Неточные совпадения
Мы вышли на палубу. Светало. Тусклые, серые волны мрачно и медленно вздымались, водная гладь казалась выпуклою. По ту сторону озера нежно голубели
далекие горы. На пристани, к которой мы подплывали, еще горели огни, а кругом к берегу теснились заросшие лесом горы, мрачные, как тоска. В отрогах и на вершинах белел снег. Черные горы эти казались густо закопченными, и боры на них — шершавою, взлохмаченною сажею, какая бывает в долго
не чищенных печных трубах. Было удивительно, как черны эти горы и боры.
—
Не поедем
дальше. Будет!
—
Не желаем
дальше ехать! — Их увещевали, говорили о послушании, о начальстве. Солдаты отвечали: — С начальством нашим, дай срок, мы еще разделаемся!
— Ну, вот скоро сами увидите! Под Харбином и в Харбине стоит тридцать семь эшелонов и
не могут ехать
дальше. Два пути заняты поездами наместника Алексеева, да еще один — поездом Флуга. Маневрирование поездов совершенно невозможно. Кроме того, наместнику мешают спать свистки и грохот поездов, и их запрещено пропускать мимо. Все и стоит… Что там только делается! Лучше уж
не говорить.
Сначала — к начальнику дивизии, покладистому старику,
не желающему ссориться с сильными, а
дальше — к командиру корпуса, покровителю Султанова.
И он вяло ехал
дальше,
не зная куда.
Главный врач
не возражал против этого, только усиленно требовал, чтоб провозимые раненые записывались у нас в книги и отправлялись
дальше с нашими билетиками.
Другой раз, тоже в палате хроников, Трепов увидел солдата с хроническою экземою лица. Вид у больного был пугающий: красное, раздувшееся лицо с шелушащеюся, покрытою желтоватыми корками кожею. Генерал пришел в негодование и гневно спросил главного врача, почему такой больной
не изолирован. Главный врач почтительно объяснил, что эта болезнь незаразная. Генерал замолчал, пошел
дальше. Уезжая, он поблагодарил главного врача за порядок в госпитале.
Ночью, когда все уже спали, нас вдруг разбудил проводник и попросил всех выйти из вагона: вагон
дальше не пойдет.
Мы шли, шли… Никто из встречных
не знал, где деревня Палинпу. На нашей карте ее тоже
не было. Ломалась фура, мы останавливались, стояли, потом двигались
дальше. Останавливались над провалившимся мостом, искали в темноте проезда по льду и двигались опять. Все больше охватывала усталость, кружилась голова. Светлела в темноте ровно-серая дорога, слева непрерывно тянулась высокая городская стена, за нею мелькали вершины деревьев, гребни изогнутых крыш, — тихие, таинственно чуждые в своей, особой от нас жизни.
Ехать, ехать!.. Как вечные жиды, бездельные, никому
не нужные, мы двинулись
дальше с десятками повозок, нагруженных ненужным «казенным имуществом». Выбросить вон всю эту кладь, наложить в повозки изувеченных людей, на которых сейчас посыплются шрапнели… Как можно! Придется отвечать за утерянное имущество. Ружейная пальба становилась ближе, громче. Раненые волновались, поднимались на руках, в ужасе прислушивались…
Кругом толпились солдаты с запыленными, измученными лицами. Они подставляли папахи, чиновник доверху наливал папаху спиртом, и солдат отходил, бережно держа ее за края. Тут же он припадал губами к папахе, жадно,
не отрываясь, пил, отряхивал папаху и весело шел
дальше.
— Видите, вот река?
Дальше этой реки японцы
не пойдут. Стройте каменную хлебопекарню, стройте баню. Пусть солдатики попарятся.
Мы поехали
дальше. Постепенно дорога снова заполнялась обозами, они теперь двигались, и пробираться среди них становилось все труднее. Мы чуть
не потеряли Селюкова. А ехать по краю дороги было невозможно… Все равно! Дождемся здесь света, будь что будет!
Мы стали укладываться у костра. Трещала и перекатывалась пальба, в воздухе осами жужжали пули, — это
не волновало души. Занимались к северу пожаром все новые станции, — это были простые факелы, равнодушно и деловито горевшие на горизонте… Мелькнула мысль о
далеких, милых людях. Мелькнула, вспыхнула и равнодушно погасла.
Днем мы встретились с частью нашего обоза, при которой были д-р Гречихин и помощник смотрителя Брук.
Дальше мы пошли вместе. Где главный врач и смотритель, никто
не знал.
Мы шли и шли
дальше. Нигде ни одного русского лица. Деревень здесь почти
не было, были отдельные густо рассеянные хутора по три, по четыре фанзы вместе. Китайцы у ворот внимательно и по-обычному молчаливо-бесстрастно провожали нас взглядами.
— Один из вас оскорбил сейчас помощника начальника станции, — объявил генералам штатский. — Потрудитесь перед ним извиниться. Если извинитесь, то вы просидите в вашем вагоне сутки под арестом и поедете
дальше. Если
не извинитесь, — совсем
не поедете.
В дороге мы хорошо сошлись с одним капитаном, Николаем Николаевичем Т., и двумя прапорщиками запаса. Шанцер, Гречихин, я и они трое, — мы решили
не ждать и ехать
дальше хоть в теплушках. Нам сказали, что солдатские вагоны поезда, с которым мы сюда приехали, идут
дальше, до Челябинска. В лабиринте запасных путей мы отыскали в темноте наш поезд. Забрались в теплушку, где было всего пять солдат, познакомились с ними и устроились на нарах. Была уже поздняя ночь, мы сейчас же залегли спать.
— Есть тут кто? Вылезай!
Дальше вагоны
не пойдут!
В самом конце декабря мы, наконец, приехали в Челябинск. Тут только в первый раз почувствовалось, что желанная,
далекая Россия, до которой, казалось, никогда
не доберешься, — уж близко, сейчас здесь, за Уральским хребтом.
Дальше мы поехали с почтовым поездом. Но двигался поезд
не быстрее товарного, совсем
не по расписанию. Впереди нас шел воинский эшелон, и солдаты зорко следили за тем, чтоб мы
не ушли вперед их. На каждой станции поднимался шум, споры. Станционное начальство доказывало солдатам, что почтовый поезд нисколько их
не задержит. Солдаты ничего
не хотели слушать.
Все было у них придумано и предусмотрено с необыкновенною осмотрительностию; шея, плечи были открыты именно настолько, насколько нужно, и никак
не дальше; каждая обнажила свои владения до тех пор, пока чувствовала по собственному убеждению, что они способны погубить человека; остальное все было припрятано с необыкновенным вкусом: или какой-нибудь легонький галстучек из ленты, или шарф легче пирожного, известного под именем «поцелуя», эфирно обнимал шею, или выпущены были из-за плеч, из-под платья, маленькие зубчатые стенки из тонкого батиста, известные под именем «скромностей».