Неточные совпадения
— Я не ломал, — отвечал Захар, — она сама изломалась; не век же ей
быть:
надо когда-нибудь изломаться.
— Вот, коли
будете писать, так уж кстати извольте и счеты поверить:
надо деньги заплатить.
Он испытал чувство мирной радости, что он с девяти до трех, с восьми до девяти может пробыть у себя на диване, и гордился, что не
надо идти с докладом, писать бумаг, что
есть простор его чувствам, воображению.
— Однако мне пора в типографию! — сказал Пенкин. — Я, знаете, зачем пришел к вам? Я хотел предложить вам ехать в Екатерингоф; у меня коляска. Мне завтра
надо статью писать о гулянье: вместе бы наблюдать стали, чего бы не заметил я, вы бы сообщили мне; веселее бы
было. Поедемте…
— Что ж так тревожиться, Илья Ильич? — сказал Алексеев. — Никогда не
надо предаваться отчаянию: перемелется — мука
будет.
— Вот тут что
надо делать! — сказал он решительно и чуть
было не встал с постели, — и делать как можно скорее, мешкать нечего… Во-первых…
— Ну, я пойду, — сказал Тарантьев, надевая шляпу, — а к пяти часам
буду: мне
надо кое-куда зайти: обещали место в питейной конторе, так велели понаведаться… Да вот что, Илья Ильич: не наймешь ли ты коляску сегодня, в Екатерингоф ехать? И меня бы взял.
Он полагал, что чиновники одного места составляли между собою дружную, тесную семью, неусыпно пекущуюся о взаимном спокойствии и удовольствиях, что посещение присутственного места отнюдь не
есть обязательная привычка, которой
надо придерживаться ежедневно, и что слякоть, жара или просто нерасположение всегда
будут служить достаточными и законными предлогами к нехождению в должность.
В этом свидетельстве сказано
было: «Я, нижеподписавшийся, свидетельствую, с приложением своей печати, что коллежский секретарь Илья Обломов одержим отолщением сердца с расширением левого желудочка оного (Hypertrophia cordis cum dilatatione ejus ventriculi sinistri), а равно хроническою болью в печени (hepatis), угрожающею опасным развитием здоровью и жизни больного, каковые припадки происходят, как
надо полагать, от ежедневного хождения в должность.
Но это помогло только на время:
надо же
было выздороветь, — а за этим в перспективе
было опять ежедневное хождение в должность. Обломов не вынес и подал в отставку. Так кончилась — и потом уже не возобновлялась — его государственная деятельность.
Пуще всего он бегал тех бледных, печальных дев, большею частию с черными глазами, в которых светятся «мучительные дни и неправедные ночи», дев с не ведомыми никому скорбями и радостями, у которых всегда
есть что-то вверить, сказать, и когда
надо сказать, они вздрагивают, заливаются внезапными слезами, потом вдруг обовьют шею друга руками, долго смотрят в глаза, потом на небо, говорят, что жизнь их обречена проклятию, и иногда падают в обморок.
Если приказчик приносил ему две тысячи, спрятав третью в карман, и со слезами ссылался на град, засухи, неурожай, старик Обломов крестился и тоже со слезами приговаривал: «Воля Божья; с Богом спорить не станешь!
Надо благодарить Господа и за то, что
есть».
Но наружные сношения Обломова с Захаром
были всегда как-то враждебны. Они, живучи вдвоем, надоели друг другу. Короткое, ежедневное сближение человека с человеком не обходится ни тому ни другому даром: много
надо и с той и с другой стороны жизненного опыта, логики и сердечной теплоты, чтоб, наслаждаясь только достоинствами, не колоть и не колоться взаимными недостатками.
— А ничего не
было. Вон вчерашней ветчины нет ли,
надо у Анисьи спросить, — сказал Захар. — Принести, что ли?
— А тебе, — сказал он, обращаясь к дворнику, —
надо бы унять этих разбойников, а не смеяться. Ты зачем приставлен здесь? Порядок всякий исправлять. А ты что? Я вот скажу барину-то; постой,
будет тебе!
Надо заметить, что армяк на кучере
был вовсе без дыр.
Тут
были князья Пьер и Мишель, из которых первый тотчас преподал Андрюше, как бьют зорю в кавалерии и пехоте, какие сабли и шпоры гусарские и какие драгунские, каких мастей лошади в каждом полку и куда непременно
надо поступить после ученья, чтоб не опозориться.
— Не
надо, не говори, — возразил Андрей, — я пойду к нему, когда у меня
будет четырехэтажный дом, а теперь обойдусь без него…
— Да ведь мужики
будут читать о том, как пахать, — чудак! Однако послушай: не шутя, тебе
надо самому побывать в деревне в этом году.
— Все это еще во-первых, — продолжала она, — ну, я не гляжу по-вчерашнему, стало
быть, вам теперь свободно, легко. Следует: во-вторых, что
надо сделать, чтоб вы не соскучились?
— Вот я этого и боялся, когда не хотел просить вас
петь… Что скажешь, слушая в первый раз? А сказать
надо. Трудно
быть умным и искренним в одно время, особенно в чувстве, под влиянием такого впечатления, как тогда…
Есть примеры такого блага, но редкие: на них указывают, как на феномен. Родиться, говорят,
надо для этого. А Бог знает, не воспитаться ли, не идти ли к этому сознательно?..
Ольга затруднялась только тем, как она встретится с ним, как пройдет это событие: молчанием ли, как будто ничего не
было, или
надо сказать ему что-нибудь?
«Что наделал этот Обломов! О, ему
надо дать урок, чтоб этого вперед не
было! Попрошу ma tante [тетушку (фр.).] отказать ему от дома: он не должен забываться… Как он смел!» — думала она, идя по парку; глаза ее горели…
— Поверьте мне, это
было невольно… я не мог удержаться… — заговорил он, понемногу вооружаясь смелостью. — Если б гром загремел тогда, камень упал бы
надо мной, я бы все-таки сказал. Этого никакими силами удержать
было нельзя… Ради Бога, не подумайте, чтоб я хотел… Я сам через минуту Бог знает что дал бы, чтоб воротить неосторожное слово…
— Никак не уверяйте: не
надо мне ваших уверений… — с живостью сказала она. — Я и сама не стану
петь!
— Нет, этого
быть не может! — вслух произнес он, встав с дивана и ходя по комнате. — Любить меня, смешного, с сонным взглядом, с дряблыми щеками… Она все смеется
надо мной…
— Я как будто получше, посвежее, нежели как
был в городе, — сказал он, — глаза у меня не тусклые… Вот ячмень показался
было, да и пропал… Должно
быть, от здешнего воздуха; много хожу, вина не
пью совсем, не лежу… Не
надо и в Египет ехать.
Он не пошел ни на четвертый, ни на пятый день; не читал, не писал, отправился
было погулять, вышел на пыльную дорогу, дальше
надо в гору идти.
Но он чувствовал, что малейший намек на это вызовет у ней взгляд удивления, потом прибавит холодности в обращении, может
быть, и совсем пропадет та искра участия, которую он так неосторожно погасил в самом начале.
Надо ее раздуть опять, тихо и осторожно, но как — он решительно не знал.
Многие бы удивились моему поступку: отчего бежит? скажут; другие
будут смеяться
надо мной: пожалуй, я и на то решаюсь. Уже если я решаюсь не видаться с вами, значит, на все решаюсь.
— Зачем? — повторила она, вдруг перестав плакать и обернувшись к нему. — Затем же, зачем спрятались теперь в кусты, чтоб подсмотреть,
буду ли я плакать и как я
буду плакать — вот зачем! Если б вы хотели искренно того, что написано в письме, если б
были убеждены, что
надо расстаться, вы бы уехали за границу, не повидавшись со мной.
— Чего же вам
надо от меня? — Вы сомневаетесь, не ошибка ли моя любовь к вам: я не могу успокоить вашего сомнения; может
быть, и ошибка — я не знаю…
Многие даже не знают сами, чего им хотеть, а если и решатся на это, то вяло, так что, пожалуй,
надо, пожалуй, и не
надо. Это, должно
быть, оттого, что у них брови лежат ровно, дугой, прощипаны пальцами и нет складки на лбу.
— Нет, поздно. Ты правду сказал, — с задумчивым унынием говорила она, — мы зашли далеко, а выхода нет:
надо скорей расстаться и замести след прошлого. Прощай! — сухо, с горечью, прибавила она и, склонив голову, пошла
было по дорожке.
— Ради Бога, воротись! — не голосом, а слезами кричал он. — Ведь и преступника
надо выслушать… Боже мой!
Есть ли сердце у ней?.. Вот женщины!
—
Надо бы
было это разобрать, — заметил Обломов, указывая на кучу своего добра…
Усмешка у ней
была больше принятая форма, которою прикрывалось незнание, что в том или другом случае
надо сказать или сделать.
Когда Обломов обедал дома, хозяйка помогала Анисье, то
есть указывала, словом или пальцем, пора ли или рано вынимать жаркое,
надо ли к соусу прибавить немного красного вина или сметаны, или что рыбу
надо варить не так, а вот как…
Нет,
надо выбить прежде из головы Захара эту мысль, затушить слухи, как пламя, чтоб оно не распространилось, чтоб не
было огня и дыма…
— Вот мысль! Нет; а все нужно для соображений;
надо же
будет сказать тетке, когда свадьба. С ней мы не о любви
будем говорить, а о таких делах, для которых я вовсе не приготовлен теперь.
Потом вдруг она скажет ему, что и у нее
есть деревня, сад, павильон, вид на реку и дом, совсем готовый для житья, как
надо прежде поехать туда, потом в Обломовку.
Тоски, бессонных ночей, сладких и горьких слез — ничего не испытал он. Сидит и курит и глядит, как она шьет, иногда скажет что-нибудь или ничего не скажет, а между тем покойно ему, ничего не
надо, никуда не хочется, как будто все тут
есть, что ему
надо.
Надо теперь перенестись несколько назад, до приезда Штольца на именины к Обломову, и в другое место, далеко от Выборгской стороны. Там встретятся знакомые читателю лица, о которых Штольц не все сообщил Обломову, что знал, по каким-нибудь особенным соображениям или, может
быть, потому, что Обломов не все о них расспрашивал, тоже, вероятно, по особенным соображениям.
Она
была бледна в то утро, когда открыла это, не выходила целый день, волновалась, боролась с собой, думала, что ей делать теперь, какой долг лежит на ней, — и ничего не придумала. Она только кляла себя, зачем она вначале не победила стыда и не открыла Штольцу раньше прошедшее, а теперь ей
надо победить еще ужас.
— Что ж я тебе скажу? — задумчиво говорил он. — Может
быть, в тебе проговаривается еще нервическое расстройство: тогда доктор, а не я, решит, что с тобой.
Надо завтра послать… Если же не то… — начал он и задумался.
— Зачем с глаз долой? — нетерпеливо возразила Ольга. — С ним
надо действовать решительно: взять его с собой в карету и увезти. Теперь же мы переселяемся в имение; он
будет близко от нас… мы возьмем его с собой.
На полу стояли кадки масла, большие крытые корчаги с сметаной, корзины с яйцами — и чего-чего не
было!
Надо перо другого Гомера, чтоб исчислить с полнотой и подробностью все, что скоплено
было во всех углах, на всех полках этого маленького ковчега домашней жизни.
Илью Ильича привели в чувство, пустили кровь и потом объявили, что это
был апоплексический удар и что ему
надо повести другой образ жизни.
— Отчего? Что с тобой? — начал
было Штольц. — Ты знаешь меня: я давно задал себе эту задачу и не отступлюсь. До сих пор меня отвлекали разные дела, а теперь я свободен. Ты должен жить с нами, вблизи нас: мы с Ольгой так решили, так и
будет. Слава Богу, что я застал тебя таким же, а не хуже. Я не надеялся… Едем же!.. Я готов силой увезти тебя!
Надо жить иначе, ты понимаешь как…