Неточные совпадения
Он тронул было ее за плечо —
как она ему ответила! Он опять вздохнул, но с места
не двигался; да напрасно и двинулся бы: Аграфене этого
не хотелось. Евсей
знал это и
не смущался.
— Остаться!
как можно! да ведь и… белье уложено, — сказал он,
не зная, что выдумать.
Как назвать Александра бесчувственным за то, что он решился на разлуку? Ему было двадцать лет. Жизнь от пелен ему улыбалась; мать лелеяла и баловала его,
как балуют единственное чадо; нянька все пела ему над колыбелью, что он будет ходить в золоте и
не знать горя; профессоры твердили, что он пойдет далеко, а по возвращении его домой ему улыбнулась дочь соседки. И старый кот, Васька, был к нему, кажется, ласковее, нежели к кому-нибудь в доме.
О горе, слезах, бедствиях он
знал только по слуху,
как знают о какой-нибудь заразе, которая
не обнаружилась, но глухо где-то таится в народе. От этого будущее представлялось ему в радужном свете. Его что-то манило вдаль, но что именно — он
не знал. Там мелькали обольстительные призраки, но он
не мог разглядеть их; слышались смешанные звуки — то голос славы, то любви: все это приводило его в сладкий трепет.
— Эх, матушка Анна Павловна! да кого же мне и любить-то,
как не вас? Много ли у нас таких,
как вы? Вы цены себе
не знаете. Хлопот полон рот: тут и своя стройка вертится на уме. Вчера еще бился целое утро с подрядчиком, да все как-то
не сходимся… а
как, думаю,
не поехать?.. что она там, думаю, одна-то, без меня станет делать? человек
не молодой: чай, голову растеряет.
Анна Павловна
не знала,
как и обласкать Поспелова. Отъезд замедлился на полчаса. Наконец собрались.
Петр Иванович Адуев, дядя нашего героя, так же
как и этот, двадцати лет был отправлен в Петербург старшим своим братом, отцом Александра, и жил там безвыездно семнадцать лет. Он
не переписывался с родными после смерти брата, и Анна Павловна ничего
не знала о нем с тех пор,
как он продал свое небольшое имение, бывшее недалеко от ее деревни.
Вот на
какие посылки разложил он весь этот случай. Племянника своего он
не знает, следовательно и
не любит, а поэтому сердце его
не возлагает на него никаких обязанностей: надо решать дело по законам рассудка и справедливости. Брат его женился, наслаждался супружеской жизнию, — за что же он, Петр Иваныч, обременит себя заботливостию о братнем сыне, он,
не наслаждавшийся выгодами супружества? Конечно,
не за что.
За этим Петр Иваныч начал делать свое дело,
как будто тут никого
не было, и намыливал щеки, натягивая языком то ту, то другую. Александр был сконфужен этим приемом и
не знал,
как начать разговор. Он приписал холодность дяди тому, что
не остановился прямо у него.
— В чем тут извиняться? Ты очень хорошо сделал. Матушка твоя бот
знает что выдумала.
Как бы ты ко мне приехал,
не знавши, можно ли у меня остановиться, или нет? Квартира у меня,
как видишь, холостая, для одного: зала, гостиная, столовая, кабинет, еще рабочий кабинет, гардеробная да туалетная — лишней комнаты нет. Я бы стеснил тебя, а ты меня… А я нашел для тебя здесь же в доме квартиру…
Еще более взгрустнется провинциалу,
как он войдет в один из этих домов, с письмом издалека. Он думает, вот отворятся ему широкие объятия,
не будут
знать,
как принять его, где посадить,
как угостить; станут искусно выведывать,
какое его любимое блюдо,
как ему станет совестно от этих ласк,
как он, под конец, бросит все церемонии, расцелует хозяина и хозяйку, станет говорить им ты,
как будто двадцать лет знакомы, все подопьют наливочки, может быть, запоют хором песню…
— По словам вашим, дядюшка, выходит, что я
как будто сам
не знаю, зачем я приехал.
— Нашел-таки случай! — сказал дядя, вытирая щеку, —
как это я
не остерегся! Ну, так слушай же. Скажи, что ты
знаешь, к чему чувствуешь себя способным.
— Не-уже-ли? — воскликнул дядя, — да
как это я? и
не заметил; смотри, пожалуй, сжег такую драгоценность… А впрочем,
знаешь что? оно даже, с одной стороны, хорошо…
—
Как тебе заблагорассудится. Жениха своего она заставит подозревать бог
знает что; пожалуй, еще и свадьба разойдется, а отчего? оттого, что вы там рвали вместе желтые цветы… Нет, так дела
не делаются. Ну, так ты по-русски писать можешь, — завтра поедем в департамент: я уж говорил о тебе прежнему своему сослуживцу, начальнику отделения; он сказал, что есть вакансия; терять времени нечего… Это что за кипу ты вытащил?
— Я
не знаю, дядюшка,
какое бы…
Александр задумался. Он растерялся и
не знал,
какое выбрать.
Иван Иваныч выскочил из-за стола, подбежал к Юпитеру и стал перед ним
как лист перед травой. И Александр оробел, сам
не зная отчего.
— Держи карман! Я его
знаю: за ним пропадает моих сто рублей с тех пор,
как я там служил. Он у всех берет. Теперь, если попросит, ты скажи ему, что я прошу его вспомнить мой должок — отстанет! а к столоначальнику
не ходи.
—
Как же это ты бородавки у носа
не заметил, а уж
узнал, что она добрая и почтенная? это странно. Да позволь… у ней ведь есть дочь — эта маленькая брюнетка. А! теперь
не удивляюсь. Так вот отчего ты
не заметил бородавки на носу!
—
Не правда ли? в моем взоре, я
знаю, блещет гордость. Я гляжу на толпу,
как могут глядеть только герой, поэт и влюбленный, счастливый взаимною любовью…
— Мудрено! с Адама и Евы одна и та же история у всех, с маленькими вариантами.
Узнай характер действующих лиц,
узнаешь и варианты. Это удивляет тебя, а еще писатель! Вот теперь и будешь прыгать и скакать дня три,
как помешанный, вешаться всем на шею — только, ради бога,
не мне. Я тебе советовал бы запереться на это время в своей комнате, выпустить там весь этот пар и проделать все проделки с Евсеем, чтобы никто
не видал. Потом немного одумаешься, будешь добиваться уж другого, поцелуя например…
— Я
не знаю,
как она родится, а
знаю, что выходит совсем готовая из головы, то есть когда обработается размышлением: тогда только она и хороша. Ну, а по-твоему, — начал, помолчав, Петр Иваныч, — за кого же бы выдавать эти прекрасные существа?
— У! дух замирает от одной мысли. Вы
не знаете,
как я люблю ее, дядюшка! я люблю,
как никогда никто
не любил: всеми силами души — ей всё…
—
Как этого
не знать! — скажет Наденька с неудовольствием.
— Вот
не знаете,
какой граф! граф Новинский, известно, наш сосед; вот его дача; сколько раз сами хвалили сад!
Две недели:
какой срок для влюбленного! Но он все ждал: вот пришлют человека
узнать, что с ним?
не болен ли?
как это всегда делалось, когда он захворает или так, закапризничает. Наденька сначала, бывало, от имени матери сделает вопрос по форме, а потом чего
не напишет от себя!
Какие милые упреки,
какое нежное беспокойство! что за нетерпение!
— Грех вам бояться этого, Александр Федорыч! Я люблю вас
как родного; вот
не знаю,
как Наденька; да она еще ребенок: что смыслит? где ей ценить людей! Я каждый день твержу ей: что это, мол, Александра Федорыча
не видать, что
не едет? и все поджидаю. Поверите ли, каждый день до пяти часов обедать
не садилась, все думала: вот подъедет. Уж и Наденька говорит иногда: «Что это, maman, кого вы ждете? мне кушать хочется, и графу, я думаю, тоже…»
Гости разошлись. Ушел и граф. Наденька этого
не знала и
не спешила домой. Адуев без церемонии ушел от Марьи Михайловны в сад. Наденька стояла спиной к Александру, держась рукой за решетку и опершись головой на руку,
как в тот незабвенный вечер… Она
не видала и
не слыхала его прихода.
—
Какой пытки? я, право,
не знаю…
— У!
какие злые! — сказала она робко, — за что вы сердитесь? я вам
не отказывала, вы еще
не говорили с maman… почему же вы
знаете…
—
Каких поступков? я
не знаю…
—
Не бежать же мне от него, когда maman выйдет из комнаты! а езда верхом значит… что я люблю ездить… так приятно: скачешь… ах,
какая миленькая эта лошадка Люси! вы видели?.. она уж
знает меня…
—
Как ты меня перепугала, сумасшедшая! Ну что ж, что нездоров? я
знаю, у него грудь болит. Что тут страшного?
не чахотка! потрет оподельдоком — все пройдет: видно,
не послушался,
не потер.
— Обронил! — ворчал дворник, освещая пол, — где тут обронить? лестница чистая, каменная, тут и иголку увидишь… обронил! Оно бы слышно было, кабы обронил: звякнет об камень; чай, поднял бы! где тут обронить? нигде! обронил!
как не обронил: таковский, чтоб обронил! того и гляди — обронит! нет: этакой небось сам норовит
как бы в карман положить! а то обронит!
знаем мы их, мазуриков! вот и обронил! где он обронил?
—
Какое горе? Дома у тебя все обстоит благополучно: это я
знаю из писем, которыми матушка твоя угощает меня ежемесячно; в службе уж ничего
не может быть хуже того, что было; подчиненного на шею посадили: это последнее дело. Ты говоришь, что ты здоров, денег
не потерял,
не проиграл… вот что важно, а с прочим со всем легко справиться; там следует вздор, любовь, я думаю…
—
Не знаю, лестна ли, это
как кто хочет, по мне все равно: я вообще о любви невысокого мнения — ты это
знаешь; мне хоть ее и
не будь совсем… но что прочнее — так это правда.
—
Как не сообразить, что она
знала о твоем позднем приходе? — сказал он с досадой, — что женщина
не уснет, когда через комнату есть секрет между двумя мужчинами, что она непременно или горничную подошлет, или сама… и
не предвидеть! глупо! а все ты да вот этот проклятый стакан лафиту! разболтался! Такой урок от двадцатилетней женщины…
— Она похвасталась, — начал он потом, —
какая у ней школа! у ней школы быть
не могло: молода! это она так только… от досады! но теперь она заметила этот магический круг: станет тоже хитрить… о, я
знаю женскую натуру! Но посмотрим…
Ты бы должен был
узнать ее характер, да и действовать сообразно этому, а
не лежать
как собачонка у ног.
Как это
не узнать компаниона, с которым имеешь
какое бы то ни было дело?
—
Какой? — отвечал Александр, — я бы потребовал от нее первенства в ее сердце. Любимая женщина
не должна замечать, видеть других мужчин, кроме меня; все они должны казаться ей невыносимы. Я один выше, прекраснее, — тут он выпрямился, — лучше, благороднее всех. Каждый миг, прожитый
не со мной, для нее потерянный миг. В моих глазах, в моих разговорах должна она почерпать блаженство и
не знать другого…
Лизавета Александровна вынесла только то грустное заключение, что
не она и
не любовь к ней были единственною целью его рвения и усилий. Он трудился и до женитьбы, еще
не зная своей жены. О любви он ей никогда
не говорил и у ней
не спрашивал; на ее вопросы об этом отделывался шуткой, остротой или дремотой. Вскоре после знакомства с ней он заговорил о свадьбе,
как будто давая
знать, что любовь тут сама собою разумеется и что о ней толковать много нечего…
«А что? — вдруг перебил он с испугом, — верно, обокрали?» Он думал, что я говорю про лакеев; другого горя он
не знает,
как дядюшка: до чего может окаменеть человек!
— Воля твоя,
не знаю, — сказал Петр Иваныч, — вот возьми лучше ломбардный билет и распорядись,
как тебе нужно; это вчерашний выигрыш…
— Ну, хорошо; возьмем несветские. Я уж доказывал тебе,
не знаю только, доказал ли, что к своей этой…
как ее? Сашеньке, что ли? ты был несправедлив. Ты полтора года был у них в доме
как свой: жил там с утра до вечера, да еще был любим этой презренной девчонкой,
как ты ее называешь. Кажется, это
не презрения заслуживает…
— А! издевается!
Не с тех ли пор ты разлюбил Крылова,
как увидел у него свой портрет! A propos!
знаешь ли, что твоя будущая слава, твое бессмертие у меня в кармане? но я желал бы лучше, чтоб там были твои деньги: это вернее.
«Принимая участие в авторе повести, вы, вероятно, хотите
знать мое мнение. Вот оно. Автор должен быть молодой человек. Он
не глуп, но что-то
не путем сердит на весь мир. В
каком озлобленном, ожесточенном духе пишет он! Верно, разочарованный. О, боже! когда переведется этот народ?
Как жаль, что от фальшивого взгляда на жизнь гибнет у нас много дарований в пустых, бесплодных мечтах, в напрасных стремлениях к тому, к чему они
не призваны».
— Напротив, тут-то и будет. Если б ты влюбился, ты
не мог бы притворяться, она сейчас бы заметила и пошла бы играть с вами с обоими в дураки. А теперь… да ты мне взбеси только Суркова: уж я
знаю его,
как свои пять пальцев. Он,
как увидит, что ему
не везет,
не станет тратить деньги даром, а мне это только и нужно… Слушай, Александр, это очень важно для меня: если ты это сделаешь — помнишь две вазы, что понравились тебе на заводе? они — твои: только пьедестал ты сам купи.
—
Какое коварство! Одну минуту, когда
знаете, что за место подле вас я
не взял бы места в раю.