Неточные совпадения
Теперь еще у меня пока нет ни ключа, ни догадок, ни даже воображения: все это подавлено рядом опытов,
более или менее трудных, новых, иногда не совсем занимательных, вероятно, потому,
что для многих из них нужен запас свежести взгляда и большей впечатлительности: в известные лета жизнь начинает отказывать человеку во многих приманках, на том основании, на каком скупая мать отказывает в деньгах выделенному сыну.
Кроме торжественных обедов во дворце или у лорда-мэра и других, на сто, двести и
более человек, то есть на весь мир, в обыкновенные дни подают на стол две-три перемены, куда входит почти все,
что едят люди повсюду.
Все еще было сносно, не
более того,
что мы уже испытали прежде.
Нам показалось,
что их там
более трехсот человек.
Не помню, кто-то из путешественников говорил,
что город нечист, — неправда, он очень опрятен, а белизна стен и кровель придают ему даже
более нежели опрятный вид.
Еще досаднее,
что они носятся с своею гордостью как курица с яйцом и кудахтают на весь мир о своих успехах; наконец, еще
более досадно,
что они не всегда разборчивы в средствах к приобретению прав на чужой почве,
что берут, чуть можно, посредством английской промышленности и английской юстиции; а где это не в ходу, так вспоминают средневековый фаустрехт — все это досадно из рук вон.
Наконец, написано,
что в атлантических тропиках термометр не показывает
более 230 по Реомюру в тени.
Глаза не без выражения ума и доброты, но
более, кажется, страсти, так
что и обыкновенный взгляд их нескромен.
Там явились все только наши да еще служащий в Ост-Индии английский военный доктор Whetherhead. На столе стояло
более десяти покрытых серебряных блюд, по обычаю англичан, и
чего тут не было! Я сел на конце; передо мной поставили суп, и мне пришлось хозяйничать.
В колонии считается
более пород птиц, нежели во всей Европе, и именно до шестисот. Кусты местами были так часты,
что составляли непроходимый лес; но они малорослы, а за ними далеко виднелись или необработанные песчаные равнины, или дикие горы, у подошвы которых белели фермы с яркой густой зеленью вокруг.
В 1652 году голландцы заложили там крепость, и таким образом возник Капштат. Они быстро распространились внутрь края, произвольно занимая впусте лежащие земли и оттесняя жителей от берегов. Со стороны диких сначала они не встречали сопротивления. Последние, за разные европейские изделия, но всего
более за табак, водку, железные орудия и тому подобные предметы, охотно уступали им не только земли, но и то,
что составляло их главный промысл и богатство, — скот.
Улицы так длинны,
что конца нет: версты две и
более.
Хотя горы были еще невысоки, но
чем более мы поднимались на них, тем заметно становилось свежее. Легко и отрадно было дышать этим тонким, прохладным воздухом. Там и солнце ярко сияло, но не пекло. Наконец мы остановились на одной площадке. «Здесь высота над морем около 2000 футов», — сказал Бен и пригласил выйти из экипажей.
В самом деле, в тюрьмах, когда нас окружали черные, пахло не совсем хорошо, так
что барон,
более всех нас заслуживший от Зеленого упрек в «нежном воспитании», смотрел на них, стоя поодаль.
Я заглянул за борт: там целая флотилия лодок, нагруженных всякой всячиной, всего
более фруктами. Ананасы лежали грудами, как у нас репа и картофель, — и какие! Я не думал, чтоб они достигали такой величины и красоты. Сейчас разрезал один и начал есть: сок тек по рукам, по тарелке, капал на пол. Хотел писать письмо к вам, но меня тянуло на палубу. Я покупал то раковину, то другую безделку, а
более вглядывался в эти новые для меня лица.
Что за живописный народ индийцы и
что за неживописный — китайцы!
Верхушку ананаса срезывают здесь
более, нежели на вершок, и бросают, не потому, чтоб она была невкусна, а потому,
что остальное вкуснее; потом режут спиралью, срезывая лишнее, шелуху и щели; сок течет по ножу, и кусок ананаса тает во рту.
Я не пересказал и двадцатой доли всего,
что тут было: меня, как простого любителя, незнатока, занимал
более общий вид сада.
Напротив, при воздержании от мяса, от всякой тяжелой пищи, также от пряностей (нужды нет,
что они тоже родятся в жарких местах), а
более всего от вина, легко выносишь жар; грудь, голова и легкие — в нормальном состоянии, и зной «допекает» только снаружи.
Ноги у всех
более или менее изуродованы; а у которых «от невоспитания, от небрежности родителей» уцелели в природном виде, те подделывают, под настоящую ногу, другую, искусственную, но такую маленькую,
что решительно не могут ступить на нее, и потому ходят с помощью прислужниц.
Он сказал,
что жил года два в Москве, когда ему было лет четырнадцать, а теперь ему
более сорока лет.
Я писал,
что 9 числа оставалось нам около 500 миль до Бонин-Cима: теперь 16 число, а остается тоже 500… ну хоть 420 миль, стало быть, мы сделали каких-нибудь миль семьдесят в целую неделю: да, не
более.
Но время взяло свое, и японцы уже не те,
что были сорок, пятьдесят и
более лет назад. С нами они были очень любезны; спросили об именах, о чинах и должностях каждого из нас и все записали, вынув из-за пазухи складную железную чернильницу, вроде наших старинных свечных щипцов. Там была тушь и кисть. Они ловко владеют кистью. Я попробовал было написать одному из оппер-баниосов свое имя кистью рядом с японскою подписью — и осрамился: латинских букв нельзя было узнать.
Адмирал потому
более настаивал на этом,
что всем офицерам хотелось быть на берегу.
В 10-м часу приехали, сначала оппер-баниосы, потом и секретари. Мне и К. Н. Посьету поручено было их встретить на шканцах и проводить к адмиралу. Около фрегата собралось
более ста японских лодок с голым народонаселением. Славно: пестроты нет, все в одном и том же костюме, с большим вкусом! Мы с Посьетом ждали у грот-мачты, скоро ли появятся гости и
что за секретари в Японии, похожи ли на наших?
Но если вспомнить,
что делалось в эпоху младенчества наших старых государств, как встречали всякую новизну, которой не понимали, всякое открытие, как жгли лекарей, преследовали физиков и астрономов, то едва ли японцы не
более своих просветителей заслуживают снисхождения в упрямом желании отделаться от иноземцев.
Они начали с того,
что «так как адмирал не соглашается остаться, то губернатор не решается удерживать его, но он предлагает ему на рассуждение одно обстоятельство, чтоб адмирал поступил сообразно этому, именно: губернатору известно наверное,
что дней чрез десять, и никак не
более одиннадцати, а может быть и чрез семь, придет ответ, который почему-то замедлился в пути».
Окна все с жалюзи: видно,
что при постройке принимали в расчет
более лето, нежели зиму.
Оно тем
более замечательно,
что подарок сделан, конечно, с согласия и даже по повелению правительства, без воли которого ни один японец, кто бы он ни был, ни принять, ни дать ничего не смеет.
«
Что это такое? — твердил я, удивляясь все
более и
более, — этак не только Феокриту, поверишь и мадам Дезульер и Геснеру с их Меналками, Хлоями и Дафнами; недостает барашков на ленточках». А тут кстати, как нарочно, наших баранов велено свезти на берег погулять, будто в дополнение к идиллии.
Говорят, жители не показывались нам
более потому,
что перед нашим приездом умерла вдовствующая королева, мать регента, управляющего островами вместо малолетнего короля. По этому случаю наложен траур на пятьдесят дней. Мы видели многих в белых травяных халатах. Известно,
что белый цвет — траурный на Востоке.
Я убеждаюсь
более и
более,
что иностранцы не знают,
что такое чай, и
что одни русские знают в нем толк.
Впрочем, это последнее обстоятельство относилось
более к кучеру и лошадям, потому
что сами мы сидели в карете.
Может быть, ярче и жарче колорита,
более грез поэзии и побольше жизни, незнакомой нам всем, европейцам, жизни своеобычной: и нашел,
что здесь танцуют, и много танцуют, спят тоже много и краснеют всего,
что похоже на свое.
У дерева крепкие и масляные, ярко-зеленые листья, у одних небольшие, у других
более четверти аршина длиной и такие толстые,
что годились бы на подошву.
Я с жадностью смотрел на это зрелище, за которое бог знает
что дали бы в Петербурге. Я был, так сказать, в первом ряду зрителей, и если б действующим лицом было не это тупое, крепко обтянутое непроницаемой кожей рыло, одаренное только способностью глотать, то я мог бы читать малейшее ощущение страдания и отчаяния на сколько-нибудь
более органически развитой физиономии.
«Отдай якорь!» — раздалось для нас в последний раз, и сердце замерло и от радости,
что ступаешь на твердую землю, чтоб уже с нею не расставаться, и от сожаления,
что прощаешься с морем, чтобы к нему не возвращаться
более.
Чем ниже спускались мы по Мае, тем
более переселенцы хвалили свое житье-бытье.
Еще слово о якутах. Г-н Геденштром (в книге своей «Отрывки о Сибири», С.-Петербург, 1830), между прочим, говорит,
что «Якутская область — одна из тех немногих стран, где просвещение или расширение понятий человеческих (sic) (стр. 94)
более вредно,
чем полезно. Житель сей пустыни (продолжает автор), сравнивая себя с другими мирожителями, понял бы свое бедственное состояние и не нашел бы средств к его улучшению…» Вот как думали еще некоторые двадцать пять лет назад!
На последних пятистах верстах у меня начало пухнуть лицо от мороза. И было от
чего: у носа постоянно торчал обледенелый шарф: кто-то будто держал за нос ледяными клещами. Боль невыносимая! Я спешил добраться до города, боясь разнемочься, и гнал
более двухсот пятидесяти верст в сутки, нигде не отдыхал, не обедал.