Неточные совпадения
— Нет! Уж очень пристают: больше
не дают в долг. Нынче
первое число.
— Как же! К нынешнему дню и фрак нарочно заказывал. Ведь сегодня
первое мая: с Горюновым едем в Екатерингоф. Ах! Вы
не знаете! Горюнова Мишу произвели — вот мы сегодня и отличаемся, — в восторге добавил Волков.
—
Первого мая в Екатерингофе
не быть! Что вы, Илья Ильич! — с изумлением говорил Волков. — Да там все!
Фамилию его называли тоже различно: одни говорили, что он Иванов, другие звали Васильевым или Андреевым, третьи думали, что он Алексеев. Постороннему, который увидит его в
первый раз, скажут имя его — тот забудет сейчас, и лицо забудет; что он скажет —
не заметит. Присутствие его ничего
не придаст обществу, так же как отсутствие ничего
не отнимет от него. Остроумия, оригинальности и других особенностей, как особых примет на теле, в его уме нет.
— Как же! Нынче там гулянье. Разве
не знаете: сегодня
первое мая?
— Вот тут что надо делать! — сказал он решительно и чуть было
не встал с постели, — и делать как можно скорее, мешкать нечего… Во-первых…
Другие гости заходили нечасто, на минуту, как
первые три гостя; с ними со всеми все более и более порывались живые связи. Обломов иногда интересовался какой-нибудь новостью, пятиминутным разговором, потом, удовлетворенный этим, молчал. Им надо было платить взаимностью, принимать участие в том, что их интересовало. Они купались в людской толпе; всякий понимал жизнь по-своему, как
не хотел понимать ее Обломов, а они путали в нее и его: все это
не нравилось ему, отталкивало его, было ему
не по душе.
Но он жестоко разочаровался в
первый же день своей службы. С приездом начальника начиналась беготня, суета, все смущались, все сбивали друг друга с ног, иные обдергивались, опасаясь, что они
не довольно хороши как есть, чтоб показаться начальнику.
Если давали ему
первый том, он по прочтении
не просил второго, а приносили — он медленно прочитывал.
Потом уж он
не осиливал и
первого тома, а большую часть свободного времени проводил, положив локоть на стол, а на локоть голову; иногда вместо локтя употреблял ту книгу, которую Штольц навязывал ему прочесть.
Мальчишки
первые заметили его и с ужасом прибежали в деревню с вестью о каком-то страшном змее или оборотне, который лежит в канаве, прибавив, что он погнался за ними и чуть
не съел Кузьку.
Тут были князья Пьер и Мишель, из которых
первый тотчас преподал Андрюше, как бьют зорю в кавалерии и пехоте, какие сабли и шпоры гусарские и какие драгунские, каких мастей лошади в каждом полку и куда непременно надо поступить после ученья, чтоб
не опозориться.
И воображают, несчастные, что еще они выше толпы: «Мы-де служим, где, кроме нас, никто
не служит; мы в
первом ряду кресел, мы на бале у князя N, куда только нас пускают»…
Какой
первый шаг сделать к тому? С чего начать?
Не знаю,
не могу… нет… лукавлю, знаю и… Да и Штольц тут, под боком; он сейчас скажет.
— Для этого, во-первых,
не глядите на меня так, как теперь и как глядели намедни…
— Все это еще во-первых, — продолжала она, — ну, я
не гляжу по-вчерашнему, стало быть, вам теперь свободно, легко. Следует: во-вторых, что надо сделать, чтоб вы
не соскучились?
— Вот я этого и боялся, когда
не хотел просить вас петь… Что скажешь, слушая в
первый раз? А сказать надо. Трудно быть умным и искренним в одно время, особенно в чувстве, под влиянием такого впечатления, как тогда…
Зато с
первого раза, видя их вместе, можно было решить, что они — тетка и племянница, а
не мать и дочь.
— Чтоб
не потерять
первой, — досказала она, подала ему руку, и они пошли домой.
Но беззаботность отлетела от него с той минуты, как она в
первый раз пела ему. Он уже жил
не прежней жизнью, когда ему все равно было, лежать ли на спине и смотреть в стену, сидит ли у него Алексеев или он сам сидит у Ивана Герасимовича, в те дни, когда он
не ждал никого и ничего ни от дня, ни от ночи.
У ней слезы полились сильнее. Она уже
не могла удержать их и прижала платок к лицу, разразилась рыданием и села на
первую скамью.
— Почему? — повторила она и быстро обернулась к нему с веселым лицом, наслаждаясь тем, что на каждом шагу умеет ставить его в тупик. — А потому, — с расстановкой начала потом, — что вы
не спали ночь, писали все для меня; я тоже эгоистка! Это, во-первых…
— Ольга!.. Вы… лучше всех женщин, вы
первая женщина в мире! — сказал он в восторге и,
не помня себя, простер руки, наклонился к ней.
Если есть симпатия душ, если родственные сердца чуют друг друга издалека, то никогда это
не доказывалось так очевидно, как на симпатии Агафьи Матвеевны и Анисьи. С
первого взгляда, слова и движения они поняли и оценили одна другую.
— Брось сковороду, пошла к барину! — сказал он Анисье, указав ей большим пальцем на дверь. Анисья передала сковороду Акулине, выдернула из-за пояса подол, ударила ладонями по бедрам и, утерев указательным пальцем нос, пошла к барину. Она в пять минут успокоила Илью Ильича, сказав ему, что никто о свадьбе ничего
не говорил: вот побожиться
не грех и даже образ со стены снять, и что она в
первый раз об этом слышит; говорили, напротив, совсем другое, что барон, слышь, сватался за барышню…
Я и в мыслях
не думаю,
не токмо что болтать, — трещала Анисья, как будто лучину щепала, — да ничего и нет, в
первый раз слышу сегодня, вот перед Господом Богом, сквозь землю провалиться!
Опять полились на Захара «жалкие» слова, опять Анисья заговорила носом, что «она в
первый раз от хозяйки слышит о свадьбе, что в разговорах с ней даже помину
не было, да и свадьбы нет, и статочное ли дело? Это выдумал, должно быть, враг рода человеческого, хоть сейчас сквозь землю провалиться, и что хозяйка тоже готова снять образ со стены, что она про Ильинскую барышню и
не слыхивала, а разумела какую-нибудь другую невесту…».
— За гордость, — сказала она, — я наказана, я слишком понадеялась на свои силы — вот в чем я ошиблась, а
не в том, чего ты боялся.
Не о
первой молодости и красоте мечтала я: я думала, что я оживлю тебя, что ты можешь еще жить для меня, — а ты уж давно умер. Я
не предвидела этой ошибки, а все ждала, надеялась… и вот!.. — с трудом, со вздохом досказала она.
От этого на столе у Пшеницыных являлась телятина
первого сорта, янтарная осетрина, белые рябчики. Он иногда сам обходит и обнюхает, как легавая собака, рынок или Милютины лавки, под полой принесет лучшую пулярку,
не пожалеет четырех рублей на индейку.
В ее суетливой заботливости о его столе, белье и комнатах он видел только проявление главной черты ее характера, замеченной им еще в
первое посещение, когда Акулина внесла внезапно в комнату трепещущего петуха и когда хозяйка, несмотря на то, что смущена была неуместною ревностью кухарки, успела, однако, сказать ей, чтоб она отдала лавочнику
не этого, а серого петуха.
Он за обедом подавал
первому Обломову и ни за что
не соглашался подать какому-то господину с большим крестом на шее.
В этот день из посторонних были только в гостях у Обломова Иван Герасимович и Алексеев, безмолвный и безответный гость, который звал в начале рассказа Илью Ильича на
первое мая. Обломов
не только
не хотел уступить Ивану Матвеевичу, но старался блеснуть тонкостью и изяществом угощения, неизвестными в этом углу.
— Ну, вот он к сестре-то больно часто повадился ходить. Намедни часу до
первого засиделся, столкнулся со мной в прихожей и будто
не видал. Так вот, поглядим еще, что будет, да и того… Ты стороной и поговори с ним, что бесчестье в доме заводить нехорошо, что она вдова: скажи, что уж об этом узнали; что теперь ей
не выйти замуж; что жених присватывался, богатый купец, а теперь прослышал, дескать, что он по вечерам сидит у нее,
не хочет.
Что с ней? Он
не знал безделицы, что она любила однажды, что уже перенесла, насколько была способна, девический период неуменья владеть собой, внезапной краски, худо скрытой боли в сердце, лихорадочных признаков любви,
первой ее горячки.
От этого предположения она терялась: вторая любовь — чрез семь, восемь месяцев после
первой! Кто ж ей поверит? Как она заикнется о ней,
не вызвав изумления, может быть… презрения! Она и подумать
не смеет,
не имеет права!
— Да уж, я думаю, и прошло! — сказал он, взглянув на нее в
первый раз глазами страсти и
не скрывая этого, — то есть все, что было.
«Законное дело» братца удалось сверх ожидания. При
первом намеке Тарантьева на скандалезное дело Илья Ильич вспыхнул и сконфузился; потом пошли на мировую, потом выпили все трое, и Обломов подписал заемное письмо, сроком на четыре года; а через месяц Агафья Матвеевна подписала такое же письмо на имя братца,
не подозревая, что такое и зачем она подписывает. Братец сказали, что это нужная бумага по дому, и велели написать: «К сему заемному письму такая-то (чин, имя и фамилия) руку приложила».
Агафья Матвеевна в
первый раз узнала, что у ней есть только дом, огород и цыплята и что ни корица, ни ваниль
не растут в ее огороде; увидала, что на рынках лавочники мало-помалу перестали ей низко кланяться с улыбкой и что эти поклоны и улыбки стали доставаться новой, толстой, нарядной кухарке ее братца.
В
первый раз в жизни Агафья Матвеевна задумалась
не о хозяйстве, а о чем-то другом, в
первый раз заплакала,
не от досады на Акулину за разбитую посуду,
не от брани братца за недоваренную рыбу; в
первый раз ей предстала грозная нужда, но грозная
не для нее, для Ильи Ильича.
Она обратила на него взгляд, полный ужаса. У ней оставался всего полтинник, а до
первого числа, когда братец выдает деньги, осталось еще десять дней. В долг никто
не дает.
— Теперь брат ее съехал, жениться вздумал, так хозяйство, знаешь, уж
не такое большое, как прежде. А бывало, так у ней все и кипит в руках! С утра до вечера так и летает: и на рынок, и в Гостиный двор… Знаешь, я тебе скажу, — плохо владея языком, заключил Обломов, — дай мне тысячи две-три, так я бы тебя
не стал потчевать языком да бараниной; целого бы осетра подал, форелей, филе
первого сорта. А Агафья Матвевна без повара чудес бы наделала — да!
У ней стукнуло сердце, и
не в
первый раз, лишь только начинались вопросы, близкие к делу.
Многим женщинам
не нужно ничего этого: раз вышедши замуж, они покорно принимают и хорошие и дурные качества мужа, безусловно мирятся с приготовленным им положением и сферой или так же покорно уступают
первому случайному увлечению, сразу признавая невозможным или
не находя нужным противиться ему: «Судьба, дескать, страсти, женщина — создание слабое» и т. д.
— Пожалуй, — отвечал он, — но только
не в
первый, а во второй раз: я знаю, что с тобой будет, если он…
Когда Агафья Матвеевна внезапно отворит дверь шкафа, исполненного всех этих принадлежностей, то сама
не устоит против букета всех наркотических запахов и на
первых порах на минуту отворотит лицо в сторону.
Дети ее пристроились, то есть Ванюша кончил курс наук и поступил на службу; Машенька вышла замуж за смотрителя какого-то казенного дома, а Андрюшу выпросили на воспитание Штольц и жена и считают его членом своего семейства. Агафья Матвеевна никогда
не равняла и
не смешивала участи Андрюши с судьбою
первых детей своих, хотя в сердце своем, может быть бессознательно, и давала им всем равное место. Но воспитание, образ жизни, будущую жизнь Андрюши она отделяла целой бездной от жизни Ванюши и Машеньки.
Однажды вдруг к ней явилось неожиданно нашествие всего семейства братца, с детьми, даже с Тарантьевым, под предлогом сострадания. Полились пошлые утешения, советы «
не губить себя, поберечь для детей» — все, что говорено было ей лет пятнадцать назад, по случаю смерти
первого мужа, и что произвело тогда желанное действие, а теперь производило в ней почему-то тоску и отвращение.