Неточные совпадения
Разумеется, злословие, сплетни шли
своим чередом, так как без них и свет
не стоит, и миллионы особ перемерли бы от тоски, как мухи.
Но я все говорю про
свои одиннадцать лет, и, конечно, я был ребенок,
не более как ребенок.
Смех
не сходил с ее губ, свежих, как свежа утренняя роза, только что успевшая раскрыть, с первым лучом солнца,
свою алую, ароматную почку, на которой еще
не обсохли холодные крупные капли росы.
— Ну да, на колени! Отчего же ты
не хочешь сесть ко мне на колени? — настаивала она, начиная смеяться все сильнее и сильнее, так что наконец просто принялась хохотать бог знает чему, может быть,
своей же выдумке или обрадовавшись, что я так сконфузился. Но ей того-то и нужно было.
Я покраснел и в смущении осматривался кругом, приискивая — куда бы уйти; но она уже предупредила меня, как-то успев поймать мою руку, именно для того, чтоб я
не ушел, и, притянув ее к себе, вдруг, совсем неожиданно, к величайшему моему удивлению, пребольно сжала ее в
своих шаловливых, горячих пальчиках и начала ломать мои пальцы, но так больно, что я напрягал все усилия, чтоб
не закричать, и при этом делал пресмешные гримасы.
Мигом она бросила меня и отвернулась, как ни в чем
не бывала, как будто и
не она напроказила, а кто другой, ну точь-в-точь какой-нибудь школьник, который, чуть отвернулся учитель, уже успел напроказить где-нибудь по соседству, щипнуть какого-нибудь крошечного, слабосильного мальчика, дать ему щелчка, пинка, подтолкнуть ему локоть и мигом опять повернуться, поправиться, уткнувшись в книгу, начать долбить
свой урок и, таким образом, оставить разгневанного господина учителя, бросившегося, подобно ястребу, на шум, — с предлинным и неожиданным носом.
Во-первых, ее мало кто
не любил, а во-вторых — ветреница и сама была
не слишком разборчива в выборе друзей
своих, хотя в основе ее характера было гораздо более серьезного, чем сколько можно предположить, судя по тому, что я теперь рассказал.
Часто по целым часам я как будто уж и
не мог от нее оторваться; я заучил каждый жест, каждое движение ее, вслушался в каждую вибрацию густого, серебристого, но несколько заглушенного голоса и — странное дело! — из всех наблюдений
своих вынес, вместе с робким и сладким впечатлением, какое-то непостижимое любопытство.
И когда, случалось, раздавался общий смех на мой счет, в котором даже m-me M* иногда невольно принимала участие, тогда я, в отчаянии, вне себя от горя, вырывался от
своих тиранов и убегал наверх, где и дичал остальную часть дня,
не смея показать
своего лица в зале.
Впрочем, я и сам еще
не понимал ни
своего стыда, ни волнения; весь процесс переживался во мне бессознательно.
И когда я отходил от нее, она тотчас же опять подносила платок к глазам
своим и утирала непослушные слезы, которые никак
не хотели покинуть ее, все вновь и вновь накипали в сердце и все лились из ее бедных глаз.
В
своей безмерной гордости они
не допускают в себе недостатков.
Но я никак
не мог разобрать: зачем она так смутилась, сконфузилась и что такое было у ней на уме, когда она решилась прибегнуть к
своей маленькой лжи?
Ему нужно было собрать все присутствие духа, все остроумие, всю
свою редкую находчивость, чтоб
не быть разбитым в прах, наголову и
не покрыться решительным бесславием.
Тут вспомнил я о предстоявшей поездке, и вот, мало-помалу, беспокойство начало проникать в мое сердце; я пристально начал выглядывать на дворе
своего клепера; но клепера
не было, — стало быть, обо мне позабыли.
Я
не выдержал и опрометью побежал вниз, уж
не думая ни о неприятных встречах, ни о недавнем позоре
своем…
В ожидании наездника, похвалившегося
своим искусством, он сам еще
не садился на
свою лошадь, с нетерпением потирал руки и поминутно взглядывал на дверь.
— Конь очень хороший! — проговорил он как бы про себя, — и, судя по всему, на нем, должно быть, очень приятно ездить, но, знаете что? Ведь я-то
не поеду, — заключил он, обращаясь к нашему хозяину с
своей широкой, простодушной улыбкой, которая так шла к доброму и умному лицу его.
Нужно заметить, что Танкред
не приносил ему ни малейшей пользы, только даром хлеб ел; кроме того, старый гусар погубил на нем всю
свою бывалую ремонтерскую славу, заплатив баснословную цену за негодного дармоеда, который выезжал разве только на
своей красоте… Все-таки теперь был он в восторге, что его Танкред
не уронил
своего достоинства, спешил еще одного наездника и тем стяжал себе новые, бестолковые лавры.
Да и вас я
не пущу сломать себе шею; это, право, было бы жалко! — проговорил наш хозяин, аффектируя, [подчеркивая] в эту минуту внутреннего довольства, по
своей всегдашней привычке, и без того уже аффектированную и изученную резкость и даже грубость
своей речи, что, по его мнению, рекомендовало добряка, старого служаку и особенно должно было нравиться дамам.
Двое из них перехватили дорогу в поле; двое других подскакали так близко, что чуть
не раздавили мне ног, стиснув с обеих сторон Танкреда боками
своих лошадей, и оба уже держали его за поводья.
В эту минуту блуждавший взгляд мой встретился со взглядом m-me M*, встревоженной, побледневшей, и — я
не могу забыть этого мгновения — вмиг все лицо мое облилось румянцем, зарделось, загорелось как огонь; я уж
не знаю, что со мной сделалось, но, смущенный и испуганный собственным
своим ощущением, я робко опустил глаза в землю.
Она смотрела,
не веря глазам
своим, когда я осмелился принять ее вызов и поднять перчатку, которую она бросила мне, взглянув на m-me M*.
Она чуть
не умерла за меня от страха и укоров совести, когда я летал на Танкреде; теперь же, когда все было кончено и особенно когда она поймала, вместе с другими, мой взгляд, брошенный на m-me M*, мое смущение, мою внезапную краску, когда, наконец, удалось ей придать этому мгновению, по романтическому настроению
своей легкодумной головки, какую-то новую, потаенную, недосказанную мысль, — теперь, после всего этого, она пришла в такой восторг от моего «рыцарства», что бросилась ко мне и прижала меня к груди
своей, растроганная, гордая за меня, радостная.
Даже сам хозяин наш покраснел как тюльпан, и уверяют, будто бы слышали, как он потом признавался, что, «к стыду
своему», чуть ли
не целую минуту был влюблен в
свою прекрасную гостью.
— Но он поедет, он непременно поедет с нами! — закричала красавица. — Мы найдем и должны найти ему место. Он сядет рядом со мною, ко мне на колени… Иль нет, нет! Я ошиблась!.. — поправилась она, захохотав и будучи
не в силах удержать
своего смеха при воспоминании о нашем первом знакомстве. Но, хохоча, она нежно гладила мою руку, всеми силами стараясь меня заласкать, чтоб я
не обиделся.
Она взяла булавку и, зашпилив повыше сборчатый воротничок моей рубашки, сняла с
своей шеи газовый пунцовый платочек и обвязала мне шею, чтоб я
не простудил горла.
Но, прождав минуты четыре, я
не выдержал, поднял опять
свою находку, положил в карман и пустился догонять m-me M*.
Она пошла по тем самым аллеям, дорожкам и тропинкам, по которым недавно возвращалась из рощи, инстинктивно припоминая
свой прежний путь, неподвижно смотря перед собою,
не отрывая глаз от земли, ища на ней,
не отвечая мне, может быть забыв, что я иду вместе с нею.
Некоторое время m-me M* смотрела, немая от изумления, то на пакет, то на цветы, которые держала в руках, и, казалось,
не верила глазам
своим…
M-me M*
не отвечала, но быстро поднялась со скамьи, подошла ко мне и наклонилась надо мною. Я чувствовал, что она смотрит мне прямо в лицо. Ресницы мои задрожали, но я удержался и
не открыл глаз. Я старался дышать ровнее и спокойнее, но сердце задушало меня
своими смятенными ударами. Горячее дыхание ее палило мои щеки; она близко-близко нагнулась к лицу моему, словно испытывая его. Наконец, поцелуй и слезы упали на мою руку, на ту, которая лежала у меня на груди. И два раза она поцеловала ее.
Но в этот миг сердце наконец изменило мне и, казалось, выслало всю
свою кровь мне в лицо. В тот же миг скорый, горячий поцелуй обжег мои губы. Я слабо вскрикнул, открыл глаза, но тотчас же на них упал вчерашний газовый платочек ее, — как будто она хотела закрыть меня им от солнца. Мгновение спустя ее уже
не было. Я расслышал только шелест торопливо удалявшихся шагов. Я был один.
Неточные совпадения
Один из них, например, вот этот, что имеет толстое лицо…
не вспомню его фамилии, никак
не может обойтись без того, чтобы, взошедши на кафедру,
не сделать гримасу, вот этак (делает гримасу),и потом начнет рукою из-под галстука утюжить
свою бороду.
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь
свою не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого, что и на свете еще
не было, что может все сделать, все, все, все!
Городничий. Тем лучше: молодого скорее пронюхаешь. Беда, если старый черт, а молодой весь наверху. Вы, господа, приготовляйтесь по
своей части, а я отправлюсь сам или вот хоть с Петром Ивановичем, приватно, для прогулки, наведаться,
не терпят ли проезжающие неприятностей. Эй, Свистунов!
Аммос Федорович. Помилуйте, как можно! и без того это такая честь… Конечно, слабыми моими силами, рвением и усердием к начальству… постараюсь заслужить… (Приподымается со стула, вытянувшись и руки по швам.)
Не смею более беспокоить
своим присутствием.
Не будет ли какого приказанья?
— Анна Андреевна именно ожидала хорошей партии для
своей дочери, а вот теперь такая судьба: именно так сделалось, как она хотела», — и так, право, обрадовалась, что
не могла говорить.