Неточные совпадения
Потом явилась дородная баба Секлетея, с гладким
лицом, тёмными усами над губой и бородавкой на левой щеке. Большеротая, сонная, она не умела сказывать сказки, знала только песни и говорила их быстро, сухо, точно сорока стрекотала. Встречаясь с нею, отец хитро подмигивал, шлёпал ладонью по её широкой спине, называл гренадёром, и не раз мальчик видел, как он, прижав её где-нибудь
в угол, мял и тискал, а она шипела, как прокисшее тесто.
Иногда она сносила
в комнату все свои наряды и долго примеряла их, лениво одеваясь
в голубое, розовое или алое, а
потом снова садилась у окна, и по смуглым щекам незаметно, не изменяя задумчивого выражения доброго
лица, катились крупные слёзы. Матвей спал рядом с комнатою отца и часто сквозь сон слышал, что мачеха плачет по ночам. Ему было жалко женщину; однажды он спросил её...
Повинуясь вдруг охватившему его предчувствию чего-то недоброго, он бесшумно пробежал малинник и остановился за углом бани, точно схваченный за сердце крепкою рукою: под берёзами стояла Палага, разведя руки, а против неё Савка, он держал её за локти и что-то говорил. Его шёпот был громок и отчётлив, но юноша с минуту не мог понять слов, гневно и брезгливо глядя
в лицо мачехе.
Потом ему стало казаться, что её глаза так же выкатились, как у Савки, и, наконец, он ясно услышал его слова...
Улыбка женщины была какая-то медленная и скользящая: вспыхнув
в глубине глаз, она красиво расширяла их; вздрагивали, выпрямляясь, сведённые морщиною брови,
потом из-под чуть приподнятой губы весело блестели мелкие белые зубы, всё
лицо ласково светлело, на щеках появлялись славные ямки, и тогда эта женщина напоминала Матвею когда-то знакомый, но стёртый временем образ.
Он надул щёки, угрожающе вытаращил глаза и, запустив пальцы обеих рук
в спутанные волосы, замолчал,
потом, фыркнув и растянув
лицо в усмешку, молча налил водки, выпил и, не закусывая, кивнул головой.
— Молчи! — сказал Кожемякин, ударив его по голове, и прислушался — было тихо, никто не шёл. Дроздов шумно сморкался
в подол рубахи,
Потом он схватил ногу хозяина и прижался к ней мокрым
лицом.
Дядя Марк хорошо доказывал ему, что человека бить нельзя и не надо, что побои мучат, а не учат. Сначала парень слушал, цепко, точно клещ, впился глазами
в дядино
лицо, а
потом — покраснел, глаза стали как финифть на меди, и ворчит...
Обливаясь
потом, обессиленный зноем, он быстро добежал домой, разделся и зашагал по комнате, расчёсывая бороду гребнем, поглядывая
в зеркало, откуда ему дружелюбно улыбалось полное, желтоватое
лицо с отёками под глазами, с прядями седых волос на висках.
Помолчали.
Потом, смущённо глядя
в лицо Кожемякина, дядя Марк, вздохнув, спросил...
Пытливо оглядывая толпу склонившихся пред ним людей, глаза его темнели, суживались,
лицо на минуту становилось строгим и сухим.
Потом вокруг тонкого носа и у налимьего рта собирались морщинки, складываясь
в успокоительную, мягкую улыбку, холодный блеск глаз таял, из-под седых усов истекал бодрый, ясный, командующий голос...
Неподалёку от Кожемякина, на песке, прикрытый дерюгой, лежал вверх
лицом Тиунов, красная впадина на месте правого глаза смотрела прямо
в небо, левый был плотно и сердито прикрыт бровью, капли
пота, как слёзы, обливали напряжённое
лицо, он жевал губами, точно и во сне всё говорил.
Тиунов вскочил, оглянулся и быстро пошёл к реке, расстёгиваясь на ходу, бросился
в воду, трижды шумно окунулся и, тотчас же выйдя, начал молиться: нагой, позолоченный солнцем, стоял
лицом на восток, прижав руки к груди, не часто, истово осенял себя крестом, вздёргивал голову и сгибал спину, а на плечах у него поблескивали капельки воды.
Потом торопливо оделся, подошёл к землянке, поклонясь, поздравил всех с добрым утром и, опустившись на песок, удовлетворённо сказал...
Потом он очутился у себя дома на постели, комната была до боли ярко освещена, а окна бархатисто чернели; опираясь боком на лежанку, изогнулся, точно изломанный, чахоточный певчий; мимо него шагал, сунув руки
в карманы, щеголеватый, худенький человек, с острым насмешливым
лицом; у стола сидела Люба и, улыбаясь, говорила ему...
— Оригинал, оригинал! — подхватил он, с укоризной качая головой… — Зовут меня оригиналом… На деле-то оказывается, что нет на свете человека менее оригинального, чем ваш покорнейший слуга. Я, должно быть, и родился-то в подражание другому… Ей-богу! Живу я тоже словно в подражание разным мною изученным сочинителям,
в поте лица живу; и учился-то я, и влюбился, и женился, наконец, словно не по собственной охоте, словно исполняя какой-то не то долг, не то урок, — кто его разберет!
Неточные совпадения
Ляпкин-Тяпкин, судья, человек, прочитавший пять или шесть книг, и потому несколько вольнодумен. Охотник большой на догадки, и потому каждому слову своему дает вес. Представляющий его должен всегда сохранять
в лице своем значительную мину. Говорит басом с продолговатой растяжкой, хрипом и сапом — как старинные часы, которые прежде шипят, а
потом уже бьют.
Боже мой!..» // Помещик закручинился, // Упал
лицом в подушечку, //
Потом привстал, поправился: // «Эй, Прошка!» — закричал.
— Я не понимаю, как они могут так грубо ошибаться. Христос уже имеет свое определенное воплощение
в искусстве великих стариков. Стало быть, если они хотят изображать не Бога, а революционера или мудреца, то пусть из истории берут Сократа, Франклина, Шарлоту Корде, но только не Христа. Они берут то самое
лицо, которое нельзя брать для искусства, а
потом…
Косые лучи солнца были еще жарки; платье, насквозь промокшее от
пота, липло к телу; левый сапог, полный воды, был тяжел и чмокал; по испачканному пороховым осадком
лицу каплями скатывался
пот; во рту была горечь,
в носу запах пороха и ржавчины,
в ушах неперестающее чмоканье бекасов; до стволов нельзя было дотронуться, так они разгорелись; сердце стучало быстро и коротко; руки тряслись от волнения, и усталые ноги спотыкались и переплетались по кочкам и трясине; но он всё ходил и стрелял.
Священник зажег две украшенные цветами свечи, держа их боком
в левой руке, так что воск капал с них медленно, и пoвернулся
лицом к новоневестным. Священник был тот же самый, который исповедывал Левина. Он посмотрел усталым и грустным взглядом на жениха и невесту, вздохнул и, выпростав из-под ризы правую руку, благословил ею жениха и так же, но с оттенком осторожной нежности, наложил сложенные персты на склоненную голову Кити.
Потом он подал им свечи и, взяв кадило, медленно отошел от них.