Неточные совпадения
Она была покойна, свежа. А ему втеснилось в душу, напротив, беспокойство, желание узнать, что у ней теперь на уме, что в сердце, хотелось прочитать в глазах, затронул ли он хоть нервы ее; но она ни разу не подняла на него глаз. И потом уже, когда
после игры подняла, заговорила с ним — все
то же в лице, как вчера, как третьего дня, как полгода назад.
Но Райский в сенат не поступил, в академии с бюстов не рисовал, между
тем много читал, много писал стихов и прозы, танцевал, ездил в свет, ходил в театр и к «Армидам» и в это время сочинил три вальса и нарисовал несколько женских портретов. Потом,
после бешеной Масленицы, вдруг очнулся, вспомнил о своей артистической карьере и бросился в академию: там ученики молча, углубленно рисовали с бюста, в другой студии писали с торса…
—
После,
после, бабушка. — Ти, ти, ти,
та,
та,
та, ля, ля, ля… — выделывал он тщательно опять мотив из «Севильского цирюльника».
— Нет, нет — не
то, — говорил, растерявшись, Леонтий. — Ты — артист: тебе картины, статуи, музыка. Тебе что книги? Ты не знаешь, что у тебя тут за сокровища! Я тебе
после обеда покажу…
Любила, чтоб к ней губернатор изредка заехал с визитом, чтобы приезжее из Петербурга важное или замечательное лицо непременно побывало у ней и вице-губернаторша подошла, а не она к ней,
после обедни в церкви поздороваться, чтоб, когда едет по городу, ни один встречный не проехал и не прошел, не поклонясь ей, чтобы купцы засуетились и бросили прочих покупателей, когда она явится в лавку, чтоб никогда никто не сказал о ней дурного слова, чтобы дома все ее слушались, до
того чтоб кучера никогда не курили трубки ночью, особенно на сеновале, и чтоб Тараска не напивался пьян, даже когда они могли бы делать это так, чтоб она не узнала.
— О, судьба-проказница! — продолжала она. — Когда ищешь в кошельке гривенника, попадают всё двугривенные, а гривенник
после всех придет; ждешь кого-нибудь: приходят, да не
те, кого ждешь, а дверь, как на смех, хлопает да хлопает, а кровь у тебя кипит да кипит. Пропадет вещь: весь дом перероешь, а она у тебя под носом — вот что!
Он дал себе слово объяснить, при первом удобном случае, окончательно вопрос, не о
том, что такое Марфенька: это было слишком очевидно, а что из нее будет, — и потом уже поступить в отношении к ней, смотря по
тому, что окажется
после объяснения. Способна ли она к дальнейшему развитию или уже дошла до своих геркулесовых столпов?
Вчера она досидела до конца вечера в кабинете Татьяны Марковны: все были там, и Марфенька, и Тит Никонович. Марфенька работала, разливала чай, потом играла на фортепиано. Вера молчала, и если ее спросят о чем-нибудь,
то отвечала, но сама не заговаривала. Она чаю не пила, за ужином раскопала два-три блюда вилкой, взяла что-то в рот, потом съела ложку варенья и тотчас
после стола ушла спать.
С
тех пор как у Райского явилась новая задача — Вера, он реже и холоднее спорил с бабушкой и почти не занимался Марфенькой, особенно
после вечера в саду, когда она не подала никаких надежд на превращение из наивного, подчас ограниченного, ребенка в женщину.
Между
тем они трое почти были неразлучны,
то есть Райский, бабушка и Марфенька.
После чаю он с час сидел у Татьяны Марковны в кабинете,
после обеда так же, а в дурную погоду — и по вечерам.
— Вот что
после обеда не кофе, а чаю просит, — или: —
тот, что диван в гостиной трубкой прожег, — или: — что на страстной скоромное жрет и т. п.
Райский вошел в гостиную
после всех, когда уже скушали пирог и приступили к какому-то соусу. Он почувствовал себя в
том положении, в каком чувствует себя приезжий актер, первый раз являясь на провинциальную сцену, предшествуемый толками и слухами. Все вдруг смолкло и перестало жевать, и все устремило внимание на него.
«Надо узнать, от кого письмо, во что бы
то ни стало, — решил он, — а
то меня лихорадка бьет. Только лишь узнаю, так успокоюсь и уеду!» — сказал он и пошел к ней тотчас
после чаю.
После разговора с Марфенькой Викентьев в
ту же ночь укатил за Волгу и, ворвавшись к матери, бросился обнимать и целовать ее по-своему, потом, когда она, собрав все силы, оттолкнула его прочь, он стал перед ней на колени и торжественно произнес...
Я, признаюсь, и согласилась больше для
того, чтоб он отстал, не мучил меня; думаю,
после дам ему нагоняй и назад возьму слово.
Вера, на другой день утром рано, дала Марине записку и велела отдать кому-то и принести ответ.
После ответа она стала веселее, ходила гулять на берег Волги и вечером, попросившись у бабушки на
ту сторону, к Наталье Ивановне, простилась со всеми и, уезжая, улыбнулась Райскому, прибавив, что не забудет его.
«Что, если и с романом выйдет у меня
то же самое!.. — задумывался он. — Но теперь еще — не до романа: это
после,
после, а теперь — Вера на уме, страсть, жизнь, не искусственная, а настоящая!»
Райский почти обрадовался этому ответу. У него отлегло от сердца, и он на другой день,
то есть в пятницу
после обеда, легко и весело выпрыгнул из кареты губернатора, когда они въехали в слободу близ Малиновки, и поблагодарил его превосходительство за удовольствие приятной прогулки. Он, с дорожным своим мешком, быстро пробежал ворота и явился в дом.
— Если и есть,
то, во всяком случае, не теперь, — сказал Райский, — разве
после когда-нибудь…
— Это голос страсти, со всеми ее софизмами и изворотами! — сказал он, вдруг опомнившись. — Вера, ты теперь в положении иезуита. Вспомни, как ты просила вчера,
после своей молитвы, не пускать тебя!.. А если ты будешь проклинать меня за
то, что я уступил тебе, на кого тогда падет ответственность?
После третьего выстрела он прислушался минут семь, но, не слыша ничего, до
того нахмурился, что на минуту как будто постарел, медленно взял ружье и нехотя пошел по дорожке, по-видимому с намерением уйти, но замедлял, однако, шаг, точно затрудняясь идти в темноте. Наконец пошел решительным шагом — и вдруг столкнулся с Верой.
После всех пришел Марк — и внес новый взгляд во все
то, что она читала, слышала, что знала, взгляд полного и дерзкого отрицания всего, от начала до конца, небесных и земных авторитетов, старой жизни, старой науки, старых добродетелей и пороков. Он, с преждевременным триумфом, явился к ней предвидя победу, и ошибся.
—
После…
того!.. — обернувшись к ней, спросила Вера.
«А когда
после? — спрашивала она себя, медленно возвращаясь наверх. — Найду ли я силы написать ему сегодня до вечера? И что напишу? Все
то же: „Не могу, ничего не хочу, не осталось в сердце ничего…“ А завтра он будет ждать там, в беседке. Обманутое ожидание раздражит его, он повторит вызов выстрелами, наконец, столкнется с людьми, с бабушкой!.. Пойти самой, сказать ему, что он поступает „нечестно и нелогично“… Про великодушие нечего ему говорить: волки не знают его!..»
Та сказала, что барыня
после чаю ушла куда-то, взяв с собой Савелья.
Тушин был точно непокоен, но не столько от «оскорбленных чувств», сколько от заботы о
том, что было с нею
после: кончена ли ее драма или нет?
Он припомнил, как в последнем свидании «честно» предупредил ее. Смысл его слов был
тот: «Помни, я все сказал тебе вперед, и если ты,
после сказанного, протянешь руку ко мне — ты моя: но ты и будешь виновата, а не я…»
— Нашел на ком спрашивать! На нее нечего пенять, она смешна, и ей не поверили. А
тот старый сплетник узнал, что Вера уходила, в рожденье Марфеньки, с Тушиным в аллею, долго говорила там, а накануне пропадала до ночи и
после слегла, — и переделал рассказ Полины Карповны по-своему. «Не с Райским, говорит, она гуляла ночью и накануне, а с Тушиным!..» От него и пошло по городу! Да еще там пьяная баба про меня наплела… Тычков все разведал…
—
То есть, — сказала Татьяна Марковна задумчиво, — сказать, что было сватовство, не сладилось… Да! если вы так добры… можно и так. Но ведь не отстанут
после, будут ждать, спрашивать: скоро ли, когда? Обещание не век будет обещанием…
— Простите, Татьяна Марковна, а у вас дело обыкновенно начинается с старого обычая, с старых правил, да с справки о
том, как было, да что скажут, а собственный ум и сердце придут
после.
Венчали их в сельской церкви,
после обедни в воскресенье, и потом гостям предложен был парадный завтрак в большой зале старого дома, которую перед
тем за неделю мыли, чистили, скребли, чтоб отпировать в ней в последний раз.
Райский перешел из старого дома опять в новый, в свои комнаты. Козлов переехал к себе, с
тем, однако, чтоб
после отъезда Татьяны Марковны с Верой поселиться опять у нее в доме. Тушин звал его к себе, просвещать свою колонию, начиная с него самого. Козлов почесал голову, подумал и вздохнул, глядя — на московскую дорогу.
Сплетня о Вере вдруг смолкла или перешла опять в ожидание о
том, что она будет объявлена невестой Тушина, на которого все и обрушилось,
после завтрака Райского у Крицкой, между прочим и догадка о ее прогулке с ним на дне обрыва.
Но ни Тушин, ни Вера, ни сама Татьяна Марковна,
после ее разговора с первым, не обменялись ни одним словом об этом. Туманное пятно оставалось пятном, не только для общества, но для самих действующих лиц,
то есть для Тушина и бабушки.