Неточные совпадения
Утром я только что проснулся, как увидел в каюте своего городского слугу, который не успел
с вечера отправиться на берег и ночевал
с матросами.
Бесконечное
утро,
с девяти часов до шести, промелькнет — не видишь как.
Самый Британский музеум, о котором я так неблагосклонно отозвался за то, что он поглотил меня на целое
утро в своих громадных сумрачных залах, когда мне хотелось на свет Божий, смотреть все живое, — он разве не есть огромная сокровищница, в которой не только ученый, художник, даже просто фланер, зевака, почерпнет какое-нибудь знание, уйдет
с идеей обогатить память свою не одним фактом?
Между прочим, я посвятил
с особенным удовольствием целое
утро обозрению зоологического сада.
Перед ними курится постоянный фимиам на домашнем алтаре, у которого англичанин, избегав
утром город, переделав все дела, складывает,
с макинтошем и зонтиком, и свою практичность.
Утром мы все четверо просыпались в одно мгновение, ровно в восемь часов, от пушечного выстрела
с «Экселента», другого английского корабля, стоявшего на мертвых якорях, то есть неподвижно, в нескольких саженях от нас.
Барин помнит даже, что в третьем году Василий Васильевич продал хлеб по три рубля, в прошлом дешевле, а Иван Иваныч по три
с четвертью. То в поле чужих мужиков встретит да спросит, то напишет кто-нибудь из города, а не то так, видно, во сне приснится покупщик, и цена тоже. Недаром долго спит. И щелкают они на счетах
с приказчиком иногда все
утро или целый вечер, так что тоску наведут на жену и детей, а приказчик выйдет весь в поту из кабинета, как будто верст за тридцать на богомолье пешком ходил.
Я целое
утро не сходил
с юта.
Фаддеев
утром явился
с бельем и звал в кают-компанию к чаю.
Мне казалось, что я
с этого
утра только и начал путешествовать, что судьба нарочно послала нам грозные, тяжелые и скучные испытания, крепкий, семь дней без устали свирепствовавший холодный ветер и серое небо, чтоб живее тронуть мягкостью воздуха, теплым блеском солнца, нежным колоритом красок и всей этой гармонией волшебного острова, которая связует здесь небо
с морем, море
с землей — и все вместе
с душой человека.
Покойно, правда, было плавать в этом безмятежном царстве тепла и безмолвия: оставленная на столе книга, чернильница, стакан не трогались; вы ложились без опасения умереть под тяжестью комода или полки книг; но сорок
с лишком дней в море! Берег сделался господствующею нашею мыслью, и мы немало обрадовались, вышедши, 16-го февраля
утром, из Южного тропика.
В этой, по-видимому, сонной и будничной жизни выдалось, однако ж, одно необыкновенное, торжественное
утро. 1-го марта, в воскресенье, после обедни и обычного смотра команде, после вопросов: всем ли она довольна, нет ли у кого претензии, все, офицеры и матросы, собрались на палубе. Все обнажили головы: адмирал вышел
с книгой и вслух прочел морской устав Петра Великого.
Встанешь
утром, никуда не спеша,
с полным равновесием в силах души,
с отличным здоровьем,
с свежей головой и аппетитом, выльешь на себя несколько ведер воды прямо из океана и гуляешь, пьешь чай, потом сядешь за работу.
Мы собрались всемером в Капштат, но
с тем, чтоб сделать поездку подальше в колонию. И однажды
утром, взяв по чемоданчику
с бельем и платьем да записные книжки, пустились в двух экипажах, то есть фурах, крытых
с боков кожей.
Он, конечно, пришел познакомиться
с русскими, редкими гостями здесь, как и тот майор, адъютант губернатора, которого привел сегодня
утром доктор Ведерхед…» — «Проводник ваш по колонии, — сказал Вандик, — меня нанял ваш банкир,
с двумя экипажами и
с осьмью лошадьми.
Вот вы видите, как теперь жарко; представьте, что в Индии такая зима; про лето нечего и говорить; а наши, в этот жар,
с раннего
утра отправятся на охоту: чем, вы думаете, они подкрепят себя перед отъездом?
Это был Вейнерт, quasi-русский,
с которым наши познакомились
утром.
Утром, перед отъездом из Веллингтона, мы пошли
с визитом к г-ну Бену благодарить его за обязательное внимание к нам.
На другой день
утром мы ушли, не видав ни одного европейца, которых всего трое в Анжере. Мы плыли дальше по проливу между влажными, цветущими берегами Явы и Суматры. Местами, на гладком зеркале пролива, лежали, как корзинки
с зеленью, маленькие островки, означенные только на морских картах под именем Двух братьев, Трех сестер. Кое-где были отдельно брошенные каменья, без имени, и те обросли густою зеленью.
Утро. Солнце блещет, и все блещет
с ним. Какие картины вокруг! Какая жизнь, суматоха, шум! Что за лица! Какие языки! Кругом нас острова, все в зелени; прямо, за лесом мачт, на возвышенностях, видны городские здания.
Утром рано стучится ко мне в каюту И. И. Бутаков и просовывает в полуотворенную дверь руку
с каким-то темно-красным фруктом, видом и величиной похожим на небольшое яблоко. «Попробуйте», — говорит. Я разрезал плод: под красною мякотью скрывалась белая, кисло-сладкая сердцевина, состоящая из нескольких отделений
с крупным зерном в каждом из них.
A propos о жаре: в одно
утро вдруг Фаддеев не явился ко мне
с чаем, а пришел другой.
Положили было ночью сниматься
с якоря, да ветер был противный. На другой день тоже. Наконец 4-го августа, часа в четыре
утра, я, проснувшись, услышал шум, голоса, свистки и заснул опять. А часов в семь ко мне лукаво заглянул в каюту дед.
Вдруг появилась лодка, только уж не игрушка, и в ней трое или четверо японцев, два одетые, а два нагие, светло-красноватого цвета, загорелые,
с белой, тоненькой повязкой кругом головы, чтоб волосы не трепались, да такой же повязкой около поясницы — вот и все. Впрочем, наши еще
утром видели японцев.
Адмирал объявил им
утром свой ответ и, узнав, что они вечером приехали опять
с пустяками,
с объяснениями о том, как сидеть, уже их не принял, а поручил разговаривать
с ними нам.
А тепло, хорошо; дед два раза лукаво заглядывал в мою каюту: «У вас опять тепло, — говорил он
утром, — а то было засвежело». А у меня жарко до духоты. «Отлично, тепло!» — говорит он обыкновенно, войдя ко мне и отирая пот
с подбородка. В самом деле 21˚ по Реом‹юру› тепла в тени.
Подите
с ними! Они стали ссылаться на свои законы, обычаи. На другое
утро приехал Кичибе и взял ответ к губернатору. Только что он отвалил, явились и баниосы, а сегодня, 11 числа, они приехали сказать, что письмо отдали, но что из Едо не получено и т. п. Потом заметили, зачем мы ездим кругом горы Паппенберга. «Так хочется», — отвечали им.
Наконец, 23-го
утром, запалили японские пушки: «А! судно идет!» Которое? Мы волновались. Кто поехал навстречу, кто влез на марсы, на салинги — смотреть. Уж не англичане ли? Вот одолжат! Нет, это наш транспорт из Шанхая
с письмами, газетами и провизией.
Утром поздно уже, переспав два раза срок, путешественник вдруг освобождает
с трудом голову из-под спуда подушек, вскакивает,
с прической а l’imbecile [как у помешанного — фр.], и дико озирается по сторонам, думая: «Что это за деревья, откуда они взялись и зачем он сам тут?» Очнувшись, шарит около себя, ища картуза, и видит, что в него вместо головы угодила нога, или ощупывает его под собой, а иногда и вовсе не находит.
Сегодня встаем
утром: теплее вчерашнего; идем на фордевинд, то есть ветер дует прямо
с кормы; ходу пять узлов и ветер умеренный. «Свистать всех наверх — на якорь становиться!» — слышу давеча и бегу на ют. Вот мы и на якоре. Но что за безотрадные скалы! какие дикие места! ни кустика нет. Говорят, есть деревня тут: да где же? не видать ничего, кроме скал.
А
утром хозяин снял
с полки пару пистолетов, вынес их наверх и выстрелил на воздух из предосторожности.
Да и день так расположен:
утро все заняты, потом гуляют,
с семи и до десяти и одиннадцати часов обедают, а там спят.
Утром 6-го декабря, в самый зимний и самый великолепный солнечный день,
с 15° тепла, собрались мы вчетвером гулять на целый день: отец Аввакум, В. А. Корсаков, Посьет и я.
Бог знает, когда бы кончился этот разговор, если б баниосам не подали наливки и не повторили вопрос: тут ли полномочные? Они объявили, что полномочных нет и что они будут не чрез три дня, как ошибкой сказали нам
утром, а чрез пять, и притом эти пять дней надо считать
с 8-го или 9-го декабря… Им не дали договорить. «Если в субботу, — сказано им (а это было в среду), — они не приедут, то мы уйдем». Они стали торговаться, упрашивать подождать только до их приезда, «а там делайте, как хотите», — прибавили они.
Сегодня, 30-го, просыпаемся, говорят, что Кичибе и Эйноске сидят у нас
с шести часов
утра, — вот как живо стали поворачиваться!
Я все время поминал вас, мой задумчивый артист: войдешь, бывало,
утром к вам в мастерскую, откроешь вас где-нибудь за рамками, перед полотном, подкрадешься так, что вы, углубившись в вашу творческую мечту, не заметите, и смотришь, как вы набрасываете очерк, сначала легкий, бледный, туманный; все мешается в одном свете: деревья
с водой, земля
с небом… Придешь потом через несколько дней — и эти бледные очерки обратились уже в определительные образы: берега дышат жизнью, все ярко и ясно…
Романтики, взяв по бутерброду, отправились
с раннего
утра, другие в полдень, я,
с капитаном Лосевым, после обеда, и все разбрелись по острову.
— «Чем же это лучше Японии? —
с досадой сказал я, — нечего делать, велите мне заложить коляску, — прибавил я, — я проедусь по городу, кстати куплю сигар…» — «Коляски дать теперь нельзя…» — «Вы шутите, гocподин Демьен?» — «Нимало: здесь ездят
с раннего
утра до полудня, потом
с пяти часов до десяти и одиннадцати вечера; иначе заморишь лошадей».
Возвращаясь в город, мы, между деревень, наткнулись на казармы и на плац. Большие желтые здания, в которых поместится до тысячи человек, шли по обеим сторонам дороги. Полковник сидел в креслах на открытом воздухе, на большой, расчищенной луговине, у гауптвахты; молодые офицеры учили солдат. Ученье делают здесь
с десяти часов до двенадцати
утра и
с пяти до восьми вечера.
Вдруг послышались пушечные выстрелы. Это суда на рейде салютуют в честь новорожденной принцессы. Мы поблагодарили епископа и простились
с ним. Он проводил нас на крыльцо и сказал, что непременно побывает на рейде. «Не хотите ли к испанскому епископу?» — спросил миссионер; но был уже час
утра, и мы отложили до другого дня.
Утром еще я говорил, ходя по юту
с Посьетом: «Скучно, хоть бы случилось что-нибудь, чтобы развлечься немного».
Но дунул холод, свежий ветер, и стоножки, тараканы — все исчезло. Взяли три рифа, а сегодня, 31-го марта
утром, и четвертый. Грот взяли на гитовы и поставили грот-трисель. NO дует
с холодом: вдруг из тропиков, через пять дней — чуть не в мороз! Нет и 10° тепла. Стихает — слава Богу!
Утром вчера послали в ближайшую к этой скале деревню бумагу
с требованием объяснения.
На другой день рано
утром отправлен был баркас и катера,
с вооруженными людьми, к тому месту, где это случилось.
Что за плавание в этих печальных местах! что за климат! Лета почти нет:
утром ни холодно, ни тепло, а вечером положительно холодно. Туманы скрывают от глаз чуть не собственный нос. Вчера палили из пушек, били в барабан, чтоб навести наши шлюпки
с офицерами на место, где стоит фрегат. Ветра большею частию свежие, холодные, тишины почти не бывает, а половина июля!
Я думал хуже о юртах, воображая их чем-то вроде звериных нор; а это та же бревенчатая изба, только бревна, составляющие стену, ставятся вертикально; притом она без клопов и тараканов,
с двумя каминами; дым идет в крышу; лавки чистые. Мы напились чаю и проспали до
утра как убитые.
«Теперь не поймаешь ее до
утра, а лошадей нет!» —
с отчаянием сказал Затей. Мне стало жаль его; виноват был один я. «Ну нечего делать, я останусь здесь до рассвета, лошади отдохнут, и мы поедем», — сказал я.
Утром стали сниматься
с якоря, поставили грот-марсель, и в это время фрегат потащило несколько десятков сажен вперед.