Неточные совпадения
Известно было, что отец Тихон, законоучитель, славившийся проницательностью
ума, сказал
на заседании педагогического совета о Климе...
Он выучился искусно ставить свое мнение между да и нет, и это укрепляло за ним репутацию человека, который умеет думать независимо, жить
на средства своего
ума.
После этой сцены Клим почувствовал нечто близкое уважению к девушке, к ее
уму, неожиданно открытому им. Чувство это усиливали толчки недоверия Лидии, небрежности, с которой она слушала его. Иногда он опасливо думал, что Лидия может
на чем-то поймать, как-то разоблачить его. Он давно уже замечал, что сверстники опаснее взрослых, они хитрее, недоверчивей, тогда как самомнение взрослых необъяснимо связано с простодушием.
Бездействующий разум не требовал и не воскрешал никаких других слов. В этом состоянии внутренней немоты Клим Самгин перешел в свою комнату, открыл окно и сел, глядя в сырую тьму сада, прислушиваясь, как стучит и посвистывает двухсложное словечко. Туманно подумалось, что, вероятно, вот в таком состоянии угнетения бессмыслицей земские начальники сходят с
ума. С какой целью Дронов рассказал о земских начальниках? Почему он, почти всегда, рассказывает какие-то дикие анекдоты? Ответов
на эти вопросы он не искал.
— Возьмем
на прицел глаза и
ума такое происшествие: приходят к молодому царю некоторые простодушные люди и предлагают: ты бы, твое величество, выбрал из народа людей поумнее для свободного разговора, как лучше устроить жизнь. А он им отвечает: это затея бессмысленная. А водочная торговля вся в его руках. И — всякие налоги. Вот о чем надобно думать…
— При чем здесь — за что? — спросил Лютов, резко откинувшись
на спинку дивана, и взглянул в лицо Самгина обжигающим взглядом. — За что — это от
ума.
Ум — против любви… против всякой любви! Когда его преодолеет любовь, он — извиняется: люблю за красоту, за милые глаза, глупую — за глупость. Глупость можно окрестить другим именем… Глупость — многоименна…
— Диомидов — сошел с
ума? — спросил Самгин, не без надежды
на утвердительный ответ; Макаров ответил не сразу и неутешительно...
Владимирские пастухи-рожечники, с аскетическими лицами святых и глазами хищных птиц, превосходно играли
на рожках русские песни, а
на другой эстраде, против военно-морского павильона, чернобородый красавец Главач дирижировал струнным инструментам своего оркестра странную пьесу, которая называлась в программе «Музыкой небесных сфер». Эту пьесу Главач играл раза по три в день, публика очень любила ее, а люди пытливого
ума бегали в павильон слушать, как тихая музыка звучит в стальном жерле длинной пушки.
— Помните вы его трагический вопль о необходимости «делать огромные усилия
ума и совести для того, чтоб построить жизнь
на явной лжи, фальши и риторике»?
— Весьма опасаюсь распущенного
ума! — продолжал он, глядя в окно, хотя какую-то частицу его взгляда Клим щекотно почувствовал
на своем лице. — Очень верно сказано: «
Уме недозрелый, плод недолгой науки». Ведь умишко наш — неблаговоспитанный кутенок, ему — извините! — все равно, где гадить —
на кресле,
на дорогом ковре и
на престоле царском, в алтарь пустите — он и там напачкает. Он, играючи, мебель грызет, сапог, брюки рвет, в цветочных клумбах ямки роет, губитель красоты по силе глупости своей.
Не поняв состояния его
ума, я было начал говорить с ним серьезно, но он упал, — представьте! —
на колени предо мной и продолжал увещания со стоном и воплями, со слезами — да!
— Я знал женщину, которая сошла с
ума на Дарвине.
Она очень легко убеждалась, что Константин Леонтьев такой же революционер, как Михаил Бакунин, и ее похвалы
уму и знаниям Клима довольно быстро приучили его смотреть
на нее, как
на оселок, об который он заостряет свои мысли. Но являлись моменты и разноречий с нею, первый возник
на дебюте Алины Телепневой в «Прекрасной Елене».
Коль
на столе три свечки…
Да, три свечки!
Кто-нибудь умрет!
Ум-рет!
— Кочура этот — еврей? Точно знаете — не еврей? Фамилия смущает. Рабочий? Н-да. Однако непонятно мне: как это рабочий своим
умом на самосуд — за обиду мужикам пошел? Наущение со стороны в этом есть как будто бы? Вообще пистолетные эти дела как-то не объясняют себя.
— Да, да, — совсем с
ума сошел. Живет, из милости,
на Земляном валу, у скорняка. Ночами ходит по улицам, бормочет: «Умри, душа моя, с филистимлянами!» Самсоном изображает себя. Ну, прощайте, некогда мне,
на беседу приглашен, прощайте!
Бойкая рыжая лошаденка быстро и легко довезла Самгина с вокзала в город; люди
на улицах, тоже толстенькие и немые, шли навстречу друг другу спешной зимней походкой; дома, придавленные пуховиками снега, связанные заборами, прочно смерзлись, стояли крепко;
на заборах, с розовых афиш, лезли в глаза черные слова: «Горе от
ума», — белые афиши тоже черными словами извещали о втором концерте Евдокии Стрешневой.
Самгин верил глазам Ивана Дронова и читал его бойкие фельетоны так же внимательно, как выслушивал
на суде показания свидетелей, не заинтересованных в процессе ничем иным, кроме желания подчеркнуть свой
ум, свою наблюдательность.
— Валентин! Велел бы двор-то подмести, что за безобразие! Муромская жалуется
на тебя: глаз не кажешь. Что-о? Скажите, пожалуйста! Нет, уж ты, прошу, без капризов. Да, да!.. Своим
умом? Ты? Ох, не шути…
— Тогда Саваоф, в скорби и отчаянии, восстал против Духа и, обратив взор свой
на тину материи, направил в нее злую похоть свою, отчего и родился сын в образе змея. Это есть —
Ум, он же — Ложь и Христос, от него — все зло мира и смерть. Так учили они…
— Я ненавижу поповское православие, мой
ум направлен
на слияние всех наших общин — и сродных им — в одну. Я — христианство не люблю, — вот что! Если б люди твоей… касты, что ли, могли понять, что такое христианство, понять его воздействие
на силу воли…
«Чем ей мешает христианство? — продолжал Самгин обдумывать Марину. — Нет, это она сказала не от
ума, — а разгневалась, должно быть,
на меня… В будущем году я тоже съезжу за границу…»
— Человек несимпатичный, но — интересный, — тихо заговорил Иноков. — Глядя
на него, я, бывало, думал: откуда у него эти судороги
ума? Страшно ему жить или стыдно? Теперь мне думается, что стыдился он своего богатства, бездолья, романа с этой шалой бабой. Умный он был.
— Ага, — оживленно воскликнул Бердников. — Да, да, она скупа, она жадная! В делах она — палач. Умная. Грубейший мужицкий
ум, наряженный в книжные одежки. Мне — она — враг, — сказал он в три удара, трижды шлепнув ладонью по своему колену. — Росту промышленности русской — тоже враг. Варягов зовет — понимаете? Продает англичанам огромное дело. Ростовщица. У нее в Москве подручный есть, какой-то хлыст или скопец, дисконтом векселей занимается
на ее деньги, хитрейший грабитель! Раб ее, сукин сын…
— А ты — умен!
На кой черт нужен твой
ум? Какую твоим
умом дыру заткнуть можно? Ну! Учитесь в университетах, — в чьих? Уйди! Иди к черту! Вон…
Образ Марины вытеснил неуклюжий, сырой человек с белым лицом в желтом цыплячьем пухе
на щеках и подбородке, голубые, стеклянные глазки, толстые губы, глупый, жадный рот. Но быстро шла отрезвляющая работа
ума, направленного
на привычное ему дело защиты человека от опасностей и ненужных волнений.
А судя по отзвукам
на ее дела — человек не малого
ума и великой жадности.
— Да. Он прибыл сюда не столько для просвещения
умов, как
на свадьбу сестры своей, курсисточки, она вышла замуж за сына первейшего здешнего богача Едокова, Ездокова…
— Профессор Захарьин в Ливадии, во дворце, орал и топал ногами
на придворных за то, что они поместили больного царя в плохую комнату, — вот это я понимаю! Вот это власть
ума и знания…
— «…Иуда, удавивший в духе своем все святое, нравственно чистое и нравственно благородное, повесивший себя, как самоубийца лютый,
на сухой ветке возгордившегося
ума и развращенного таланта, нравственно сгнивший до мозга костей и своим возмутительным нравственно-религиозным злосмрадием заражающий всю жизненную атмосферу нашего интеллигентного общества!
«Идея человечества так же наивна, как идея божества. Пыльников — болван. Никто не убедит меня, что мир делится
на рабов и господ. Господа рождаются в среде рабов. Рабы враждуют между собой так же, как и владыки. Миром двигают силы
ума, таланта».
«Полуграмотному человеку, какому-нибудь слесарю, поручена жизнь сотен людей. Он везет их сотни верст. Он может сойти с
ума, спрыгнуть
на землю, убежать, умереть от паралича сердца. Может, не щадя своей жизни, со зла
на людей устроить крушение. Его ответственность предо мной… пред людями — ничтожна. В пятом году машинист Николаевской дороги увез революционеров-рабочих
на глазах карательного отряда…»
«Мне следует освободить память мою от засоренности книжной… пылью. Эта пыль радужно играет только в лучах моего
ума. Не вся, конечно. В ней есть крупицы истинно прекрасного. Музыка слова — ценнее музыки звука, действующей
на мое чувство механически, разнообразием комбинаций семи нот. Слово прежде всего — оружие самозащиты человека, его кольчуга, броня, его меч, шпага. Лишние фразы отягощают движение
ума, его игру. Чужое слово гасит мою мысль, искажает мое чувство».
— Единодушность надобна, а картошка единодушность тогда показывает, когда ее, картошку, в землю закопают. У нас деревня 63 двора, а богато живет только Евсей Петров Кожин, бездонно брюхо, мужик длинной руки, охватистого
ума. Имеются еще трое, ну, они вроде подручных ему, как ундера — полковнику. Он, Евсей, весной знает, что осенью будет, как жизнь пойдет и какая чему цена. Попросишь его: дай
на семена! Он — дает…
— Осталось неизвестно, кто убил госпожу Зотову? Плохо работает ваша полиция. Наш Скотланд-ярд узнал бы, о да! Замечательная была русская женщина, — одобрил он. — Несколько… как это говорится? — обре-ме-не-на знаниями, которые не имеют практического значения, но все-таки обладала сильным практическим
умом. Это я замечаю у многих: русские как будто стыдятся практики и прячут ее, орнаментируют религией, философией, этикой…