Неточные совпадения
В Англии и ее колониях письмо есть заветный предмет, который проходит чрез тысячи рук,
по железным и другим дорогам,
по океанам, из полушария в полушарие, и находит неминуемо того, к кому послано, если только он жив, и так же неминуемо возвращается, откуда послано, если он умер или
сам воротился туда же.
Странное, однако, чувство одолело меня, когда решено было, что я еду: тогда только сознание о громадности предприятия заговорило полно и отчетливо. Радужные мечты побледнели надолго; подвиг подавлял воображение, силы ослабевали, нервы падали
по мере того, как наступал час отъезда. Я начал завидовать участи остающихся, радовался, когда являлось препятствие, и
сам раздувал затруднения, искал предлогов остаться. Но судьба,
по большей части мешающая нашим намерениям, тут как будто задала себе задачу помогать.
Два времени года, и то это так говорится, а в
самом деле ни одного: зимой жарко, а летом знойно; а у вас там, на «дальнем севере», четыре сезона, и то это положено
по календарю, а в самом-то деле их семь или восемь.
Веселились
по свистку, сказал я; да, там, где собрано в тесную кучу четыреста человек, и
самое веселье подчинено общему порядку. После обеда,
по окончании работ, особенно в воскресенье, обыкновенно раздается команда...
Между обреченным гибели судном и рассвирепевшим морем завязывается упорная битва: с одной стороны слепая сила, с другой — отчаяние и зоркая хитрость, указывающая
самому крушению совершаться постепенно,
по правилам.
Знаете что, — перебил он, — пусть он продолжает потихоньку таскать
по кувшину, только, ради Бога, не больше кувшина: если его Терентьев и поймает, так что ж ему за важность, что лопарем ударит или затрещину даст: ведь это не всякий день…» — «А если Терентьев скажет вам, или вы
сами поймаете, тогда…» — «Отправлю на бак!» — со вздохом прибавил Петр Александрович.
Через день,
по приходе в Портсмут, фрегат втянули в гавань и ввели в док, а людей перевели на «Кемпердоун» — старый корабль, стоящий в порте праздно и назначенный для временного помещения команд. Там поселились и мы, то есть туда перевезли наши пожитки, а
сами мы разъехались. Я уехал в Лондон, пожил в нем, съездил опять в Портсмут и вот теперь воротился сюда.
Чем смотреть на сфинксы и обелиски, мне лучше нравится простоять целый час на перекрестке и смотреть, как встретятся два англичанина, сначала попробуют оторвать друг у друга руку, потом осведомятся взаимно о здоровье и пожелают один другому всякого благополучия; смотреть их походку или какую-то иноходь, и эту важность до комизма на лице, выражение глубокого уважения к
самому себе, некоторого презрения или,
по крайней мере, холодности к другому, но благоговения к толпе, то есть к обществу.
На днях капитан ходит взад и вперед
по палубе в одном сюртуке, а у
самого от холода нижняя челюсть тоже ходит взад и вперед.
Он просил меня купить этой кожи себе и товарищам
по поручению и
сам отправился со мной.
Какое счастье, что они не понимали друг друга! Но
по одному лицу,
по голосу Фаддеева можно было догадываться, что он третирует купца en canaille, как какого-нибудь продавца баранок в Чухломе. «Врешь, не то показываешь, — говорил он, швыряя штуку материи. — Скажи ему, ваше высокоблагородие, чтобы дал той
самой, которой отрезал Терентьеву да Кузьмину». Купец подавал другой кусок. «Не то, сволочь, говорят тебе!» И все в этом роде.
Кончив завтрак, он
по одной таблице припоминает, какое число и какой день сегодня, справляется, что делать, берет машинку, которая
сама делает выкладки: припоминать и считать в голове неудобно.
Письмо это, со многими другими, взял английский лоцман, который провожал нас
по каналу и потом съехал на рыбачьем боте у
самого Лизарда.
Португальцы поставили носилки на траву. «Bella vischta, signor!» — сказали они. В
самом деле, прекрасный вид! Описывать его смешно. Уж лучше снять фотографию: та,
по крайней мере, передаст все подробности. Мы были на одном из уступов горы, на половине ее высоты… и того нет: под ногами нашими целое море зелени, внизу город, точно игрушка; там чуть-чуть видно, как ползают люди и животные, а дальше вовсе не игрушка — океан; на рейде опять игрушки — корабли, в том числе и наш.
«Хвастаете, дед: ведь вы три раза ходили вокруг света: итого шесть раз!» — «Так; но однажды на
самом экваторе корабль захватили штили и нас раза три-четыре перетаскивало то
по ту, то
по эту сторону экватора».
Плавание в южном полушарии замедлялось противным зюйд-остовым пассатом;
по меридиану уже идти было нельзя: диагональ отводила нас в сторону, все к Америке. 6-7 узлов был
самый большой ход. «Ну вот вам и лето! — говорил дед, красный, весь в поту, одетый в прюнелевые ботинки, но,
по обыкновению, застегнутый на все пуговицы. — Вот и акулы, вот и Южный Крест, вон и «Магеллановы облака» и «Угольные мешки!» Тут уж особенно заметно целыми стаями начали реять над поверхностью воды летучие рыбы.
Через час солнце блистало по-прежнему, освещая до
самого горизонта густую и неподвижную площадь океана.
7-го или 8-го марта, при ясной, теплой погоде, когда качка унялась, мы увидели множество какой-то красной массы, плавающей огромными пятнами
по воде. Наловили ведра два — икры. Недаром видели стаи рыбы, шедшей незадолго перед тем тучей под
самым носом фрегата. Я хотел продолжать купаться, но это уже были не тропики: холодно, особенно после свежего ветра. Фаддеев так с радости и покатился со смеху, когда я вскрикнул, лишь только он вылил на меня ведро.
А
по другому,
самому высокому утесу медленно ползало тоже облако, спускаясь
по обрыву, точно слой дыма из исполинской трубы.
«А ведь это
самый южный трактир отсюда
по прямому пути до полюса, — сказал мне товарищ, — внесите это в вашу записную книжку».
— «Куда же отправитесь, выслужив пенсию?» — «И
сам не знаю; может быть, во Францию…» — «А вы знаете по-французски?» — «О да…» — «В
самом деле?» И мы живо заговорили с ним, а до тех пор, правду сказать, кроме Арефьева, который отлично говорит по-английски, у нас рты были точно зашиты.
Да нет, все в нем не английское: не смотрит он, вытараща глаза; не сжата у него, как у англичан, и
самая мысль, суждение в какие-то тиски; не цедит он ее неуклюже, сквозь зубы,
по слову.
Я припоминал все, что читал еще у Вальяна о мысе и о других: описание песков, зноя, сражений со львами, о фермерах, и не верилось мне, что я еду
по тем
самым местам, что я в 10 000 милях от отечества.
В других местах, куда являлись белые с трудом и волею, подвиг вел за собой почти немедленное вознаграждение: едва успевали они миролюбиво или силой оружия завязывать сношения с жителями, как начиналась торговля, размен произведений, и победители, в
самом начале завоевания, могли удовлетворить
по крайней мере своей страсти к приобретению.
Путешественник почти совсем не видит деревень и хижин диких да и немного встретит их
самих: все занято пришельцами, то есть европейцами и малайцами, но не теми малайцами, которые заселяют Индийский архипелаг: африканские малайцы распространились будто бы,
по словам новейших изыскателей, из Аравии или из Египта до мыса Доброй Надежды.
Но влияние эмигрантов тем и кончилось.
Сами они исчезли в голландском народонаселении, оставив
по себе потомкам своим только французские имена.
Страна их,
по отзывам
самих англичан, находится в цветущем положении.
У англичан сначала не было положительной войны с кафрами, но между тем происходили беспрестанные стычки. Может быть, англичане успели бы в
самом начале прекратить их, если б они в переговорах имели дело со всеми или
по крайней мере со многими главнейшими племенами; но они сделали ошибку, обратясь в сношениях своих к предводителям одного главного племени, Гаики.
Законодательная часть принадлежит так называемому Законодательному совету (Legislative Council), состоящему из пяти официальных и восьми приватных членов. Официальные состоят из
самого губернатора, потом второго, начальствующего
по армии, секретаря колонии, интенданта и казначея.
Энергические и умные меры Смита водворили в колонии мир и оказали благодетельное влияние на
самих кафров. Они, казалось, убедились в физическом и нравственном превосходстве белых и в невозможности противиться им, смирились и отдались под их опеку. Советы, или, лучше сказать, приказания, Смита исполнялись — но долго ли, вот вопрос! Была ли эта война последнею? К сожалению, нет. Это была только вторая
по счету: в 1851 году открылась третья. И кто знает, где остановится эта нумерация?
Выше сказано было, что колония теперь переживает один из
самых знаменательных моментов своей истории: действительно оно так. До сих пор колония была не что иное, как английская провинция, живущая
по законам, начертанным ей метрополиею, сообразно духу последней, а не действительным потребностям страны. Не раз заочные распоряжения лондонского колониального министра противоречили нуждам края и вели за собою местные неудобства и затруднения в делах.
Но вместе с тем на колонию возлагаются и все расходы
по управлению, а также предоставляется ей
самой распоряжаться военными действиями с дикими племенами.
Напрасно, однако ж, я глазами искал этих лесов: они растут
по морским берегам, а внутри, начиная от
самого мыса и до границ колонии, то есть верст на тысячу, почва покрыта мелкими кустами на песчаной почве да искусственно возделанными садами около ферм, а за границами, кроме редких оазисов, и этого нет.
Мы долго мчались
по этим аллеям и наконец в
самой длинной и, по-видимому, главной улице остановились перед крыльцом.
Из хозяев никто не говорил по-английски, еще менее по-французски. Дед хозяина и
сам он,
по словам его, отличались нерасположением к англичанам, которые «наделали им много зла», то есть выкупили черных, уняли и унимают кафров и другие хищные племена, учредили новый порядок в управлении колонией, провели дороги и т. п. Явился сын хозяина, здоровый, краснощекий фермер лет двадцати пяти, в серой куртке, серых панталонах и сером жилете.
Чрез полчаса стол опустошен был до основания. Вино было старый фронтиньяк, отличное. «Что это, — ворчал барон, — даже ни цыпленка! Охота таскаться
по этаким местам!» Мы распрощались с гостеприимными, молчаливыми хозяевами и с смеющимся доктором. «Я надеюсь с вами увидеться, — кричал доктор, — если не на возвратном пути, так я приеду в Саймонстоун: там у меня служит брат, мы вместе поедем на
самый мыс смотреть соль в горах, которая там открылась».
Мы подъехали к
самым горам и к лежащему у подошвы их местечку Paarl по-голландски, а по-русски Перл.
«Ух, уф, ах, ох!» — раздавалось
по мере того, как каждый из нас вылезал из экипажа. Отель этот был лучше всех, которые мы видели, как и
сам Устер лучше всех местечек и городов
по нашему пути. В гостиной, куда входишь прямо с площадки, было все чисто, как у порядочно живущего частного человека: прекрасная новая мебель, крашеные полы, круглый стол, на нем два большие бронзовые канделябра и ваза с букетом цветов.
В ожидании товарищей, я прошелся немного
по улице и рассмотрел, что город выстроен весьма правильно и чистота в нем доведена до педантизма. На улице не увидишь ничего лишнего, брошенного. Канавки, идущие
по обеим сторонам улиц, мостики содержатся как будто в каком-нибудь парке. «Скучный город!» — говорил Зеленый с тоской, глядя на эту чистоту. При постройке города не жалели места: улицы так широки и длинны, что в
самом деле, без густого народонаселения, немного скучно на них смотреть.
В первый день Пасхи, когда мы обедали у адмирала, вдруг с треском, звоном вылетела из полупортика рама, стекла разбились вдребезги, и кудрявый, седой вал, как
сам Нептун, влетел в каюту и разлился
по полу.
Дальнейшее тридцатиоднодневное плавание
по Индийскому океану было довольно однообразно. Начало мая не лучше, как у нас: небо постоянно облачно; редко проглядывало солнце. Ни тепло, ни холодно. Некоторые, однако ж, оделись в суконные платья — и умно сделали. Я упрямился, ходил в летнем, зато у меня не раз схватывало зубы и висок. Ожидали зюйд-вестовых ветров и громадного волнения, которому было где разгуляться в огромном бассейне, чистом от
самого полюса; но ветры стояли нордовые и все-таки благоприятные.
Мы видели много вблизи и вдали игравших китов, стаи птиц, которым указано
по карте сидеть в таком-то градусе широты и долготы, и они в
самом деле сидели там: все альбатросы, чайки и другие морские птицы с лежащих в 77˚ восточной долготы пустых, каменистых островков — Амстердама и Св. Павла.
Начиная с Зондского пролива, мы все наслаждались такими ночами. Небо как книга здесь, которую не устанешь читать: она здесь открытее и яснее, как будто
само небо ближе к земле. Мы с бароном Крюднером подолгу стояли на вахтенной скамье, любуясь
по ночам звездами, ярко игравшей зарницей и особенно метеорами, которые, блестя бенгальскими огнями, нередко бороздили небо во всех направлениях.
Эти леди лениво проедут
по прекрасной дороге под тенью великолепных банианов, пальм, близ зеленой пелены вод, бахромой рассыпающихся у
самых колес.
Женщины попроще ходят
по городу
сами, а тех, которые богаче или важнее, водят под руки.
Я ходил часто
по берегу, посещал лавки, вглядывался в китайскую торговлю, напоминающую во многом наши гостиные дворы и ярмарки, покупал разные безделки, между прочим чаю — так, для пробы. Отличный чай, какой у нас стоит рублей пять, продается здесь (это уж из третьих или четвертых рук)
по тридцати коп. сер. и
самый лучший
по шестидесяти коп. за английский фунт.
Орудия закрепили тройными талями и, сверх того, еще занесли кабельтовым, и на этот счет были довольно покойны. Качка была ужасная. Вещи, которые крепко привязаны были к стенам и к полу, отрывались и неслись в противоположную сторону, оттуда назад. Так задумали оторваться три массивные кресла в капитанской каюте. Они рванулись, понеслись, домчались до средины; тут крен был так крут, что они скакнули уже
по воздуху, сбили столик перед диваном и, изломав его, изломавшись
сами, с треском упали все на диван.
Решились не допустить мачту упасть и в помощь ослабевшим вантам «заложили сейтали» (веревки с блоками). Работа кипела, несмотря на то, что уж наступила ночь. Успокоились не прежде, как кончив ее. На другой день стали вытягивать
самые ванты. К счастию, погода стихла и дала исполнить это,
по возможности, хорошо. Сегодня мачта почти стоит твердо; но на всякий случай заносят пару лишних вант, чтоб новый крепкий ветер не застал врасплох.
Жители торгуют, или,
по крайней мере, стараются торговать, с мореплавателями овощами, черепахами и тому подобными предметами; а мореплаватели, с своей стороны, стараются приобретать все даром, как пишут в «Nautical Magazine» и как нам подтвердил и
сам Севри, или Севрэ, здешний старожил.
В
самом деле живописно: речка-ручей, аршина в два, а в ином месте и меньше шириной, струится с утеса
по каменьям и впадает в озерко.