывающиеся. Про господина Версилова я думаю, что в нем есть и чрезвычайно искренние черты характера. И вообще он меня заинтересовал.
Не желаю судить теперь о намерениях Алексея Никаноровича в этом случае и признаюсь, по смерти его я находился в некоторой тягостной нерешимости, что мне делать с этим документом,
особенно ввиду близкого решения этого дела в суде.
Но отца эта мысль испугала; он, по мере отвращения от Катерины Николавны, которую прежде очень любил, стал чуть
не боготворить свою дочь,
особенно после удара.
Удивлялся я тому и прежде, и
не в ее пользу, а тут как-то
особенно сообразил — и все странные мысли, одна за другой, текли в голову.
Я
особенно оценил их деликатность в том, что они оба
не позволили себе ни малейшей шутки надо мною, а стали, напротив, относиться к делу так же серьезно, как и следовало.
— Нет, ничего, — ответил я. —
Особенно хорошо выражение, что женщина — великая власть, хотя
не понимаю, зачем вы связали это с работой? А что
не работать нельзя, когда денег нет, — сами знаете.
Вы удивительно успели постареть и подурнеть в эти девять лет, уж простите эту откровенность; впрочем, вам и тогда было уже лет тридцать семь, но я на вас даже загляделся: какие у вас были удивительные волосы, почти совсем черные, с глянцевитым блеском, без малейшей сединки; усы и бакены ювелирской отделки — иначе
не умею выразиться; лицо матово-бледное,
не такое болезненно бледное, как теперь, а вот как теперь у дочери вашей, Анны Андреевны, которую я имел честь давеча видеть; горящие и темные глаза и сверкающие зубы,
особенно когда вы смеялись.
— Друг мой, я с тобой согласен во всем вперед; кстати, ты о плече слышал от меня же, а стало быть, в сию минуту употребляешь во зло мое же простодушие и мою же доверчивость; но согласись, что это плечо, право, было
не так дурно, как оно кажется с первого взгляда,
особенно для того времени; мы ведь только тогда начинали. Я, конечно, ломался, но я ведь тогда еще
не знал, что ломаюсь. Разве ты, например, никогда
не ломаешься в практических случаях?
С матерью же я
особенно не хотел повстречаться.
Не знаю почему, но раннее деловое петербургское утро, несмотря на чрезвычайно скверный свой вид, мне всегда нравится, и весь этот спешащий по своим делам, эгоистический и всегда задумчивый люд имеет для меня, в восьмом часу утра, нечто
особенно привлекательное.
Особенно я люблю дорогой, спеша, или сам что-нибудь у кого спросить по делу, или если меня кто об чем-нибудь спросит: и вопрос и ответ всегда кратки, ясны, толковы, задаются
не останавливаясь и всегда почти дружелюбны, а готовность ответить наибольшая во дню.
— В этой истории, кроме всех этих интриг, которых я
не берусь разбирать, собственно роль Версилова
не имела в себе ничего
особенно предосудительного, — заметил Васин, снисходительно улыбаясь. Ему, кажется, становилось тяжело со мной говорить, но он только
не показывал вида.
— Тут вышло недоразумение, и недоразумение слишком ясное, — благоразумно заметил Васин. — Мать ее говорит, что после жестокого оскорбления в публичном доме она как бы потеряла рассудок. Прибавьте обстановку, первоначальное оскорбление от купца… все это могло случиться точно так же и в прежнее время, и нисколько, по-моему,
не характеризует
особенно собственно теперешнюю молодежь.
Поражало меня тоже, что он больше любил сам приходить ко мне, так что я наконец ужасно редко стал ходить к маме, в неделю раз,
не больше,
особенно в самое последнее время, когда я уж совсем завертелся.
Это, конечно, было что-нибудь, но я хотел
не того; однажды только он высказался, но только так странно, что удивил меня больше всего,
особенно ввиду всех этих католичеств и вериг, про которые я об нем слышал.
Особенно усилилось ее неудовольствие на меня за последнее время: она видеть
не могла моего франтовского платья, а Лиза передавала мне, что с ней почти случился припадок, когда она узнала, что у меня лихач-извозчик.
— Хохоча над тобой, сказал! — вдруг как-то неестественно злобно подхватила Татьяна Павловна, как будто именно от меня и ждала этих слов. — Да деликатный человек, а
особенно женщина, из-за одной только душевной грязи твоей в омерзение придет. У тебя пробор на голове, белье тонкое, платье у француза сшито, а ведь все это — грязь! Тебя кто обшил, тебя кто кормит, тебе кто деньги, чтоб на рулетках играть, дает? Вспомни, у кого ты брать
не стыдишься?
— Это играть? Играть? Перестану, мама; сегодня в последний раз еду,
особенно после того, как Андрей Петрович сам и вслух объявил, что его денег там нет ни копейки. Вы
не поверите, как я краснею… Я, впрочем, должен с ним объясниться… Мама, милая, в прошлый раз я здесь сказал… неловкое слово… мамочка, я врал: я хочу искренно веровать, я только фанфаронил, и очень люблю Христа…
— Успокойтесь же, — встал я, захватывая шляпу, — лягте спать, это — первое. А князь Николай Иванович ни за что
не откажет,
особенно теперь на радостях. Вы знаете тамошнюю-то историю? Неужто нет? Я слышал дикую вещь, что он женится; это — секрет, но
не от вас, разумеется.
И
особенно рекомендую ее тем девушкам-невестам, которые уж и готовы выйти за избранного человека, но все еще приглядываются к нему с раздумьем и недоверчивостью и
не решаются окончательно.
Все наши, с самого начала, окружили ее самыми нежными заботами,
особенно мама; но она
не смягчилась,
не откликнулась на участие и как бы отвергла всякую помощь.
Когда Версилов передавал мне все это, я, в первый раз тогда, вдруг заметил, что он и сам чрезвычайно искренно занят этим стариком, то есть гораздо более, чем я бы мог ожидать от человека, как он, и что он смотрит на него как на существо, ему и самому почему-то
особенно дорогое, а
не из-за одной только мамы.
И вот у меня опять недостало духу разуверить ее и объяснить ей прямо, что Ламберт ее обманул и что я вовсе
не говорил тогда ему, что уж так ей
особенно предан, и вовсе
не вспоминал «одно только ее имя».
Верите ли, он иногда ночью или когда один долго сидит, то начинает плакать, и знаете, когда он плачет, то как-то
особенно, как никто
не плачет: он заревет, ужасно заревет, и это, знаете, еще жальче…
Я должен здесь признаться в одной глупости (так как это уже давно прошло), я должен признаться, что я уже давно пред тем хотел жениться — то есть
не хотел и этого бы никогда
не случилось (да и
не случится впредь, даю слово), но я уже
не раз и давно уже перед тем мечтал о том, как хорошо бы жениться — то есть ужасно много раз,
особенно засыпая, каждый раз на ночь.
Я даже был доволен приключением, потому что никуда
особенно не спешил.
Но я был даже растроган; лжи, которой я опасался,
не было, и я
особенно рад был тому, что уже мне ясно стало, что он действительно тосковал и страдал и действительно, несомненно, много любил — а это было мне дороже всего. Я с увлечением ему высказал это.
— Ты сегодня
особенно меток на замечания, — сказал он. — Ну да, я был счастлив, да и мог ли я быть несчастлив с такой тоской? Нет свободнее и счастливее русского европейского скитальца из нашей тысячи. Это я, право,
не смеясь говорю, и тут много серьезного. Да я за тоску мою
не взял бы никакого другого счастья. В этом смысле я всегда был счастлив, мой милый, всю жизнь мою. И от счастья полюбил тогда твою маму в первый раз в моей жизни.
Но
особенно грустно мне было припоминать ее глубоко удивленные взгляды, которые я часто заставал на себе во все наше время: в них сказывалось совершенное понимание своей судьбы и ожидавшего ее будущего, так что мне самому даже бывало тяжело от этих взглядов, хотя, признаюсь, я в разговоры с ней тогда
не пускался и третировал все это как-то свысока.
Сказав это, он вдруг ушел; я же остался, стоя на месте и до того в смущении, что
не решился воротить его. Выражение «документ»
особенно потрясло меня: от кого же бы он узнал, и в таких точных выражениях, как
не от Ламберта? Я воротился домой в большом смущении. Да и как же могло случиться, мелькнуло во мне вдруг, чтоб такое «двухлетнее наваждение» исчезло как сон, как чад, как видение?
— Нет, нет, вместе с Анной Андреевной… Oh, mon cher, у меня в голове какая-то каша… Постой: там, в саке направо, портрет Кати; я сунул его давеча потихоньку, чтоб Анна Андреевна и
особенно чтоб эта Настасья Егоровна
не приметили; вынь, ради Бога, поскорее, поосторожнее, смотри, чтоб нас
не застали… Да нельзя ли насадить на дверь крючок?
От многого отрекаюсь, что написал,
особенно от тона некоторых фраз и страниц, но
не вычеркну и
не поправлю ни единого слова.