Неточные совпадения
Клим
довольно рано начал замечать, что в правде взрослых есть что-то неверное, выдуманное. В своих беседах они особенно часто говорили о царе и народе. Коротенькое, царапающее словечко — царь —
не вызывало у него никаких представлений, до той поры, пока Мария Романовна
не сказала другое слово...
Она уже
не шептала, голос ее звучал
довольно громко и был насыщен гневным пафосом. Лицо ее жестоко исказилось, напомнив Климу колдунью с картинки из сказок Андерсена. Сухой блеск глаз горячо щекотал его лицо, ему показалось, что в ее взгляде горит чувство злое и мстительное. Он опустил голову, ожидая, что это странное существо в следующую минуту закричит отчаянным криком безумной докторши Сомовой...
— Ну,
довольно! Ты —
не гувернер мой. Ты бы лучше воздерживался от нелепых попыток каламбурить. Стыдно говорить Наташка вместо — натяжка и очепятка вместо — опечатка. Еще менее остроумно называть Ботнический залив — болтуническим, Адриатическое море — идиотическим…
— Ну,
довольно, Владимир. Иди спать! — громко и сердито сказал Макаров. — Я уже говорил тебе, что
не понимаю этих… вывертов. Я знаю одно: женщина рождает мужчину для женщины.
—
Не сердись, — сказал Макаров, уходя и споткнувшись о ножку стула, а Клим, глядя за реку, углубленно догадывался: что значат эти все чаще наблюдаемые изменения людей? Он
довольно скоро нашел ответ, простой и ясный: люди пробуют различные маски, чтоб найти одну, наиболее удобную и выгодную. Они колеблются, мечутся, спорят друг с другом именно в поисках этих масок, в стремлении скрыть свою бесцветность, пустоту.
И, подтверждая свою любовь к истории, он неплохо рассказывал, как талантливейший Андреев-Бурлак пропил перед спектаклем костюм, в котором он должен был играть Иудушку Головлева, как пил Шуйский, как Ринна Сыроварова в пьяном виде
не могла понять, который из трех мужчин ее муж. Половину этого рассказа, как и большинство других, он сообщал шепотом, захлебываясь словами и дрыгая левой ногой. Дрожь этой ноги он ценил
довольно высоко...
Глаза его уже
не показались Климу такими огромными, как вчера, нет, это
довольно обыкновенные, жидкие и мутные глаза пожилого пьяницы.
Это было странно. Иноков часто бывал у Спивак, но никогда еще
не заходил к Самгину. Хотя визит его помешал Климу беседовать с самим собою, он встретил гостя
довольно любезно. И сейчас же раскаялся в этом, потому что Иноков с порога начал...
— Что же тут странного? — равнодушно пробормотал Иноков и сморщил губы в кривую улыбку. — Каменщики, которых
не побило, отнеслись к несчастью
довольно спокойно, — начал он рассказывать. — Я подбежал, вижу — человеку ноги защемило между двумя тесинами, лежит в обмороке. Кричу какому-то дяде: «Помоги вытащить», а он мне: «
Не тронь, мертвых трогать
не дозволяется». Так и
не помог, отошел. Да и все они… Солдаты — работают, а они смотрят…
— Я
не беру таких поручений, —
довольно громко сказал Самгин.
Первый день прошел
довольно быстро, второй оказался длиннее, но короче третьего, и так, нарушая законы движения земли вокруг солнца, дни становились все длиннее, каждый день усиливал бессмысленную скуку, обнажал пустоту в душе и, в пустоте, — обиду, которая хотя и возрастала день ото дня, но побороть скуку
не могла.
—
Не провожал, а открыл дверь, — поправила она. — Да, я это помню. Я ночевала у знакомых, и мне нужно было рано встать. Это — мои друзья, — сказала она, облизав губы. — К сожалению, они переехали в провинцию. Так это вас вели? Я
не узнала… Вижу — ведут студента, это
довольно обычный случай…
— Дьякон, говорите? — спросил Митрофанов. — Что же он — пьяница? Эдакие слова в пьяном виде говорят, — объяснил он, выпил водки, попросил: —
Довольно, Варвара Кирилловна,
не наливайте больше, напьюсь.
— Ассэ! Финиссэ! [
Довольно! Кончайте! (франц.)] — смешливо взвизгивая, утомленно вздыхая, просила она и защищалась от дерзких прикосновений невидимых рук таможенного сдержанными жестами своих рук и судорожными движениями тела, подчиненного чувственному ритму задорной музыки. Самгин подумал, что, если б ее движения
не были так сдержанны, они были бы менее бесстыдны.
— Он — нетрезвый? — шепотом спросил Самгин соседа, — тот,
не пошевелясь,
довольно громко проворчал...
—
Не люблю говорить о себе, — сказала она
довольно твердо в ответ на его догадку...
«Жестоко вышколили ее», — думал Самгин, слушая анекдоты и понимая пристрастие к ним как выражение революционной вражды к старому миру. Вражду эту он считал наивной, но
не оспаривал ее, чувствуя, что она
довольно согласно отвечает его отношению к людям, особенно к тем, которые метят на роли вождей, «учителей жизни», «объясняющих господ».
— Очень умные оба, — сказала она и кратко сообщила, что работа в городе идет
довольно успешно, есть своя маленькая типография, но, разумеется,
не хватает литературы, мало денег.
— А вот увидим, — ответил Туробоев,
довольно бесцеремонно расталкивая людей и
не извиняясь пред ними. Самгин пошел за ним.
«В этом есть доля истины — слишком много пошлых мелочей вносят они в жизнь. С меня
довольно одной комнаты. Я — сыт сам собою и
не нуждаюсь в людях, в приемах, в болтовне о книгах, театре. И я достаточно много видел всякой бессмыслицы, у меня есть право
не обращать внимания на нее. Уеду в провинцию…»
— Ну,
довольно канители! — строго сказал Калитин. — Идем, Мокеев, к Якову. Все-таки это, брат…
не дело, если каждый будет…
Он быстро выпил стакан чаю, закурил папиросу и прошел в гостиную, — неуютно,
не прибрано было в ней. Зеркало мельком показало ему
довольно статную фигуру человека за тридцать лет, с бледным лицом, полуседыми висками и негустой острой бородкой.
Довольно интересное и даже как будто новое лицо. Самгин оделся, вышел в кухню, — там сидел товарищ Яков, рассматривая синий ноготь на большом пальце голой ноги.
— Драма, — повторил поручик, раскачивая фляжку на ремне. — Тут —
не драма, а — служба! Я театров
не выношу. Цирк — другое дело, там ловкость, сила. Вы думаете — я
не понимаю, что такое — революционер? — неожиданно спросил он, ударив кулаком по колену, и лицо его даже посинело от натуги. — Подите вы все к черту,
довольно я вам служил, вот что значит революционер, — понимаете? За-ба-стовщик…
— Знаешь, Климчик, у меня — успех! Успех и успех! — с удивлением и как будто даже со страхом повторила она. — И все — Алина, дай ей бог счастья, она ставит меня на ноги! Многому она и Лютов научили меня. «Ну, говорит,
довольно, Дунька, поезжай в провинцию за хорошими рецензиями». Сама она —
не талантливая, но — все понимает, все до последней тютельки, — как одеться и раздеться. Любит талант, за талантливость и с Лютовым живет.
Но он
не знал, спрашивает или утверждает. Было очень холодно, а возвращаться в дымный вагон, где все спорят, —
не хотелось. На станции он попросил кондуктора устроить его в первом классе. Там он прилег на диван и, чтоб
не думать, стал подбирать стихи в ритм ударам колес на стыках рельс; это удалось ему
не сразу, но все-таки он
довольно быстро нашел...
— Кричит: продавайте лес, уезжаю за границу! Какому черту я продам, когда никто ничего
не знает, леса мужики жгут, все — испугались… А я — Блинова боюсь, он тут затевает что-то против меня, может быть, хочет голубятню поджечь. На днях в манеже был митинг «Союза русского народа», он там орал: «
Довольно!» Даже кровь из носа потекла у идиота…
— Ну —
довольно! Я тебе покаялась, исповедовалась, теперь ты знаешь, кто я. Уж разреши просить, чтобы все это — между нами. В скромность, осторожность твою я, разумеется, верю, знаю, что ты — конспиратор, умеешь молчать и о себе и о других. Но —
не проговорись как-нибудь случайно Валентину, Лидии.
— Я вас
не знаю, —
довольно громко сказал Самгин — первое, что пришло в голову, хотя понимал уже, что говорит Инокову.
— Ну —
довольно! Перестань. Здесь шума
не любят.
—
Не на чем. Ты — уродливо умен, так я тебя вижу издавна, с детства. Но — слушай, Клим Иванович, я
не… весь чувствую, что мне надо быть богатым. Иногда — даже
довольно часто — мне противно представить себя богатым, вот эдакого, на коротеньких ножках. Будь я красив, я уже давно был бы первостатейным мерзавцем. Ты — веришь мне?
— Нет.
Не хочу, — сказала Тося
довольно громко, точно бросив камень в спокойно текущий ручей.
Затем он подумал, что Варвара
довольно широко, но
не очень удачно тратила деньги на украшение своего жилища. Слишком много мелочи, вазочек, фигурок из фарфора, коробочек. Вот и традиционные семь слонов из кости, из черного дерева, один — из топаза. Самгин сел к маленькому столику с кривыми позолоченными ножками, взял в руки маленького топазового слона и вспомнил о семерке авторов сборника «Вехи».
— Мой муж — старый народник, — оживленно продолжала Елена. — Он любит все это: самородков, самоучек… Самоубийц, кажется,
не любит. Самодержавие тоже
не любит, это уж такая старинная будничная привычка, как чай пить. Я его понимаю: люди, отшлифованные гимназией, университетом,
довольно однообразны, думают по книгам, а вот такие… храбрецы вламываются во все за свой страх. Варвары… Я — за варваров, с ними
не скучно!
— Спасибо. О Толстом я говорила уже четыре раза,
не считая бесед по телефону. Дорогой Клим Иванович — в доме нет денег и
довольно много мелких неоплаченных счетов. Нельзя ли поскорее получить гонорар за дело, выигранное вами?
— Что?
Не раздражать? Вот как? — закричал Алябьев, осматривая людей и как бы заранее определяя, кто решится возразить ему. — Их надо посылать на фронт, в передовые линии, — вот что надо. Под пули надо! Вот что-с!
Довольно миндальничать, либеральничать и вообще играть словами. Слова строптивых
не укрощают…
Это умонастроение слежалось у Клима Ивановича Самгина
довольно плотно, прочно, и он свел задачу жизни своей к воспитанию в себе качеств вождя, героя, человека,
не зависимого от насилий действительности.
— Ну, а я терпеть
не могу и
не читаю его, —
довольно резко заявила Елена. — И вообще все, что вы говорите, дьявольски премудро для меня. Я —
не революционерка,
не пишу романов, драм, я просто — люблю жить, вот и все.