Неточные совпадения
На площадь приходили прямо
с вокзалов артели приезжих рабочих и становились под огромным навесом, для них нарочно выстроенным. Сюда по
утрам являлись подрядчики и уводили нанятые артели на работу. После полудня навес поступал в распоряжение хитрованцев и барышников: последние скупали все, что попало. Бедняки, продававшие
с себя платье и обувь, тут же снимали их, переодевались вместо сапог в лапти или опорки, а из костюмов — в «сменку до седьмого колена», сквозь которую тело видно…
Бывали случаи, что дитя
утром умирало на руках нищей, и она, не желая потерять день, ходила
с ним до ночи за подаянием.
Были нищие, собиравшие по лавкам, трактирам и торговым рядам. Их «служба» —
с десяти
утра до пяти вечера. Эта группа и другая, называемая «
с ручкой», рыскающая по церквам, — самые многочисленные. В последней — бабы
с грудными детьми, взятыми напрокат, а то и просто
с поленом, обернутым в тряпку, которое они нежно баюкают, прося на бедного сиротку. Тут же настоящие и поддельные слепцы и убогие.
«Иваны», являясь
с награбленным имуществом,
с огромными узлами, а иногда
с возом разного скарба на отбитой у проезжего лошади, дожидались
утра и тащили добычу в лавочки Старой и Новой площади, открывавшиеся
с рассветом. Ночью к этим лавочкам подойти было нельзя, так как они охранялись огромными цепными собаками. И целые возы пропадали бесследно в этих лавочках, пристроенных к стене, где имелись такие тайники, которых в темных подвалах и отыскать было нельзя.
К десяти часам
утра я был уже под сретенской каланчой, в кабинете пристава Ларепланда. Я
с ним был хорошо знаком и не раз получал от него сведения для газет. У него была одна слабость. Бывший кантонист, десятки лет прослужил в московской полиции, дошел из городовых до участкового, получил чин коллежского асессора и был счастлив, когда его называли капитаном, хотя носил погоны гражданского ведомства.
Сейчас — в приемный покой, отходили, а
утром я
с ним разговаривал.
— Не было бы. Ведь их в квартиру пускать нельзя без нее… А народ они грамотный и сцену знают. Некоторые — бывшие артисты… В два дня пьесу стряпаем: я — явление, другой — явление, третий — явление, и кипит дело… Эллен, ты угощай завтраком гостя, а я займусь пьесой… Уж извините меня… Завтра
утром сдавать надо… Посидите
с женой.
По словам самого Жана Габриеля, он торговал напитками по двум уставам:
с семи
утра до одиннадцати вечера — по питейному, а
с одиннадцати вечера до семи
утра — по похмельному.
Во время сезона улица по обеим сторонам всю ночь напролет была уставлена экипажами. Вправо от подъезда, до Глинищевского переулка, стояли собственные купеческие запряжки, ожидавшие, нередко до
утра, засидевшихся в клубе хозяев. Влево, до Козицкого переулка, размещались сперва лихачи, и за ними гремели бубенцами парные
с отлетом «голубчики» в своих окованных жестью трехместных санях.
Николай уезжал по
утрам на Ильинку, в контору, где у них было большое суконное дело, а старший весь день сидел у окна в покойном кожаном кресле, смотрел в зеркало и ждал посетителя, которого пустит к нему швейцар — прямо без доклада. Михаил Иллиодорович всегда сам разговаривал
с посетителями.
Утро. Сквозь шторы пробивается свет. Семейные и дамы ушли… Бочонок давно пуст… Из «мертвецкой» слышится храп. Кто-то из художников пишет яркими красками
с натуры: стол
с неприбранной посудой, пустой «Орел» высится среди опрокинутых рюмок, бочонок
с открытым краном, и, облокотясь на стол, дремлет «дядя Володя». Поэт «среды» подписывает рисунок на законченном протоколе...
И вместе
с башней Троекуров начал строить свой дом, рядом
с домом Голицына, чтобы «
утереть ему нос», а материал, кстати, был под рукой — от Сухаревой башни. Проведал об этом Петр, назвал Троекурова казнокрадом, а все-таки в 1691 году рядом
с домом Голицына появились палаты, тоже в два этажа. Потом Троекуров прибавил еще третий этаж со сводами в две
с половиной сажени, чего не было ни до него, ни после.
Одновременно
с этими двумя домами, тоже из зависти, чтобы «
утереть нос» Ваське Голицыну и казнокраду Троекурову, князь Гагарин выстроил на Тверской свой дом. Это был казнокрад похуже, пожалуй, Троекурова, как поется о нем в песне...
Подъезжают по восемь бочек сразу, становятся вокруг бассейна и ведерными черпаками на длинных ручках черпают из бассейна воду и наливают бочки, и вся площадь гудит ругательствами
с раннего
утра до поздней ночи…
Целый день,
с раннего
утра — грохот по булыжнику. Пронзительно дребезжат извозчичьи пролетки, громыхают ломовые полки, скрипят мужицкие телеги, так как эта площадь — самое бойкое место, соединяющее через Столешников переулок два района города.
На кондитерскую Григория Ефимовича Елисеева это монпансье работал кустарь Федя. Каждое
утро, бывало, несет ему лоток монпансье, — он по-особому его делал, — половинка беленькая и красненькая, пестренькая, кроме него никто так делать не умел, и в бумажках. После именин, что ли,
с похмелья, вскочил он товар Елисееву нести.
Часов около девяти
утра, как всегда в праздник, рабочие стояли кучками около ворот. Все было тихо. Вдруг около одиннадцати часов совершенно неожиданно вошел через парадную лестницу
с Глинищевского переулка взвод городовых
с обнаженными шашками. Они быстро пробежали через бухгалтерию на черный ход и появились на дворе. Рабочие закричали...
С десяти
утра садился за работу — делать парики, вшивая по одному волосу: в день был урок сделать в три пробора 30 полос.
12 января
утром — торжественный акт в университете в присутствии высших властей столицы. Три четверти зала наполняет студенческая беднота, промышляющая уроками: потертые тужурки, блины-фуражки
с выцветшими добела, когда-то синими околышами… Но между ними сверкают шитые воротники роскошных мундиров дорогого сукна на белой шелковой подкладке и золочеными рукоятками шпаг по моде причесанные франтики: это дети богачей.
С пяти часов
утра до двенадцати ночи голый и босой человек, только в одном коротеньком фартучке от пупа до колена, работает беспрерывно всеми мускулами своего тела, при переменной температуре от 14 до 60 градусов по Реомюру, да еще притом все время мокрый.
Суббота.
С пяти-шести
утра двери бань не затворяются. Публика плывет без перерыва.
В десять часов
утра братья вместе выходили из дому — Федор по делам в город, а Алексей в свои Чернышевские бани,
с их деревянной внутренней отделкой, всегда чисто выструганными и вымытыми лавками.
Девятый час
утра небанного дня, но полтинное отделение Сандуновских бань
с ливрейным швейцаром у входа со Звонарского переулка было обычно оживлено своей публикой, приходившей купаться в огромном бассейне во втором этаже дворца.
Потом «фрачники» появились в загородных ресторанах. Расчеты
с буфетом производились марками. Каждый из половых получал
утром из кассы на 25 рублей медных марок, от 3 рублей до 5 копеек штука, и, передавая заказ гостя, вносил их за кушанье, а затем обменивал марки на деньги, полученные от гостя.
Затворили ворота, сломали забор, и его степенство победоносно въехало во двор, и на другой день никакого раскаяния, купеческая удаль еще дальше разгулялась.
Утром жена ему начинает выговор делать, а он на нее
с кулаками...
Гостинодворское купечество, ищущее «за грош да пошире» или «пошире да за грош», начинает здесь гулянье свое
с друзьями и такими же покупателями
с десяти
утра.
Рестораном еще назывался трактир «Молдавия» в Грузинах, где днем и вечером была обыкновенная публика, пившая водку, а
с пяти часов
утра к грязному крыльцу деревянного голубовато-серого дома подъезжали лихачи-одиночки, пары и линейки
с цыганами.
А невдалеке от «Молдавии», на Большой Грузинской, в доме Харламова, в эти же часы оживлялся более скромный трактир Егора Капкова. В шесть часов
утра чистый зал трактира сплошь был полон фрачной публикой. Это официанты загородных ресторанов, кончившие свою трудовую ночь, приезжали кутнуть в своем кругу: попить чайку, выпить водочки, съесть селяночку
с капустой.
Здесь по
утрам,
с пяти часов, собирались лакеи, служившие по ужинам, обедам и свадьбам, делить доходы и пить водку.
У Никитских ворот, в доме Боргеста, был трактир, где одна из зал была увешана закрытыми бумагой клетками
с соловьями, и по вечерам и рано
утром сюда сходились со всей Москвы любители слушать соловьиное пение. Во многих трактирах были клетки
с певчими птицами, как, например, у А. Павловского на Трубе и в Охотничьем трактире на Неглинной. В этом трактире собирались по воскресеньям, приходя
с Трубной площади, где продавали собак и птиц, известные московские охотники.
Мастеровые в будние дни начинали работы в шесть-семь часов
утра и кончали в десять вечера. В мастерской портного Воздвиженского работало пятьдесят человек. Женатые жили семьями в квартирах на дворе; а холостые
с мальчиками-учениками ночевали в мастерских, спали на верстаках и на полу, без всяких постелей: подушка — полено в головах или свои штаны, если еще не пропиты.
А пока
с шести
утра до двенадцати ночи форейторы не сменялись — проскачут в гору, спустятся вниз и сидят верхом в ожидании вагона.